В Эрн - Борьба за логос (Опыты философские и критические)

• Название: Борьба за логос (Опыты философские и критические)
• Автор: В Эрн
• Жанр: Философия

---

От этого мысль не затемняется, как думают рационалисты, а углубляется, не гибнет, а растет.

Печерин и Гоголь ничего "философского" не написали. Достоевский и Соловьев написали много гениальных томов. И что же? Личность и у Достоевского, и у Соловьева высится над всеми их творениями, остается неисчерпанной, хранящей по-прежнему тайну, которую не могут вместить никакие слова и намекнуть на которую может только слово поэта или художника.

Оценивать поэтому русскую философскую мысль только тем, что сказано и написано, не принимая. во внимание богатейшие обертоны тайн и намеков, ее проникающих, это все равно что оценивать начатую статую только по видимой форме и по количеству металла, в ней заключенного, игнорируя громадность невидимого замысла и богатство предстоящих возможностей.

Персонализм русской мысли имеет существенный, а не случайный характер. Тайны Сущего раскрываются в недрах личности. Божественное Слово, проникая всего человека, по существу не может всецело выразиться в том, что в человеке не есть все - т.е. в сознании. Сознание, даже творческое, гениальное, в некоторых отношениях поражено афазией , ибо тишину нельзя выразить никаким звуком и молчание нарушается словом. Но тишина не нарушается чувством и молчание сохраняется в действии. Вот почему мало знать, что написали и что сказали Гоголь, Достоевский или Соловьев, нужно знать, что они пережили и как они жили. Порывы чувства, инстинктивные движения воли, выраставшие из несказанной глубины их молчания, нужны не для простого психологического истолкования их личности (так сказать, для полноты биографии), а для углубления в "логический" состав их идей. Для рационалиста присутствие переживания или индивидуального тона мысли есть признак психологизма, т.е. затемненности и порабощенности мысли. Для "логиста" нижний, подземный этаж личности, ее иррациональные основания, уходящие в недра Космоса, полны скрытым Словом, т.е. L?goj'ом. Логос надземный, т.е. уже воплощенный в слове, питается непрерывно логосом подземным, т.е. еще не воплощенным; и личность, в своих вершинах достигая логоса надземного, в своих мистических основаниях погружена в те темные глубины Сущего, которые потенциально насквозь "логичны", насквозь проникнуты потенцией Логоса, ибо "без Него ничего не начало "быть из того, что начало быть" .

Логос, примиряя правду крайнего и абсолютного индивидуализма с принципиальным универсализмом (органическое сочетание этих двух крайностей абсолютно невозможно в рационализме), требует существенного внимания не только к мысли, звучащей в словах, но и к молчаливой мысли поступков, движений сердца, к скрытой мысли, таящейся в сложном, подвижном рисунке индивидуального лица.

Итак, вот три черты, оригинально характеризующие русскую мысль: онтологизм, существенная религиозность, персонализм.

В истории новой философии и в современности русская философская мысль прочно заняла совершенно особое, исключительное место. Это факт внутренний, но уже совершившийся. Земля не перестала двигаться оттого, что схоластики XVI столетия были убеждены в противном. И факт оригинальности и значительности русской философской мысли не может превратиться в "меон" оттого, что схоластики XX в. очень хотят его замолчать.

III

"Мысль наша никогда не была вполне свободной и вполне автономной. Основные принципы русской философии никогда не выковывались на медленном огне теоретической работы мысли, а извлекались в большинстве случаев уже вполне готовыми из темных недр внутренних переживаний" (стр. 1, 2).

Редакции "Логоса" "темные недра внутренних переживаний" представляются, очевидно, в виде огромного мешка, в котором "готовыми" хранятся "принципы", убеждения, чувства и движения воли. Если хозяину какого-нибудь мешка, напр. Хомякову, хочется возыметь какую-нибудь "философию" - или собственно мировоззрение, ему не нужно ни о чем думать, не нужно никакого напряжения теоретической мысли (думают и мыслят только в Германии!); ему достаточно запустить руку в мешок своих собственных переживаний, нащупать там среди прочих "готовых" вещей "православие", и православие в полном вооружении, как Афина из головы Зевса, появляется на Божий свет и становится основой мировоззрения Хомякова.

