Михаил Старицкий - Червоный дьявол

• Название: Червоный дьявол
• Автор: Михаил Старицкий
• Издательство: Днiпро
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1986

«Червоный дьявол» — историческая повесть, которую классик украинской литературы М. П. Старицкий (1840–1904) написал на русском языке. На историческом фоне жизни Киева XVI века разворачивается романтическая история любви золотых дел мастера Мартына Славуты и дочки городского головы красавицы Гали.

---

— Да как же это так, — вспылил войт, — чтоб в один день и детей повенчать и свадьбу сыграть?.. Галя не кто-нибудь, а войтова дочь!

— Те-те-те, сватушка, тем-то и лучше, лишние денежки сбережем, — но, заметивши неудовольствие на лице Балыки, Ходыка сейчас же переменил тон: — А коли захочем, так закатим и на масляной такие пиры, что ну! Да и чего же детей томить? Решили повенчать, ну и венчать, не откладывать в долгий мешок!

— И ты обещаешь провести жалобу в трибунальском суде и согласие привезти?

— Голову в заклад отдаю.

— И выедешь сейчас же в воскресенье?

— Часа не промедлю.

— И на подвоеводия за нарушение прав мийских и войтовых управу найдешь?

— Вот тебе рука моя!

— Аминь! — заключил пан войт, сжимая его руку и опускаясь на свой высокий стул.

Между тем в добром каменном будынке пана войта киевского из-под закрытой ставни маленькой горнички пробивалась узкая полоска света. В горнице, на своей парадной постели, наложенной почти до самого потолка мережаными белыми подушками, сидела единственная дочка пана войта киевского, просватанная Галя. Она сидела, опустивши на колени руки, свесивши голову на грудь.

На точеном столе горела в медном шандале восковая свеча. В других домах киевских светили и лучинами, но пан войт ничего не жалел, а жил широко и сытно, как живали в старину. Тут же лежала брошенная работа — вышиванье воздушна в церковь, лежала на серебряных тарелках и нетронутая вечеря. На средину комнаты выступала высокая грубка с лежанкой, сложенная из зеленых изразцов; персидский ковер покрывал каменный пол; такие же ковры висели и по стенам; низкие канапки, покрытые особого рода тонкими ковриками — коцями и красным сукном, стояли у стен; подле образов теплилась серебряная лампада. В горничке было и тепло, и уютно, но личико Гали было безутешно грустно. «Господи, господи, да что ж это будет, — повторяла она себе один и тот же вопрос тысячу раз. — Да неужели же отец отдаст ее за Ходыку? Ух, противный какой: как жаба, как змея!!» Просить? Плакать? Но Галя знала, что это напрасно, знала, что уже если пан войт забрал себе что в голову, так того не выбьешь оттуда и топором, а просьбы и слезы еще больше раздражают его. «О господи, господи, хоть бы опоздал Ходыка с товарами из Цареграда. Хоть бы замешкался! Вот, слава богу, среда, там четверг, пятница и суббота, а в воскресенье уже последний день. Господи, задержи его в дороге, только бы до субботы не приезжал, да уж и теперь всего три дня, не захочет же батько ее кое-как замуж отдать. Может быть, господь сжалится, а там пост, святая неделя, тем временем подъедет Мартын. Да и Мартын тоже, — вздохнула Галя, — передавал через торговых людей, что вернется к рождеству, а вот уже и заговень, и пост не за горой, а его все нет как нет! Хотя б знал, хотя б ведал, что тут затевает без него батько и слово свое старое, что его отцу давал, забыл, поспешил бы он к своей Галочке, на крыльях бы прилетел! — Галочка охватила колени руками и печально закивала головой: — А может, забыл, может и не вспоминает, может, другую нашел… Мало ли там в Кракове и в Варшаве краль да красунь! А она что?» — Галя с тоскою взглянула на свою маленькую фигурку, на свои ножки, обутые в червоные сапожки, на узенькие плечики, сквозившие сквозь тонкое шитье рубахи, — и глубокий вздох вырвался из ее груди. — «Не за что меня любить!» — печально проговорила Галя и вытащила из-под подушки круглое прелестное венецийское зеркальце, которое купил ей отец за большие деньги у иноземных купцов. Вот внучка покойного войта Богдана Кошколдовна, вот красуня так красуня! Грудь высокая, плечи полные, лицо белое и румяное, коса до земли… Галя вздохнула и взглянула в зеркало: «Ну, за что меня любить?! Вон брови тонкие, как нитки, нос к небу поднялся… лицо черное…» Но несмотря на слова Гали, зеркало говорило ей совсем другое. Оно говорило, что брови тонкие и бархатные, как шнурочки; что носик маленький и хоть немножко и вздернутый, зато с такими хорошенькими тонкими ноздрями, что светятся, словно розовый коралл; что лицо у ней не черное, а смугленькое, с алым румянцем; что из-за полуоткрытых губ смотрят мелкие и ровненькие, словно у молодого мышонка, зубы. И кроме того, из венецийского зеркала смотрела на нее пара таких милых, таких ласковых карих глаз, что и сама Галя невольно улыбнулась им. Ах, а он не приедет или приедет слишком поздно и застанет Галю с завязанной головой… Только ж нет, нет! Господь не допустит этого, Ходыка опоздает. А если и приедет, если по-своему захочет сделать отец, так и она покажет, что батькова дочка: зарежется, утопится, а за Ходыку не пойдет!

