Андраш Беркеши - Современный венгерский детектив

• Название: Современный венгерский детектив
• Автор: Андраш Беркеши
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Детектив
• Год: 1974

Три произведения трех писателей соседствуют в одной книге. Их объединяет общность жанра и общий подход авторов к явлениям, отражающим те или иные стороны жизни современной Венгрии. И Андраша Беркеши, и Тибора Череша, и Ласло Андраша волнуют, в общем-то, очень схожие проблемы. Какие положительные и отрицательные влияния испытывает на себе венгерская молодежь? Что способствует воспитанию в ней моральной и политической стойкости, целеустремленности? Авторы сборника касаются и проблемы взаимоотношения поколений, проблемы "отцов и детей".

Другой круг проблем вызван расширением контактов Венгрии с зарубежными странами.

Достаточно разнообразна и география представленных в сборнике произведении: читателю предлагается побывать и в столице Венгрии — Будапеште, и в одном из глубинных сел страны, и в небольшом курортном городке на берегу озера Балатон. Соответственно читатель познакомится и с представителями различных слоев населения, окунется в современную венгерскую действительность — и в этом, думается, несомненное познавательное значение книги.

Но, разумеется, любое произведение детективного жанра должно, прежде всего, увлечь читателя и не отпускать до тех пор; пока он не закроет последнюю страницу. Надеемся, что и в этом смысле сборник "Современный венгерский детектив" не обманет его ожиданий.

---

Еромош кивает Голигу, тот зовет из коридора дежурного.

— Прошу отвести допрашиваемого в соседнюю комнату. Пусь он остается там, пока я не позову.

Посовещавшись, Сипек и Шомфаи одеваются и выходят.

Через сорок пять минут на столе Еромоша звонит телефон.

— Да, это я,— говорит Еромош в трубку.— Отлично. Введи и поставь в конце коридора, под лампой. Рядом ни кого не должно быть. Распорядись, чтобы в коридоре тоже никого не было. Правильно.

Он кладет трубку, говорит громко, чтобы слышали в соседней комнате.

— Ференц Фекете, войдите. Вы сейчас выйдете в коридор и посмотрите налево. В конце коридора стоит человек. Вглядитесь в него хорошенько — знаком ли он вам, видели ли вы его, и если видели, то где и при каких обстоятельствах. Поняли?

— Понял. А если не видел?

— Не видел — значит, не видел.

Еромош про себя считает до сорока, потом открывает дверь.

— Идите.

Фекете выходит, смотрит налево, в конец коридора, и тут же поворачивается, заглядывает в комнату, где стоит Еромош:

— Это та самая, с улицы Габона. Только шапка тогда на ней сидела прямо, а не набок… Вот так…— Ладонью с растопыренными пальцами он показывает, как сидела шапка.

— Хорошо. Спасибо. Входите.

Еромош закрывает за ним дверь, тот стоит в комнате с глупой улыбкой на лице, ожидая, что его похвалят. Но Еромош обращается к Келемену, который молча сидит за другнм столом.

— Продолжим дело Шоммера, товарищ Келемен, или сначала закроем дело Хуньора?

— Думаю, что сначала надо закрыть дело Хуньора,— тихо произносит Келемен.— По времени оно началось первым. Будем соблюдать очередность.

— Уведите допрашиваемого Ференца Фекете и введите Эдит Чаус,— говорит Еромош дежурному, стоящему рядом с Фекете.

11

Горькое торжество. Или торжествующая горечь. Ке-лемен не раз пытался осмыслить атмосферу почти праздничных минут того финала, кorдa стихает азарт погони, когда в медленном круговом движении почти сами собой соединяются в одно целое казавшиеся ранее несоединимыми детали, когда озаряются на мгновение, а потом снова выглядят обыденными и простыми человеческие поступки, когда и закоренелый убийца на секунду становится человеком, достойным жалости, когда плевелы уже отделены от зерен, но право сильного остается еще естественным законом, и только позднее, на судебном разбирательстве, оно обретет форму морали и правосудия, обоснованно сформулированного закона. Горечь торжества— это, пожалуй, точное выражение, разграничительная черта между преступлением и наказанием, у которой завершается почти химически прозрачная формула убийства — неповторимого и необратимого процесса, и начинается процесс наказания — процесс осуждения преступника на пожизненное заключение или даже на смерть. А между ними — эти минуты, эта горечь твржества.

