Неизвестен Автор - Воспоминания о К Марксе и Ф Энгельсе (Часть 2)

• Название: Воспоминания о К Марксе и Ф Энгельсе (Часть 2)
• Автор: неизвестен Автор
• Жанр: Философия

---

162

Поистине не было такой области знания, в которую он не проник бы глубоко, такого искусства, которым бы он не восторгался, красоты природы, которая не захватывала бы его целиком. Но ему были противны всякая ложь, пустословие, хвастовство и лицемерие.

Обычно час-полтора до обеда он писал письма, работал, читал газеты в той комнате, которая, помимо спальни, была предоставлена в его полное распоряжение. Там он также вел корректуры первого тома "Капитала". Здесь стояла статуэтка Минервы с ее эмблемой - маленькой совой. Маркс, который очень восхищался моей матерью, ее сердечной добротой, ее находчивостью, хорошим характером и большими для ее молодых лет познаниями, особенно в области поэзии и художественной литературы, сказал ей однажды шутя, что она сама - молодая богиня мудрости. "О нет, - возразила моя мать, - я только совушка, которая, прислушиваясь, сидит у ее ног". Поэтому он называл ее иногда своей милой совушкой. Позднее он перенес это название на маленькую девочку, которую очень любил, с которой часами играл и болтал, когда она сидела у него на коленях.

А мою мать он стал называть "графиней" за ее изящные светские манеры и за то, что она ценила благовоспитанность. Вскоре он стал называть ее только так, независимо от того, кто присутствовал при этом.

Вообще в семье Маркса был обычай давать прозвища. Самого Маркса не только его друзья, но и его дочери называли "Мавром". Вторую дочь, Лауру, г-жу Лафарг, звали "Das Laura" или "Мастер Какаду", по имени модного портного в одном старом романе, так как она исключительно элегантно и с большим вкусом умела одеваться. Женни, старшую дочь, ее отец называл чаще всего Женнихен; ее прозвище, о котором говорила моя мать, я позабыла. Младшую, Элеонору, называли только Тусси.

Моего отца Маркс называл Венцелем. Дело в том, что мой отец однажды рассказал, как один гид в Праге очень наскучил ему подробными рассказами о двух чешских правителях - о добром и злом Венцеле: о

163

злом, который приказал бросить в реку Влтаву святого Непомука, и о добром, который был очень благочестив. У моего отца были резко выраженные симпатии и антипатии, и в зависимости от того, как он высказывался о чем-нибудь, Маркс называл его то добрым, то злым Венцелем. Впоследствии он прислал отцу свою фотографию с надписью: "Моему Венцелю". Друзьям и знакомым моих родителей Маркс также часто давал в их отсутствие другие имена и говорил, что им следовало бы, в сущности, называться так. При этом он часто выбирал совсем не какие-нибудь особенно характерные, а просто часто встречающиеся имена. Поэтому, всякий раз, когда мой отец представлял Марксу кого-нибудь из своих знакомых, он потом спрашивал его шутя: "Ну, Маркс, как же следовало бы им, в сущности, называться?"

Маркс всегда был весел, любил пошутить и посмеяться и ничто ему так не докучало, как бестактные требования случайных собеседников рассказать что-нибудь о его учении, на это он никогда не соглашался. В семейном кругу он называл подобную назойливость праздным любопытством. Но это случалось довольно редко.

Однажды один господин спросил его, кто же будет чистить сапоги в государстве будущего. Маркс с досадой ответил: "Это будете делать вы!". Бестактный господин смущенно замолчал. Это был, вероятно, единственный случай, когда Марксу не хватило выдержки.

Когда гость ушел, моя мать прямодушно сказала: "Я не хочу защищать этого господина с его дурацкими вопросами, но когда вы отвечали, я подумала - даже лучше, что он промолчал, а, например, не возразил, что не чувствует в себе призвания к чистке сапог". И когда Маркс признал ее правоту, она добавила: "Но и вас я не могу представить во времена всеобщей нивелировки, потому что у вас исключительно аристократические склонности и привычки". "Я тоже не могу, - ответил Маркс. - Эти времена придут, но нас уже тогда не будет".

Разные товарищи по партии, часто из самых отдаленных городов, посещали Маркса, и он принимал их в своей комнате. Частенько завязывались длинные беседы на политические темы, которые затем продолжались в кабинете моего отца.

