Юрий Нестеренко - Приговор

• Название: Приговор
• Автор: Юрий Нестеренко
• Жанр: Научная Фантастика

---

повидать, ее вряд ли мог сильно впечатлить какой-то склад старых костей.

Но меня возмутило, что наша провожатая и не подумала заранее

предупредить юную девочку, что за картина ей откроется. Впрочем, свое

возмущение я сдержал при себе.

Из подземелья, отомкнув ключом очередную дверь, монахиня вывела нас

в узкий колодец винтовой лестницы. Здесь уже горели свои собственные

светильники, но редкие и тусклые. Поднявшись примерно на дюжину ярдов,

мы, наконец, вышли в длинный, полутемный, лишенный окон коридор с

высоким сводчатым потолком, каковой коридор вел уже непосредственно к

кабинету настоятельницы.

Уже подходя к углубленной в сводчатую арку двери в конце коридора,

мы услышали громкий женский голос, читавший слегка нараспев:

— …И вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был

ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить. И когда Он

снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И

вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли и

чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч. И когда Он снял третью

печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и

вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей. И когда

Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного,

говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем

всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним…

Традиционный безграмотный перевод, мысленно отметил я, пока

привратница, сделав нам знак обождать, деликатно приотворила дверь и,

как видно, получив разрешающий жест, проскользнула внутрь. В свое время

мы с учителем подробно обсуждали "Откровение"; он говорил, что это

прелюбопытный в медицинском плане документ — один из немногих дошедших

до нас текстов, написанных бесспорно душевнобольным человеком. Помимо

анализа галлюцинаторных образов, учитель обратил мое внимание и на

пассаж про "бледного коня". Отчего три масти указаны четко, а четвертая

— термином, который в списке лошадиных мастей не фигурирует и может быть

отнесен сразу к нескольким из них? На самом деле, объяснил учитель, это

лишь попытка переводчика рационализировать текст, представляющий собой

изложение бреда и, следовательно, иррациональный по своей природе.

Слово, употребленное в оригинале, действительно может быть переведено

как "бледный", однако это лишь побочное его значение; основное же -

"зеленый". Применительно к коню такой эпитет означает, конечно, не

масть, а — "сильный, ретивый, резвый", восходящее к оригинальному

значению через смысловую связку "зеленый — молодой". Таким образом, три

коня названы по мастям, а о четвертом сказано лишь, что он ретивый;

подобное увязывание разных сущностей и признаков в одном смысловом ряду

как раз характерно для того же типа психических расстройств, при котором

наблюдаются столь яркие галлюцинации… Однако, чего ради настоятельнице

читать этот текст вслух, да еще на весь монастырь?

Чтение меж тем прекратилось, и из кельи сперва вышла привратница, а

затем, избегая смотреть в мою сторону, прошмыгнула молодая монашка,

которая уж точно не была аббатисой. Наша провожатая позволила нам войти,

сама оставшись снаружи.

Кабинет настоятельницы был небольшим и едва ли отличался по своей

архитектуре от стандартной монашеской кельи. Свет из высокого

стрельчатого окна в противоположной входу стене падал сбоку на обширный

стол, где лежала большая раскрытая книга; от моего взора не укрылось,

что книга перевернута вверх ногами, так что читать ее можно было лишь с

короткой скамьи, стоявшей перед столом. Аббатиса же, прямая и строгая

старуха с длинным, прямо-таки лошадиным лицом, сидела за столом в

массивном дубовом кресле с высокой спинкой. Ее лицо было обращено к

большому деревянному распятию, висевшему на противоположной стене; в

нашу сторону она не посмотрела. Попросту не могла. Я сразу понял, зачем

ей понадобились услуги чтицы. У аббатисы были выколоты глаза. Человек,

сведущий в анатомии, всегда отличит прикрытые веками глазные яблоки от

ситуации, когда под веками ничего нет.

— Говорите громче, — сказала она, не успел я открыть рот для

приветствия. — Я не очень хорошо слышу.

— Хмм… — смутился я, — вообще-то моя тема довольно деликатна,

и…

— Я поняла, — перебила старуха (интересно, сколько ей было на самом

деле? Возможно, за шестьдесят, а может быть, и всего сорок). Она

выдвинула ящик своего стола, достала оттуда металлический рожок с

широким раструбом и вставила узкий конец в ухо. — Говорите.