Нужно иметь огромную смелость, чтобы в стране Достоевского с такой решительностью провозгласить теорию "мешка готовых переживаний". Я просто теряюсь и не знаю, чему больше удивляться: глубине ли психологических концепций или смелости, с которой на основании этих концепций редакция "Логоса" утверждает, что славянофильство, напр., "глубоко значительный принцип синтеза" превратило "в мрачную деспотию взаимно порабощенных сторон духа, в деспотию озлобленных и завистливых рабов" (стр. 2).

"Но так оно и должно было быть: освобождают только свободные" (стр. 3). Т.е., другими словами, рабство славянофилов было закоренелым и коренным. Они по существу были рабы, а не просто порабощены. Ибо "освобождают только свободные". Если вместо освобождения философия принесла славянофилам порабощение, то именно потому, что они не были "свободными". Обладая безмерной свободой суждения (бумага все терпит), редакция "Логоса" не находит свободы мысли и в Соловьеве, а все остальные направления русской философии характеризует как "постоянное рабство при вечной смене рабов и владык" (стр. 5).

Итак, несвобода, вечная порабощенность, завистливое рабство - вот какими чертами характеризует редакция "Логоса" русскую философскую мысль.

С точки зрения стерилизованного трансцендентализма в этих суждениях, быть может, и есть какой-нибудь смысл, но с точки зрения восточного понятия о L?goj'е все заявления редакции "Логоса" о свободе мысли, которая будто бы отсутствует в России и процветает в Марбурге и Фрейбурге, представляются сплошным недоразумением.

Что такое свобода мысли? Возможно ли самое понятие свободы мысли с точки зрения рационализма?

Постараемся отвлечься от публицистической окраски, приданной редакцией "Логоса" своим заявлениям и очевидно рассчитанной на какой-то "раек"; будем говорить лишь о существе дела.

Существо дела необычайно любопытно, можно сказать парадоксально, и странно, что оно до сих пор остается как-то в тени.

Свобода мысли, автономия мыслиї чьей мысли, какой мысли? На этот вопрос кантианство с его принципиальным дуализмом дает очень странный ответ.

Всякое содержание сознания для Канта и кантианства есть только явление. Если весь внешний опыт феноменализируется чрез необходимее отнесение к пространству, то с такой же необходимостью и безызъятностью феноменализируется и весь внутренний опыт чрез неизбежное отнесение к времени. Но всякое содержание сознания, будучи только явлением, всецело подпадает под власть универсальной категории причинности. Причинность же связанна с необходимостью, т.е. с отсутствием свободы.

Спрашивается, в каком смысле употребляется редакцией "Логоса" выражение "свобода мысли"?

Ведь мысль есть одно из данных внутреннего опыта, одно из содержаний сознания - как же она может быть свободна? Проблематическое понятие свободы может быть прилагаемо только к "вещам в себе", только к ноуменам, и если в мысли ничего ноуменального нет, если она только феноменальна, то свобода ее так же призрачна, как свобода камня, "свободно" падающего к земле. Не познавшие этой призрачности могут в сладком самообмане называть мысль свободной. Но ведь кантианцы прозрели в истинную, т.е. только феноменальную природу всякой человеческой мысли - как же они могут говорить о свободе мысли?

В их устах это только риторика, некрасивое либеральничанье, нефилософский пафос оратора, привлекающего на свою сторону ложными обещаниями, которых он не в силах выполнить.

Если бы кантианство обладало философской искренностью, оно должно было бы давно объявить, что мысль человеческая принципиально несвободна, никакой автономией не обладает и всякие разговоры о мнимой свободе мысли есть uberwundener Standpunkt .

Когда Шопенгауэр признал за мыслью свободную силу коренного прозрения, то это была громадная (хотя и гениальная) непоследовательность, совершенно разрушившая самые основы теории познания Канта. Эта сила коренного прозрения предполагает ту метафизическую свободу мысли, которая абсолютно недопустима с точки зрения кантовской философии, ибо метафизическая свобода мысли может обозначать только то, что не все содержание сознания феноменально, что внутренний опыт в своих корнях ноуменален.

Итак, редакция "Логоса" не могла говорить о свободе человеческой мысли, т.е. о свободе той мысли, которая дана во внутреннем опыте людей - одним из созданий которой является философия. О какой же другой мысли могла говорить редакция "Логоса"? О мысли "трансцендентальной"? О той мысли, которая никем не переживается (ибо всякое переживание феноменалистично), которая ни одному человеку не дана (но ведь составители "Логоса" люди - значит, и им трансцендентальная мысль не дана, т.е. неизвестна) и о которой поэтому на человеческом языке нельзя сказать ничего (а ведь редакция "Логоса" хочет говорить все же на языке человеческом)?