Однажды один из его сторонников, который бывал у него, появился, когда пришло время обеда. Разумеется, его пригласили остаться обедать. Он не отличался ни приятной беседой, ни хорошими манерами. Маркс был рад, когда он наконец простился. Моя мать тоже подшучивала над некоторыми его смешными замечаниями. Но мой отец сказал: "Ты не должна смеяться над этим человеком. Такие люди, как он, сознательно проявляющие интерес к проблемам своего века, относятся к лучшим людям своего времени". "Ах, - возразила моя мать притворно вздыхая, - но когда видишь лучших своего времени такими..." Тогда Маркс весело засмеялся и воскликнул, перефразируя слова Шиллера:

"Кто видел лучших современников своих,

Тому довольно этого навек!" 451

С того времени мы считали эти слова крылатыми и часто шутливо цитировали их.

Лучшей подругой моей матери была госпожа Тенге, урожденная Болоньяро-Кревенна из Франкфурта-на-Майне, женщина, выдающаяся во всех отношениях, благородная в истинном смысле этого слова. Она была замужем за крупным вестфальским землевладельцем Тенге-Ритбергом. Жили они в своем графстве Ритберг, недалеко от Реды. Подруги часто навещали друг друга, и г-жа Тенге называла маленькую комнату для гостей, которую она всегда у нас занимала, "моя комната". Теперь моя мать написала ей об интересном госте и просила ее приехать в Ганновер, чтобы познакомиться с ним. Госпожа Тенге с радостью приняла предложение и сообщила, что приедет в ближайшие дни. Теперешняя спальня Маркса как раз и была "ее комнатой", и поэтому моя мать предложила ему переселиться на время ее присутствия в другую.

Марксу чрезвычайно понравилась эта любезная интересная женщина, артистически игравшая на фортепьяно. Чудесные дни, совместно проведенные в оживленнейших беседах и веселье, остались незабываемыми для всех.

165

Не только в области науки и изобразительного искусства, но и в области поэзии у Маркса был тончайший вкус, его начитанность и память были одинаково поразительны. Он не только разделял восхищение моего отца великими поэтами греческой классической древности, а также Шекспиром и Гёте, но к его любимцам принадлежали также Шамиссо и Рюккерт. Из Шамиссо он цитировал трогательное стихотворение "Нищий и его собака". У Рюккерта он восторгался художественным мастерством, ему нравились также его "Макамы Харири", превосходно переведенные с персидского; по своей оригинальности они вряд ли могут быть сравнимы с чем-либо другим. Много лет спустя он подарил их моей матери на память об этом времени.

У Маркса были редкие способности к языкам. Кроме английского он владел французским настолько, что сам переводил "Капитал" на французский язык 452; греческий, латинский, испанский и русский языки он знал так, что мог, читая вслух, тут же переводить с этих языков на немецкий. Русский он выучил совершенно самостоятельно, "чтобы отвлечься" в то время, когда его мучил сильный карбункулез.

Маркс находил, что Тургенев особенно верно изобразил своеобразие русского народа с его славянской сдержанной эмоциональностью. Он считал, что вряд ли кто из писателей превзошел Лермонтова в описании природы, во всяком случае редко кто достигал такого мастерства. Из испанцев он особенно любил Кальдерона. У него были с собой некоторые произведения Кальдерона, и он часто читал их вслух.

Вечерами, а лучше всего в сумерки, они охотно слушали мастерскую игру госпожи Тенге на фортепьяно.

Она на всякий случай захватила в Ганновер свой альбом, чтобы заново его переплести, чего ни в маленькой Реде, ни в расположенном довольно близко Билефельде нельзя было сделать так хорошо, как в крупном городе. Когда уже приблизилось время ее возвращения домой, она попросила Маркса сделать в нем запись, так как он жил в ее комнате, а значит, был, собственно, и ее гостем. Маркс выполнил ее желание и написал:

166

"Жизнь есть безумие, иллюзия и сон,

Так учит нас маэстро Кальдерон.

Но нет иллюзии прекрасней, несомненно,

Чем обрести приют свой в сердце у Кревенны".

После того как г-жа Тенге уехала, моя мать случайно обнаружила записку со стихами, из которых и были взяты приведенные выше. Они звучали так:

"Жизнь есть безумие, иллюзия и сон,

Так учит нас маэстро Кальдерон.

Но звукам, льющимся из рук твоих, внимая,

Хотел бы грезить не переставая.

Гармония всей властью женских чар

Безумства жизни устранит угар,

Но нет иллюзии прекрасней, несомненно,

Чем обрести приют свой в сердце у Кревенны".

Мои родители очень жалели, что был записан только фрагмент этой прекрасной мысли, но Маркс возразил, что эти строфы были слишком длинны для альбома.

В нашей квартире была очень большая комната в пять окон, в которой занимались музыкой и которая называлась залом. Но друзья дома называли эту комнату Олимпом, потому что по стенам ее стояли копии античных бюстов греческих богов. Надо всеми возвышался Зевс из Отриколи.