Кто-то дернул за дверь, Галя вздрогнула, поспешно спрятала зеркало под подушку и отерла глаза.

В комнату вбежала высокая и полная блондинка с довольно крупными, хотя и красивыми чертами лица.

— Здравствуй, Галочка, чего пригорюнилась? — заговорила она весело и живо, подбегая к Гале и опускаясь рядом с ней.

— Здравствуй, Богдана.

— А я это бегу от пани цехмейстровой да и думаю, дай заскочу к Галочке, проведаю ее.

— Спасибо, голубка.

— Чего ж ты опять зажурилась? Не приехал ли Ходыка?

— Да нет, слава богу, еще не приехал, а все-таки боюсь, как бы нe поспел…

— А!.. Не приехал… — протянула с некоторым разочарованием Богдана, — а я думала — он уже тут.

— Нет, нет! Что ты думаешь, Богданочка, — схватила ее за руки Галя, — как ты думаешь: правда, если б он даже теперь и приехал — батько не захочет нас так прихватцем, кое-как повенчать?

— Ну?

— Ах, какая-бо ты, Богдана! — всплеснула руками Галя— В посту ведь семь недель, а там еще и святая — вот и выходит целых два месяца, а за то время Мартын подъедет, а он уже не допустит, чтобы меня силомиць за Ходыку отдали!

— Ты так уверена в том? — И на одно мгновенье в складках губ Богданы мелькнуло какое-то злое, насмешливое выражение. — А почему же он не едет до сих пор?

Рука Гали выпустила Богданину руку.

— Потому что… мешает что-нибудь… замешкался, — проговорила она растерянно, вглядываясь в Богданины глаза, и вдруг отскочила с ужасом. — Ай! Богдана! Ты так смотришь?! Ты что-то знаешь… скажи!

— Ха-ха-ха! — рассмеялась звонким деланным смехом Богдана, причем пышная ее грудь заходила ходуном. — Ты уже и перепугалась! Да что я могу знать, — ничего… Вот только пани цехмейстрова говорила, что много уже подмастерьев из-за границы вернулось, рассказывают, что видели Мартына. Ты не тревожься, голубочка, — охватила она рукою шею Гали, — жив он, здоров и весел… Таким паном, говорят, ходит, что хоть куда! Все красавицы пропадают за ним…

Богдана подняла голову Гали и заглянула ей в глаза.

— А ты уже и зажурилась опять… Ну чего же? Чего? — встряхнула она ее.

— Так, — протянула печально Галя, роняя голову на грудь.

— Все боишься, чтоб Ходыка не подъехал?

Галя ничего не ответила.

— И чего так боишься? — продолжала Богдана. — Ума не приложу! Ну, Мартын и красивый, и статный, и молодой, да и Ходыка ж не старый! Не такой красень, как Мартын, а все-таки человек как человек. Зато что Мартын против него? Ничто! Подмастерье, ну, приедет, мастером станет… и лет уже там через двадцать цехмейстером выберут… А Ходыка и теперь первый багатыр, а там еще богаче станет, бурмистер-шей будешь, первой горожанкой в городе. Золотом, самоцветами засыплет он тебя!.. — Лицо Богданы разгорелось. — А то Мартына ждать… Когда еще он приедет?.. Да и приедет ли? Что-то не очень поспешает…

— Приедет, приедет, приедет! — воскликнула Галя.

— Ну, — пожала плечами Богдана, — жди… А что, как не приедет совсем?

— Все равно за Ходыку не пойду… Не люблю я его, Богданочка, видеть не могу! Пусть Мартын меня и разлюбит, пусть забудет, а за Ходыку не пойду, не пойду.

— Что ж, так в девках и останешься?

— Если не за Мартына, так ни за кого!

— Гм! — взбросила Богдана своими пышными плечами, подымаясь с места. — А мне уж и так надоело дивувать!.. Ну, а теперь прощай, моя ясочка, — обняла она Галю и заговорила торопливо, набрасывая платок, — я и засиделась… А на дворе уже темно. Не журись, не сумуй, ой господи! Будет мать бранить, а то и побьет! — рассмеялась она, выбегая из комнаты.

В дверях Богдана столкнулась с согнувшейся ветхой старушкой.

— Фу ты, господи, — вскрикнула та, — чего это ты так прожогом бежишь, чуть не опрокинула совсем…

— Простите, простите, бабунцю, засиделась, домой тороплюсь.

— И то, — проворчала сердито старуха, — когда вспомнила. Виданное ли это дело — до такой поры девке сидеть? На башне ударило двенадцать, а она бродит по чужим дворам.

Старушонка вошла в комнату и, боязливо оглянувшись по сторонам, заперла дрожащей рукой на задвижку низкую дверь.

На ней был темный байбарак,[19] голова была повязана белой намиткой.[20] Вся она, сморщенная и согнувшаяся, напоминала старый ссохнувшийся грибок. Голова ее тряслась, а руки постоянно дрожали.