Николай Коротеев - Мир приключений 1974

• Название: Мир приключений 1974
• Автор: Николай Коротеев
• Издательство: "Детская литература"
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1974

Ежегодный сборник приключенческих и научно-фантастических повестей и рассказов советских и зарубежных писателей.

---

— Погорел-таки Хобот?! — ахнул Воронов. — Ну, силен! Взяли его? За что?

Казалось, он обрадовался новости.

— В магазин забрался с каким-то Глухим. Меховые пальто унесли.

— Глухого не знаю, а с Митей на одной командировке были. Блатные меня все за своего признавали: ты, говорят, вор с наколками, не за драку сюда попал. Забавный народ есть! В самодеятельности знаете как давали жизни!

— Накануне грабежа Митька заходил к вам?

— Опять грабеж? — вскинулся Воронов. — Не было грабежа!

— Грабеж был, — с непонятной для себя жесткостью сказал Митин. — Гражданка лежит в больнице с пробитой головой. Если не вы, то кто еще? Или так: ее кто-то ограбил, а она на вас сваливает? Зачем ей это? Женщина приличная, порядочная, работает инженером. Мы наводили справки. Вон ей товарищи с завода двести рублей прислали на дорогу. II на очной ставке сразу на вас показала.

— Может, она психическая больная? — угрюмо сказал парень.

— Нет, нормальная, как мы с вами. Так зачем приходил Митька?

— Кто его знает? — нехотя и хмуро заговорил тот. — Если по-честному, я — то, конечно, догадываюсь зачем. Машина у меня, понимаете? Он все целился на меня. Помню, весной еще в Серпухов все звал, навар, говорил, там будет жирный. Я, само собой, отказался. А тут заявился, узнал, что я в отпуске, и ничего не сказал. Только две бутылки пива выпили. Разрешите закурить? У меня все вышли, курю много. Таня принесет в передаче.

Митин вынул заранее приготовленные сигареты «Шинка».

— Можете всю пачку оставить себе. Ваши любимые?

— Спасибо. Сколько мне припаяют, Сергей Петрович? Учитывая, что преступление первое? — криво усмехнулся он. — Что за драку пять лет отсидел, думаю, то не в счет? Драка — разве это преступление?

«Ага, в этом уже есть намек, что ты склоняешься признать грабеж», — тотчас подумал Сергей Петрович.

— Если суд признает вас виновным, лет семь по пучите. А если еще чистосердечное признание… и вещи и деньги вернете…

— Дались вам эти деньги! — Воронов устремил взгляд в окно. — Семь да пять… многовато для молодой жизни. Выйду — Андрейке будет шестнадцать. Совсем взрослый. Жалко!

Он решительно встал, как бы прекращая разговор.

— Мне что, я отсижу, видно, судьба такая. А вот вы как?

— А что я?

— Невиновного засудили. Вы как будете жить после этого?

— Судить буду не я, а суд, — холодно сказал следователь, пряча листы протокола.

На другой день к нему в следственный отдел явился не совсем обычный посетитель. Привела его Таня Сиротина. Вошел он в маленький кабинет быстро, почти вбежал, сразу уставился на решетку на окне и громко неодобрительно хмыкнул.

Митин с любопытством на него смотрел. Маленького роста, сухой, с желтым морщинистым лицом. Очки без оправы с золотой дужкой и золотыми оглоблями. И во рту много золота. «Это еще что за птица? — подумал он, рассматривая вертлявого старичка. — Подпольный адвокат?» На лысой голове адвоката старая узбекская тюбетейка, в руке, как шпагу, острием вперед держит тонкую трость с рукояткой в виде обнаженной женщины.

— Здравствуйте, Сергей Петрович, — начала Таня, — я вот привела…

— Как бычка на веревочке, — подхватил гость. — Разрешите представиться: член-корреспондент Академии наук СССР Лежнев Константин Максимыч. Не тот Лежнев, который… ну, словом, царствие ему небесное, а Лежнев, пока еще здравствующий.

Говорил он уверенно, быстро, будто строчил из автомата. Обменялся через стол рукопожатием с Сергеем Петровичем, тут же сунул ему подержать трость и полез во внутренний карман пиджака со словами:

— Сейчас покажу документы. Одну минуту!

— Зачем? Не надо, Константин Максимыч. Я верю.

Он ему действительно поверил с первых слов. Вот тебе и подпольный адвокат!

— Нет-нет, уважаемый прокурор! Я не сын лейтенанта Шмидта, не Остап Беидер, пожалуйста, посмотрите. Все печати подлинные и подписи тоже.

