Иван Наживин - Распутин

• Название: Распутин
• Автор: Иван Наживин
• Издательство: Издательство: Росич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-86973-127-5

Впервые в России печатается роман русского писателя-эмигранта Ивана Федоровича Наживина (1874–1940), который после публикации в Берлине в 1923 году и перевода на английский, немецкий и чешский языки был необычайно популярен в Европе и Америке и заслужил высокую оценку таких известных писателей, как Томас Манн и Сельма Лагерлеф.

Роман об одной из самых загадочных личностей начала XX в. — Григории Распутине.

---

— Ты не фикай! Я за всех не ответчица! — воскликнула Лидия Ивановна. — Это не я, а Марфа такие слова выражает… А я давно говорю, что все хороши, нечего на жида все валить… Я, милый, не Марфа… А, вот она, легка на помине… Ты что? — обратилась она к своей кухарке, толстой, сонной, черноземной бабе, которая, не стучась, вошла в столовую.

— Самовар не подогреть ли? — сказала она.

— Попозднее… Может, подойдет еще кто…

— А на улице опять листки какие-то разбросали… — почесывая под мышками, лениво проговорила Марфа. — Чтобы, вишь, не воевать с немцами, а богачев чтобы скорея грабить… Большевики, что ли, какие написали… А кто говорит, что от Вильгельмы нарочно такие люди присланы, чтобы наших дураков баламутить. Индо головушка кругом идет! А Грушка… ну, ента… горничная-то у Попковых, болтала вчерась у ворот, что будто и венчать теперь не будут, а будет какой-то брак не то баранскай, не барабанскай…

— Гражданский! — поправил Гриша.

— Гражданскай? — равнодушно переспросила Марфа. — Все может быть. А она, ровно, говорила барабанскай. Какую, вишь, хошь, ту и взял, сколько с ей хошь, столько и прожил, а детей, ежели часом будут, так чтобы в приют казенный сдавать, чтобы, вишь, не мешались. Тьфу! Выучились, не сказать! А Грушка ржет, как кобыла, радуется, дурында, а чему, и сама не знает. Бесстыжий народ какой нонеча стал, бяда!

В передней раздался звонок.

— Звонит какой-то… — сказала Марфа неторопливо. — Пойтить отпереть.

— Вот вам и народ ваш весь… — сказала, вздохнув, Лидия Ивановна. — Эх вы, барабанские!

— Мне, право, странно, Лидия Ивановна, что вы, женщина культурная…

— Ну-ну, не подмазывайся… — перебила его хозяйка. — Культурная… Меня, брат, на этом не поймаешь!

Дверь отворилась, и в столовую вошел Георгиевский, большой, уверенный в себе, с пышной золотой гривой.

— А, сердитый большевик наш пришел!.. — воскликнул Андрей Иванович. — Мое почтение…

В передней снова раздался звонок.

— Ну, раз за разом… — пробормотала Лидия Ивановна, видимо, недовольная приходом Георгиевского. — Кого там еще принесло? Вам крепкий? — обратилась она к гостю.

— Что слышно новенького? — спросил Андрей Иванович.

— Все то же… — отвечал тот. — Керенский болтает, интеллигенция восхищается, рабочие массы теряют время…

— Да, уж если пошли, то надо идти до конца… — сказал решительно Гриша. — Нужен не ремонт, а коренная ломка всего… чтобы на расчищенном месте строить новый дом…

Галочка с удивлением подняла на него глаза, но в это время дверь отворилась и вошел Алексей Львов, брат Гриши.

— Боже мой, Алеша! — воскликнул Гриша. — Откуда ты? Как? Все радостно поднялись навстречу Алексею: маленькие, разоренные именьица Львовых и Сомовых в Смоленской губернии в верховьях Днепра стояли друг против друга, через реку только, и семьи их сжились исстари, как родные. Вид Алексея был обветренный, боевой и чрезвычайно потертый. На груди его был Георгий и помятый университетский значок. Лицо его было исхудало и хмуро. Он никому не говорил об этом, но участие в убийстве Распутина чрезвычайно тяготило его теперь: от себя он, прямой человек, не мог скрыть, что кровь пролита была напрасно…

— Прямо с позиций… — отвечал Алексей, целуя руку Лидии Ивановны, которая осторожно и нежно поцеловала его в повязанную белым бинтом голову. — Со вчерашнего дня все ищу тебя… — обратился он к Грише.

— Садитесь, садитесь, Алексей Николаевич… — говорила Лидия Ивановна. — Вот рядом со мной…

— Только не Николаевич, а просто Алексей, как в старину…

— Нет, не просто Алексей, как в старину, а милый, хороший, честный Алексей… — поправила его хозяйка. — Галочка, ему одному в накладку…

— А вы, что же, уже все в прикуску только?

— Как когда… — отвечала Лидия Ивановна. — Больше все в приглядку… У нашего правительства в душе распустились цветы — мы должны быть и этим довольны…

— Ну, ты черносотенка… — сказал Андрей Иванович. — Что подумают о нас наши молодые бойцы?

— Бойцы цветами тоже не совсем довольны…

— Ну а как теперь фронт? — спросил Андрей Иванович.

