Герберт Циргибель - Иной мир

• Название: Иной мир
• Автор: Герберт Циргибель
• Жанр: Научная Фантастика

Спустя девять месяцев после того, как космический корабль «Чарльз Дарвин» столкнулся с неизвестным небесным телом, профессор Шаган, руководитель обсерватории Маник Майя, обнаружит что астероид Ре 37 больше не находится на своей траектории обращения. На ничтожном участке у Ре 37 и «Дарвина» была одинаковая орбита. Стал ли Ре 57 убийцей шести космонавтов? Но и эта мысль — почти непроизносимая, напрашивается сама собой: Явилось ли причиной пылеобразования вблизи кратера Плутарха, которое наблюдалось и было сфотографировано многими астрономическими станциями, совсем не разрушенный, упавший на Луну космический корабль, а разлетевшийся на куски астероид? И где же «Дарвин»? Носит его, сбитого со своей орбиты, где-то во Вселенной? Невероятная мысль. Теория профессора Шагана недоказуема. Но ее поддерживает его ассистентка Нанга, у которой свои способы, она вдруг упрочняется таинственными радиосигналами, которые не поддаются расшифровке, она наконец-то подтверждается спасательным зондом из из злосчастного корабля, который несет информацию о том, что уже несколько месяцев трое мужчин и одна женщина живут в космосе; запертые в своей капсуле, ограниченные минимальным мирком, оторванные от всего, что может в жизни показаться нам достойным того, чтобы жить. Невероятная история.

Герберт Циргибель описывает экстремальную ситуацию, и он не закрывает глаза на катастрофу, которая может наступить несмотря на все достижения в освоении космоса. Он отказывается от таинственных явлений и утопичного естества, он добивается остроумной техники, он подходит к проблеме с гуманистической точки зрения. Он заставляет читателя, несмотря на весь внешний драматизм, задуматься и не отпускает его до самой последней строчки.

---

Я не боюсь этого часа; я жду его со спокойствием. Меня занимает другое. Имела ли вообще смысл моя жизнь? Что я упустил и пропустил? Пожалуй, я ничего не пропустил, но упустил многое. Мне нашлось бы еще столько важного сказать моему мальчику. Не беспокоились ли мы все немного о тех, которые последуют за нами? Они часть нас, несут в себе наши мысли о будущем. Как будет выглядеть это будущее? Тот ли это путь, который мы должны были пройти? Или же это увенчанный цветами путь, о котором мечтали поэты и философы? Это просто, сказать — да или нет — точности быть не может.

Странно, теперь, когда наши дни сочтены, мы живем в лучшей гармонии. Только пленный неистовствует, действует нам на нервы. Мы заткнули себе уши, но его вой проникает прямо в мозг, и мы слышим его, даже если он на мгновение затихает. Чи снова занимается своими формулами. Я не понимаю, как он может сконцентрироваться при такой шумихе.

Четырнадцатое июня

Еще восемь месяцев. Мы еще никогда не были так едины, как сейчас. Мы чувствовали, не произнося вслух: Мы братья и сестра. И нас волнуют все те же вопросы мысли, и мы таим все то же зло на пленного. Мы не ненавидели его за то, что он ограничил нашу жизнь, мы начали ненавидеть его за то, что он доводил нас до края безумия своим воем. Паганини не продержится это время, но если он скоро не умрет, на нас тоже можно будет поставить крест. Чи, потеряв всякую надежду оказался выполнять свою работу.

— Сделай ему инъекцию, Соня. Он должен прекратить стонать.

Запас Сони был истощен. К тому же Паганини совсем не принимал пищи. Он выпил лишь один глоток воды. Он жаловался на головные боли, но таблетку принимать не хотел. Я приблизился к нему.

— Прекрати стонать, Паганини.

Он пристально посмотрел на меня, затем сказал: «Ты убил его. Освободи меня, я хочу быть свободным».

— Чтобы ты натворил еще больше бед. Нет, Паганини. Ты сам запустил отсчет, теперь жди, пока он не закончится.

Я хотел было вернуться обратно, но запричитал так, что я невольно повернулся. Видеть его висящим на этой стене было жалким зрелищем.

— Освободи же меня, Стюарт, — умолял он, — пожалуйста, развяжи меня.

— Ты посмотри, — сказал я, — ты вдруг можешь просить и говоришь совершенно нормально. Ты меня больше не обведешь меня вокруг пальца, Паганини. Мы были снисходительными, но ты перекрыл нам кислород. Нет, я тебя не развяжу.

— Проклятый!

Он встряхнул свои оковы и засыпал меня проклятиями. Я сбежал.

Перед выходом ждала Соня.

— Роджер, — прошептала она, — мне его жаль. Разве ты не слышишь, как он страдает? Это ужасней, чем смерть.

— Ответь мне на вопрос, Соня. Возможно ли то, что он лишь притворялся? До этого он говорил с нами совершенно нормально.

— Ты знаешь, как и я, что он болен. Но могут наступить светлые моменты. У него возникают боли, возможно они возвращают его время от времени в сознание. Он, вероятно, догадывается, что натворил что-то страшное, но он не может отдать в этом отчет.

— Имеем ли мы право убивать его?

— Нет, — решительно ответила она, — мы должны освободить его от его болей.

— Попробуй.

Соня не попробовала. Было бессмысленно, он не принимал таблеток. Ампулу он, наверное, принял бы. Но кто мог справиться с тем, чтобы засунуть ему в рот ампулу? Я был уверен: Никто из нас не хотел бы этого. Мы поговорили об этом с Чи. Он тоже был против.