Сесть нам она не предложила, ну да ладно. Я изложил свою просьбу -

дать убежище девочке-сироте, пострадавшей от войны и преследований и не

имеющей ныне ни жилья, ни имущества, пока я совершаю путешествие с целью

поправить положение дел.

— К сожалению, — прибавил я, — я не могу сейчас сделать достойное

пожертвование вашей обители, ибо у меня самого осталось лишь несколько

золотых (и это была правда — Ришард в свое время обещал мне золотые

горы, но — лишь после своей коронации, что было весьма предусмотрительно

с его стороны, и его перстень позволял мне напрямую командовать людьми и

работами, но не распоряжаться финансовыми вопросами). Однако я надеюсь,

что моя племянница найдет покой и безопасность в доме своей небесной

покровительницы, — на самом деле я выбрал этот монастырь просто потому,

что он был ближайшим. Хотя тот факт, что среди имен Эвьет было и

"Катарина", стал удачным совпадением, и я уже договорился с девочкой,

что здесь она будет называться только этим именем.

— Господь заповедал нам любить ближнего, а не золото, — ответила

настоятельница (то-то идеи церковного нестяжательства регулярно

клеймятся, как ереси, а проповедующих их "ближних" жгут на кострах,

подумал я). — Однако в чем деликатность вашей просьбы? Почему вы хотели

увидеться со мной лично?

— Я хочу быть совершенно уверен, что девочка будет здесь в

безопасности. Ее пытали каленым железом, и она все еще очень слаба, — на

самом деле здоровье Эвьет было уже далеко не так плохо, но я специально

сгустил краски, дабы ее не слишком изводили строгостями монастырского

устава. — И у нее все еще остаются могущественные враги, — изначально я

не был уверен, стоит ли говорить об этом, но, увидев глаза аббатисы,

решился. Эта женщина, при всех моих идейных разногласиях с ней, не

понаслышке знает, что такое враги и на что они способны. — Мне нужно

твердо знать, что никто не сможет забрать ее отсюда, кроме меня. И

вообще, чем меньше о ней будут знать и судачить, тем лучше. Если же

кто-то все же узнает о ней и станет расспрашивать, то она здесь уже

давно, никак не меньше года, и за все это время ни разу не покидала

монастырь. Можете ли вы обещать мне все это, или нам лучше поискать

иного убежища?

— Твердо знает лишь Господь. Человек может только предполагать. Но,

по крайней мере, пока я жива, никто не вторгнется в эту обитель и не

причинит вреда находящимся под моим покровительством. Но я еще не

слышала саму девочку. Ты можешь говорить, дитя?

— Да, — ответила Эвьет, глядя не на нее, а на меня, дабы в случае

каких-то затруднений я мог подать ей знак.

— Ты должна отвечать "да, матушка", — строго произнесла аббатиса.

Эвелина, пользуясь тем, что ее не видят, скорчила недовольную

физиономию, но вслух покорно повторила:

— Да, матушка.

— Правда ли то, что говорит этот человек? Он действительно твой

дядя? Отвечай правдиво, помни, что ложь — это большой грех, а ложь в

доме господнем — грех сугубый.

— Да, матушка, — без запинки ответила Эвьет.

— Мы позаботимся о девочке, — вновь обратилась аббатиса ко мне. -

Но для нее было бы лучше остаться здесь насовсем. (Эвьет, конечно,

знала, что я ни за что на это не соглашусь, и все же я заметил

мгновенный страх, плеснувшийся в ее взгляде.) У вас ведь нет даже дома,

куда вы могли бы ее отвезти?

— Я намерен решить этот вопрос, — повторил я.

— Вы не сможете защитить ее там, в миру. Уже не смогли, не так ли?

— То, что случилось, уже не повторится.

— Вы не можете этого знать наверняка.

— Послушайте, э… мать настоятельница. Я глубоко благодарен вам за

готовность позаботиться о Катарине. Но, когда я вернусь, я заберу ее.

Надеюсь, в этом мне не будет никаких препятствий?