— Никакого фронта уже нет… — омрачившись, отвечал Алексей. — Дикие, озверевшие банды несутся во все стороны по железным дорогам, все разрушают, все убивают. Не знаю, как и проскочить удалось мне…

— А это старая все? — спросила Лидия Ивановна, указывая глазами на повязку.

— Да. Что-то опять разболелась… — отвечал Алексей. — Должно быть, какой кусочек остался… Да, с армией кончено, кончено, может быть, и с Россией… И что сталось с людьми, понять не могу! Вот только что на моих глазах женский батальон Бочкаревой повел атаку на германские окопы и потеснил немцев. А наши залегли по кустам и открыли огонь по своим же женщинам в затылок, потому сказано: без аннекций и контрибуций!.. Николай Гвозданович — помните, Галочка, такой высокий, с огромными усами, который все шутил с вами, когда вы провожали нас?.. — так отошел он в сторонку в кусты и застрелился. А хороший боевой офицер, золотое оружие имел, смерть сотни раз в глаза видел… Извините, вы чему, собственно, улыбаетесь, господин… господин…

— Георгиевский… — подсказал тот. — Конечно, я не хотел оскорбить вас, но меня все же поражает эта власть отживших предрассудков даже над культурными людьми…

— Каких предрассудков? — нахмурился Алексей.

— Да вот хоть поступок вашего товарища… — отвечал Георгиевский. — Ведь всякий культурный человек должен понимать, что у всякого времени свое задание, что человечество, как и всякий живой организм, меняется и что если теперь на наших глазах в муках рождается новое человечество, то для чего же делать из этого драму?

— Видел я, как из человека рождается орангутанг, страшный и злой, но рождения человека нового я не видел… — сказал Алексей сухо.

— Вы ошибаетесь: рождается именно новый человек… — настойчиво повторил Георгиевский. — Будущее не за господином Корниловым и его присными, а…

— Милостивый государь, — холодно и строго сказал Алексей, вставая. — Я не имею чести знать вас, но я категорически запрещаю вам отзываться непочтительно о генерале Корнилове в моем присутствии…

— Позвольте: мы, надеюсь, пользуемся все одинаковой свободой слова здесь? — твердо отвечал Георгиевский.

— Не знаю-с… Но за эту вот свободу слова о генерале Корнилове, честнейшем и мужественнейшем патриоте, я заставлю отвечать всякого…

— Что это? Дуэль? Мы не рыцари средних веков, господин капитан!..

— Оставьте, Алексей, прошу вас… — вмешалась Лидия Ивановна. — Для меня… Пожалуйста…

— Не беспокойтесь, здесь я себе ничего не позволю… — успокоил ее Алексей и снова обратился к Георгиевскому: — По вашему призывному возрасту и штатскому костюму я вижу, что вы не охотник до вооруженных столкновений, но…

— Господин Георгиевский теперь в продовольственном комитете делами ворочает… — с легкой насмешкой сказала Лидия Ивановна. — Они кормят нас прокислыми отрубями и обещаниями рая и блаженства в будущем. Сегодня вместо хлеба из отрубей нам предложено было по чайнику, а по сахарному талону выдавали калоши, пару на одну семью…

— Лида! — с укором воскликнул Андрей Иванович.

— Отстань, Андрей Иванович! — раздраженно отмахнулась та.

— Но неужели у вас там все в погонах ходят, Алеша? — спросил Гриша, чтобы замять поскорее неприятную сцену. — Здесь это небезопасно…

— Нет, и там многие сняли… — отвечал Алексей. — Но я считаю, что я их заработал честно. И возвратить их я могу только тому, от кого я получил их, а не первому встречному… адвокату…

— Браво! Вот это так! — воскликнула Лидия Ивановна.

— Но надо же считаться с моментом!

— Ты знаешь, братишка, что я всегда был человеком прогрессивных убеждений… — сказал Алексей. — Я никогда не завирался и не терял головы, как ты, но я всегда понимал разумные требования времени: жизнь, в самом деле, не стоит. Но под огнем немецких батарей жизнь вообще представляется несколько иной, чем за самоваром. И мы все там очень… постарели, чтобы не сказать, поумнели. И я понял, что в нашей темной России надо быть очень и очень осторожным…

— Но, Господи, как все это старо, эти кресты, и нашивки, и погоны ваши! Неужели же ты, человек умный, сердечный, не слышишь в самом деле веяния новой жизни над нашими головами, над всем измученным миром? Неужели же вы все еще не верите в скорое воскресение всего человечества? Не верите после того, как на ваших глазах с легкостью прямо волшебной рухнули в прах вековые кумиры, власти которых, казалось, и конца не будет? А они вот рухнули, и мы дышим свежим, немножко пьяным ветром открывшихся нам просторов… И на месте разрушенного мы заложим фундамент светлого, величественного храма обновленного человечества, храма свободы, храма всеобщей радости… Неужели сердцам вашим ничего не говорит тяжкая участь обездоленных, их слезы, эта безумная, кровопролитная война, весь этот ужас, что творится в мире с начала дней его? Все это отжило, все это должно погибнуть, все это должно быть разрушено до самого основания…