Эдит Чаус действительно перестала отпираться — Еромош был прав, она оказалась умнее, чем они думали. Келемену хотелось было спросить, осознала ли она до конца, что теперь уже совершенно бессмысленно все отрицать, или она только почувствовала это; но он не спросил, довольствуясь тем, что девушка не отпирается, а говорит тихим, немного грустным голосом. В зеленом зимнем пальто с широкими полами, в сапожках с новыми подметками, с копной длинных черных волос, сверкавших при свете настольной лампы от каждого движения головы, она казалась немного измученной, но все же очень красивой.

В среду, во вторрй половине дня, Хуньор зашел к ней в магазин, склонился над прилавком и прошептал: «Я взял с собой деньги, сорок пять тысяч форинтов. Завтра подам на развод и сниму квартиру». Эти слова никто не слышал, но тут подошел покупатель, и они не могли продолжить разговор. Хуньор подождал, пока рядом никого не будет, и заговорил снова: «Отпросись с работы, скажи, что плохо себя чувствуешь, я побуду у магазина». Эдит Чаус не хотелось отпрашиваться, и она сказала: «Иди спокойно, я приеду после работы».— «На двадцать два двадцать ты не успеешь, садись на двадцать два пятьдесят, я буду встречать тебя на остановке у рыбачьих домиков»,— произнес Хуньор и направился за покупками, у кассы он оглянулся и потом ушел. Почти все он купил у Эдит Чаус, кроме вина и хлеба.

После работы у магазина ее ждал Шоммер. Это было для нее неожиданностью, ведь они не договаривались о встрече. Шоммера видели и другие сотрудники магазина, с которыми она вышла после работы. Действительно, когда Женгеллер опрашивал их, они вспомнили Шоммера, особенно девушки и женщины. Эдит могла бы еще успеть на электричку, но Шоммер пригласил ее зайти к нему. Ей не очень хотелось, однако это было по пути, и, когда они вышли из автобуса, Эдит решила все же заглянуть к Шоммеру. На электричку она еще успеет. Кстати, Хуньор говорил, что в двадцать три сорок идет последняя. Эдит скажет ему, что на двадцать два пятьдесят опоздала, потому что в магазине задержали до половины одиннадцатого. Перед Шоммером она не могла устоять, перед ним нельзя устоять— таким он был напористым. Да что говорить, она и на этот раз пошла к нему с удовольствием, хотя и пыталась оправдаться перед собой, выискивая причины, почему ей так важно было побывать у него. Завтра Хуньор подаст на развод, деньги из сберкассы он уже взял, сорок пять тысяч, они переедут на квартиру, которую снимет Хуньор — эти аргументы удерживали ее, и Шоммер понимал это: он не настаивал, чтобы она осталась у него на ночь, он просил ее только ехать более поздней электричкой, Она знала, что завтра у нее начнется новая жизнь, и это подогревало в ней желание побыть с Шоммером в последний раз,

«Одевайся, крошка, ты еще успеешь на электричку»,— сказал Шоммер и включил радио. Передавали последние известия, значит, было, начало двенадцатого, а она все еще сидела на краю кушетки в одной комбинации. Потом принялась торопливо собираться, и Шоммеру стало жаль ее. «Подожди, я попробую что-нибудь сообразить, может, отвезу тебя на машине,— сказал он и, одеваясь, начал набирать телефонный номер.— Через полчаса ты спустишься вниз и подождешь меня,— сказал Шоммер, положив трубку.— Мы догоним электричку на какой-нибудь станции, и ты сядешь в поезд».

И, уже проезжая Чепель, Шоммер предложил: «Я довезу тебя до самого места, бензина хватит, и мне нравится вести машину. За рулем я отдыхаю. Дорога знакома, я не раз проезжал по ней». Она не спросила с кем — не сочла нужным. В машине было включено радио. Наконец они выехали из города. «К дому ты меня не вези, — сказала она. — Я выйду раньше, а Енё скажу, что перепутала остановки и сошла на предыдущей, пришлось идти пешком». На повороте она вышла из машины, но Шоммер не поехал обратно — она еще слышала за собой шум мотора. Было темно, и на дороге — ни одного фонаря.

