Жозе Душ Сантуш - Кодекс 632

• Название: Кодекс 632
• Автор: Жозе Душ Сантуш
• Издательство: АСТ, Астрель, Полиграфиздат
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-068474-8, 978-5-271-29141-8, 978-5-4215-1143-4

Криптоаналитик Томаш Норонья расследует смерть пожилого профессора-историка и, дешифруя найденные документы, путешествует по всему миру — из Лиссабона в Рио, Нью-Йорк и Иерусалим. Он погружается в увлекательную историю открытия Америки и сталкивается с загадкой, которую не удалось решить ни одному ученому: кем был на самом деле Христофор Колумб и какую веру он исповедовал.

---

Томаш понимал, что его тактика не возымела действия, но чтобы не выдать себя, продолжал притворяться.

— Нет, представь себе, не видел. А что они означают?

— Тебе что-нибудь говорит имя Лена?

От ледяного спокойствия, с которым были произнесены эти слова, Норонью пробрала дрожь. Все стало ясно, и запираться дальше не было никакого резона.

— Это моя студентка.

— Отличница, наверное! — саркастически заметила Констанса. — Интересно, какой предмет ты ей преподаешь.

Томаш не нашелся, что ответить. Откуда, во имя всего святого, она узнала? Подумав, он решил, что разумнее признать хотя бы часть своей вины в расчете на смягчение наказания. Другого выхода не было.

— У меня действительно был эпизод с этой девушкой, — проговорил он едва слышно. — Это продолжалось недолго и уже кончилось, так что…

— Эпизод? — Голос Констансы звенел от гнева. — Эпизод? Ты называешь шашни со студенткой эпизодом?

Томаш отпрянул от телефона: такой прямой атаки он не ожидал.

— Ну… понимаешь…

— Я вкалываю, как рабыня, ломаю голову, как помочь нашему ребенку, ищу для него преподавателя, забрасываю жалобами Министерство образования, учу Маргариту читать и писать, вожу ее по врачам, выматываюсь до смерти, и все для того, чтобы ты мог наслаждаться «эпизодами» со шведской подстилкой! Да как ты осмелился являться домой как ни в чем не бывало прямо из постели этой девки?! Как ты осмелился смотреть мне в глаза?! Как…

В трубке послышались отчаянные всхлипы. Констанса рыдала в голос.

— Не надо, милая! Прошу тебя.

— Негодяй! — простонала женщина. — Уродец!

— Прости меня. Если бы ты знала, как я раскаиваюсь!

— Как ты мог…

— Констанса, послушай. Я правда раскаиваюсь. Изменить прошлое я не в силах, но поверь, такого больше никогда не повторится.

Рыдания стихли, Констанса взяла себя в руки.

— Пошел в задницу! Слышал?! В задницу, урод!

Томаш пал духом; дело на глазах принимало слишком серьезный оборот, и он решительно не знал, что делать.

— Послушай, родная. Я поступил как последний подонок и никогда себе этого не прощу.

— Это я никогда тебе не прощу, сукин ты сын!

— Давай попробуем успокоиться.

— Я спокойна! — выкрикнула Констанса, снова впадая в бешенство. — Я совершенно спокойна!

— Хорошо, хорошо.

— Я звоню, чтобы сказать: в следующую субботу, в три, можешь заехать к моим родителям за Маргаритой. Но чтобы в воскресенье, в пять, она была дома. Понял? Я сама буду решать, когда тебе с ней видеться и сколько. Ты все понял, муженек?

— Но, милая…

В трубке послышались злые короткие гудки. Томаш тупо глядел на погасший дисплей. Все сомнения, тревоги и страхи, скрывавшиеся в темных уголках его души, разом вырвались наружу. Но несмотря на творившийся в мыслях хаос, несмотря на горечь и отчаяние, Норонья никак не мог выбросить из головы один совершенно бесполезный вопрос.

Откуда, во имя Господа, она узнала?

На протяжении следующей недели Томаш тщетно звонил жене, но Констанса не брала трубку. Он с трудом дождался субботы и примчался в Сан-Жуан-де-Эшторил без десяти три. Дона Тереза, мать Констансы, держалась с зятем очень холодно, но по всему чувствовалось, что ей не по себе; в дом Норонью не пустили, и ему пришлось дожидаться на пороге. Маргарита при виде отца расцвела, а от куклы в красном платье с оборками и вовсе пришла в восторг.

Папа с дочкой пообедали в пиццерии, а потом пошли в кино. Маргарита изъявила желание посмотреть «Историю игрушек 2», и Томашу пришлось, сжав волю в кулак, два часа наблюдать за похождениями Вуди и Базза. Вечером, когда оба растянулись на диване в гостиной с книжкой про Аниту, отец решил, что пришло время для серьезного разговора с дочерью.

— Мама на тебя седится, папочка, — подтвердила Маргарита. — Очень-очень седится, говоит, что ты убъюдок. — Она наморщила лоб. — Папа, а что такое убъюдок?

— Тот, кто плохо себя ведет.