— Тогда позаботься о том, чтобы он вел себя тихо, — сказал Гиула. — Мы снова столкнулись с вопросом: либо он, либо мы. Это когда-нибудь закончится? Нам что, по его милости, сходить с ума? Я больше не выдержу этого воя. Дайте ему ампулу, он больше не один из нас!

— Он один из нас, — сказал Чи.

— А если он сам потребует это средство? — спросил я.

— И тогда нет.

— Значит мы не продержимся восемь месяцев, — сказал Гиула. — Мы хотим освободить его от его страданий, в этом разница. Послушайте же, это нытье предстоит слушать нам несколько недель.

Мы прислушались. Словно из туннеля к нам доносились сетования Паганини. Я закрыл уши, но ужасные звуки не хотели заглушаться.

Девятнадцатое июня

Эти дни не забудет никто. Еще немного и бы подхватили его вой. Гиула был прав, мы сошли бы с ума, если бы не произошло что-нибудь. Чи больше не мог держать себя в руках. Он закричал на пленного, хотел силой засунуть ему в рот успокоительное, но Паганини выплюнул таблетку и продолжал выть. Он хотел быть свободным, постоянно одни и те же слова. Чи спросил его, принял бы он ампулу. Паганини ответил: «Да, дай мне ампулу!»

Когда Чи вернулся в сад, у него в руке была ампула. Он протянул ее Гиуле.

— Дай ее ему.

Секунду Гиула не решался. Затем он взял маленькую коробочку и нащупывая путь руками, выбрался наружу.

— Чи, больше нет другого выхода?

Он вопросительно посмотрел на меня.

— Ты можешь подсказать какой-нибудь?

— Мы могли бы развязать его.

— Нет, пока я живу, Паганини не двинется больше ни на метр по космическому кораблю.

— Ты хуже, чем Гиула и страшнее, чем сам больной, — сказала Соня.

Лицо Чи застыло словно маска.

— Через четыре недели мы катапультируем зонды на орбиту, которая донесет их до Земли. Это наша последняя надежда. Через восемь месяцев может придти помощь. Время станет тяжелее. Мы не можем постоянно приглядывать за ним. Или ты выступишь ему гарантом, Соня.

Она молчала.

— Однажды он нашел бы брешь, — продолжил Чи, — существует много возможностей полностью уничтожить «Дарвин». Я хочу быть уверенным, до последней минуты.

Он говорил настойчиво. Теперь наступила тишина. Мы ждали и представляли себе сцену в каюте. Ужасная мысль, думать о том, как Гиула протягивает ему ампулу. Время словно остановилось на месте. Вдруг что-то загромыхало о переборку. Мы сжались. Гиула пробирался через люк.

— Я не могу! — выдавил он. — Он смотрел на меня как зверь, и показался мне… Проклятый корабль!

Всхлипывание сотрясло его.

Я подумал: Комок нервов, он тоже не продержится восемь месяцев. Но мы выдержим? Из каюты снова доносились раздражающие сетования Паганини. Чи взял ампулу у Гиулы.

— Тогда будем тянуть жребий, — сказал он. — Нужно положить этому конец, я не знаю лучшего совета.

Какая недостойная играl. Пару раз я попытался сказать: Давайте я это сделаю, не будем тянуть жребий, это недостойно. Недостойно! Мысль о том, чтобы протянуть ему яд, еще страшнее. Но что нам остается? Паганини, Дали, хватит скулить! Прекрати! Я прошу тебя об этом. Ты лишил нас всего, ты поверг нас в страх и испуг, и ты измучил нас, час за часом, оставь нам оставшееся. Чи нарисовал на переборке четыре каро и закрыл их нотными листками Паганини. На одном из этих каро есть крест. Только Чи знает, где он изображен. Каждый из нас теперь может выбрать каро.

— Начинай, Стюарт, — просит он меня.

— Другой должен начать.

Я не выпускаю его из вида. Он знает, где крест, он выдаст себя…

— Я беру третье каро, — говорит Гиула.

— Третье, — повторяет Чи. Он кивает Соне. Она смотрит на меня и качает головой.

— Я не буду выбирать, Чи. Я знаю, ты прав, мы должны что-то предпринять, но это — нет.

Я вспоминаю слова Чи, которые он сказал однажды Гиуле и мне.

— Мы должны прожить этот путь до конца как люди, иначе мы вернемся обратно на круг, из которого однажды появилось человечество…

Соня права, но у нас нет никакой альтернативы.

— Я пойду к нему, — говорю я.

Соня касается моего плеча. — Подожди еще немного. Я еще хочу сделать последнюю попытку. Может быть я уговорю его принять лекарство.

— Да, сделай это, Соня, — с облегчением сказал я.

Гиула схватился за голову.

— Придет время, и все это закончится, у меня болит голова.

Соня вернулась через две минуты.

— Это безнадежно. Он выплюнул все на меня, он ничего не принимает.

Гиула вдруг сказал слезливым голосом: «Не нужно тебе идти, Стюарт, нас спасут! Космический корабль идет нам навстречу.

Гиула стоял возле иллюминатора. Он воодушевленно смотрел на нас.

— Позаботься о нем, Соня, — сказал я, — может быть, у тебя есть что-нибудь успокоительное.

Мне было жаль его.

— Нас спасут, — снова забормотал Гиула, — они придут…

Он заплакал.

Чи подплыл к иллюминатору.

— Космический корабль! — крикнул он, — космический корабль! Соня, Стюарт, идите сюда, это правда!

Мы столпились возле иллюминатора и растерянно таращились на образ, который был похож на самолет. Вне всяких сомнений, перед нами двигался космический корабль. Он находился еще слишком далеко от нас. Гиула повращал телескоп. Было тяжело сфокусироваться на небольшом корпусе. Не только потому, что «Дарвин» все еще трясло, но и, прежде всего, потому что мы были слишком взволнованы.