Наконец она подошла к домику. В окне горел свет, но она не стала стучаться. Толкнула калитку— та оказалась открытой,— прошла по дорожке, обогнув домик, и тут постучалась в дверь. «Это я, Эдит».— «Где же ты до сих пор была? — спросил Хуньор.— Я уж подумал, не приедешь. Я и к последней электричке выходил. И уже спать собрался». На нем были трусы и халат, который он набросил на плечи, чтобы открыть дверь. Когда она вошла в комнату, Хуньор закрыл дверь на ключ. Эдит Чаус начала оправдываться: она перепутала остановки, сошла раньше и ей пришлось идти пешком.

И тут кто-то постучался. Стук был сильным, решительным. Потом раздался голос: «Откройте, милиция».— «Господи!»— произнесла Эдит Чаус. «Что ты волнуешься? — спросил Хуньор.— Не трусь, мы ведь не воры». Он запахнул полы халата, завязал пояс, сказал «иду» и открыл дверь. Эдит Чаус сразу узнала Шоммера, хотя нижняя часть его лица была закрыта шарфом, словно на улице было очень холодно.

«Милиция. Прошу предъявить документы»,— сказал Шоммер. В первые секунды Эдит подумала, что это была шутка. Шоммер любил пошутить. Хуньор отступил шага на два, и Шоммер вошел в комнату. «Сначала, пожалуй, вы предъявите свои документы»,— сказал Хуньор и посмотрел на Эдит Чаус, словно давая ей понять, что в таких случаях именно так надо поступать и нечего бояться и трусить.

В этот момент Шоммер ударил его по голове домкратом, который прятал в полах пальто. Хуньор вскрикнул, рухнул на пол, сделал несколько слабых движений и затих. Эдит Чаус все еще стояла в пальто и шапке, не успев снять даже перчатки. «Фреди!» — крикнула она, но он, словно не замечая ее, бросился к черному лакированному чемоданчику, лежавшему на кровати, и, не обнаружив в нем денег, стал лихорадочно озираться по сторонам. Увидев, наконец, портфель на стуле, он подбежал к нему. Деньги были в портфеле. Он вытряхнул их и принялся рассовывать пачки по карманам пальто, пиджака и брюк. Потом он взял домкрат, осторожно завернул его в газету, валявшуюся у печки, заглянул в черный чемоданчик, приподнял лежавшую сверху пижаму, повернулся к столу, схватил с него часы и расческу Хуньора, бросил в чемоданчик и только теперь взглянул на Эдит Чаус. «Молчи! Не двигайся и ни к чему не притрагивайся»,— сказал он и обвел комнату глазами. На мгновение стало очень тихо. Да и все это продолжалось несколько минут. По крайней мере, Эдит Чаус так показалось. «Все в порядке,— снова произнес Шоммер,— иди!» Дверь так и осталась открытой, ключ торчал в замке. Шоммер присел рядом с Хуньором, потрогал его за плечо, встал. Оглядываясь, Эдит Чаус шла к двери и видела, как Шоммер закрыл лакированный чемоданчик и снял его с кровати. Потом он вышел, поставил чемоданчик у двери, вернулся, взял лежавшую рядом с керосиновой лампой коробку спичек, зажег спичку и прикрутил фитиль лампы. Когда спичка догорела, он смял ее пальцами и сунул в карман. «Чуть не забыл эту штуку»,— сказал он и принялся шарить в темноте, потом вышел с домкратом в руке, вытащил ключ из замка и закрыл дверь снаружи. «Возьми чемоданчик и пошли»,— сказал Шоммер. Они вышли через верхнюю калитку. «Иди к машине, а я закрою и приду». И только тут Эдит Чаус заговорила. «Я не могу, я боюсь»,— сказала она. Шоммер подбирал ключ из связки, наконец, нашел, закрыл калитку, держа на отлете домкрат. «Идем, быстрее,— сказал он,— только не беги! Дура!» Они подошли к машине, Шоммер, бросил в открытый багажник домкрат, закрыл багажник, взял у Эдит