— А ты п'охо себя вей?

Томаш горько вздохнул.

— Да, дочка.

— А что ты сдеай?

— Кашу не доел.

— А, — произнесла девочка, потрясенная масштабом отцовского преступления. — Ты наказан, да? Бедненький. В съедующий аз съешь все.

— Придется. А что еще мама говорила?

— Что ты удод.

— Удод?

— Да, удод.

— А, урод.

— Моайный удод. А еще она будет говоить со знакомым авокадом.

Томаш приподнялся на диване; последние слова дочери ни на шутку его испугали.

— С адвокатом?

— Говоит, он очень хооший и сдеает из тебя котъету.

— Вот как?

— Да. А как это котъету?

— Это просто такое выражение, дочка. А что мама еще говорит?

— Говоит, я подумаю.

Больше из Маргариты ничего вытянуть не удалось. Следующим вечером Томаш, как и было условлено, привез ее обратно к бабушке и дедушке. На прощание девочка торопливо чмокнула отца в щеку и тут же скрылась за дверью. Констанса по-прежнему не брала трубку.

Зато Лена как ни в чем не бывало явилась на лекцию. Занятие было посвящено трудам средневековых переписчиков и разным видам каллиграфии. Подробно рассмотрев каролингское письмо и унциал, профессор перешел к эволюции готического шрифта, остановившись на каждом из его типов: фрактуре, текстуре, ротонде и батарде. Шведка по обыкновению заняла место в самом центре аудитории, красивая и соблазнительная как никогда. Землянично-красное платье ловко охватывало ее дивные формы, глубокое декольте открывало безупречной формы груди. И Томашу снова пришлось сражаться с собой, чтобы не задерживаться взглядом на центральном ряду. Он уже грешным делом подумывал, не возобновить ли тот последний разговор в Чиадо, оборвавшийся так нелепо; в конце концов, с тех пор многое изменилось; он теперь жил один, и шведка, по-прежнему желанная, была в его распоряжении. Впрочем, то была минутная слабость: профессор заставил себя прогнать греховные мысли и твердо решил оставить все как есть.

Томаш проводил одинокие вечера за чтением Мишеля Фуко, все еще лелея ускользающую надежду разгадать шараду Тошкану. Однако мысли его витали далеко от «Надзирать и наказывать», то и дело возвращаясь к жене и дочери. У добровольного отшельника было достаточно времени, чтобы переосмыслить и отношения с Констансой, и отчаянную авантюру с любовницей. Причиной того безумного адюльтера было не столько сексуальное влечение к другой, сколько горькое разочарование в жизни с законной женой, долгие годы надежно скрытое даже от самого себя и наконец прорвавшееся наружу. Он был не первый, кто не узнал в настоящем собственное будущее, что прежде представлялось таким прекрасным и захватывающим, не первый, кто решился на молчаливый и безнадежный бунт против тоски и рутины.

Валяясь в постели или растянувшись на диване, напрасно ожидая звонка Констансы, Томаш шаг за шагом восстанавливал события, что привели его к столь печальному положению. Теперь сама измена казалась ему зашифрованным посланием. Сбежав от семьи, он отправился в плавание по морю своей души, открывая по пути неизведанные доселе континенты, заглядывая в головокружительные омуты подсознания, различая в вое ветра и шуме волн никому не слышный зов о помощи, свой собственный. Кого призывал этот крик, отдававшийся эхом в самых дальних уголках сознания? О чем он мог бы поведать, если бы решился поведать миру о своих переживаниях?

В смятении от таких мыслей Томаш порой вскакивал с постели и начинал бродить по квартире, в пижаме, небритый, громко разговаривая с самим собой. Почему он изменил жене? Единственно правильный ответ скрывался слишком глубоко, чтобы обнаружить его сразу: их брак надломило рождение Маргариты. Как любой отец, он рассчитывал, что его ребенок добьется того, что не удалось ему самому, а что может быть больнее, чем навсегда расставаться со своими мечтами. Констанса приняла удар мужественно, встретила беду лицом к лицу. А он не справился. Терпел девять лет и все равно сбежал. Лена дала ему убежище, защиту от проблем, иллюзию рая. Пускаясь в бегство, Томаш неосознанно надеялся, что все его беды сгинут сами собой, но они никуда не делись, только сделались еще страшнее, непоправимее. Короче говоря, он стремился не к Лене, не к ее восхитительной, ненасытной плоти, а к свободе, прочь от тяжких забот, мрачных перспектив и тошнотворного страха. Забрел на путь греха в поисках тихой гавани.

На самом деле он боялся посмотреть в лицо своей судьбе. То было не обычное беспокойство, от которого легко укрыться, уйдя в себя, а страх перед жизнью, перед чувствами, перед самим собой. Томаш испугался боли взросления, ответственности, трудностей и тревог, что преследовали его семью. Лена была самым простым и очевидным способом избавления от всех страхов разом; мощным наркотиком, волшебным зельем, сулящим забвение. Он укрылся от мира в новом романе, как моллюск укрывается в раковине.