Он выложил на стол несколько книжечек в коричневых и красных сафьяновых обложках. Митин улыбнулся:

— Не прокурор, а следователь. Печати, вижу, действительно подлинные. Садитесь, пожалуйста!

Академик сел на деревянный диванчик, галантным жестом показал на Таню Сиротину.

— Сия юная особа — жена декабриста… выражаясь, фигурально. Вы, надеюсь, понимаете меня? Было чрезвычайно приятно с ней вчера познакомиться. Неожиданно, но приятно! — начал строчить он. — Тем более, как потом выяснилось, много лет назад они с мамашей жили в одном со мной доме на Мясницкой улице. Соседи. Я и сейчас живу на Мясницкой, и в том же доме. Предупреждаю: у меня почти нет времени. — Он взглянул на ручные часы. Они тоже были золотыми. — В половине двенадцатого должен быть на Ученом совете. Горю, но счел долгом явиться к вам.

Он сделал короткую паузу, вероятно, для того, чтобы сменить диск в автомате.

— Это я виновата, — сказала Таня. Она смотрела на академика с обожанием.

— А-а! — махнул тот рукой и опять обратился к Митину: — Слушайте внимательно, и прошу не перебивать. Все, что буду говорить, охотно и с удовольствием изложу на бумаге. Но позднее. И прошу, даже требую мои свидетельские показания приобщить к следственному материалу. Вы меня поняли? Итак, суть дела: восемнадцатого мая сего года я с женой возвращался экспрессом из сибирского Академгородка в Москву. У жены куча багажа, у меня — минимум. На вокзале взяли такси. Приехали на Мясницкую, выгрузили багаж. Все великолепно! И вдруг хватились-забыли в такси японский киносъемочный аппарат. Мне не свойственна анекдотичная рассеянность ученых. Нет! Жена забыла. Каково? Изумительная оптика, масса приспособлений! Жена пьет валерьянку, я махнул рукой — все, номера такси не знаем, лицо шофера не запомнили… В переводе с пен на старые деньги вещь тысяч восемь стоит. Вы догадываетесь, к чему я веду?

Он сменил еще один диск.

— И что вы думаете? Через полчаса в передней звонок. Шофер такси вручает жене тот самый съемочный аппарат. Надеюсь, вам не нужно говорить, что шофера звали Степаном Вороновым? Как говорится, типичное явление наших дней. Я хотел ему дать денег — куда там! Категорически отказался и только разрешил пожать его благородную руку. Что я и сделал с величайшим удовольствием!

— Вот видите, Сергей Петрович… — успела вставить Таня.

Академик вскочил с дивана, лицо его приобрело темно-желтый оттенок, вероятно, оно покраснело, глаза за очками стали колючими, голос зазвучал на высокой поте:

— Как это понимать, я спрашиваю? Интересные нынче пошли преступники: возвращают аппарат стоимостью не меньше восьми тысяч старыми деньгами и отнимают чемодан, в котором, возможно, ничего нет! Что это, психологический феномен? Ваше оружие — логика, достаточно ли оно отточено? Я хотел написать об этом в таксомоторный парк, отметить, так сказать, поступок, достойный советского человека, так он и слушать не хотел! Смеется и говорит: «Пустяки!» Хорошенькие пустяки! Обязательно напишу!

Он сильно закашлялся, на висках вздулись толстые вены — видимо, это был больной человек. После кашля он едва отдышался, затем взглянул на часы и схватился за голову:

— Что я делаю?! — И следователю: — Обязательно все изложу в письменном виде и пришлю вам.

К Тане он сделал несколько мелках церемонных шажков, почтительно поцеловал ей руку и исчез за дверью. Стало тихо.

— Вот, — перевела дыхание Таня, как будто это она только что вела скорострельный огонь.

Следователь тоже вздохнул.

— Что ж… случаи, неплохо характеризующий Воронова, — начал он после небольшой паузы. — Академик правильно определил: психологический феномен. Но не больше. И неплохой человек под влиянием непонятных для нас причин иной раз совершает плохие поступки. Был пьян, временное помутнение рассудка…

— Да не пьет он! Какое там помутнение?! Бог с вами!

Женщина смотрела на него с таким неподдельным отчаянием, что Митину стало не по себе. Настроение у него и так со вчерашнего дня было скверным, а тут еще она со своим академиком. В нем начало закипать раздражение, с которым он уже ничего не мог поделать. Напористый ученый по-своему, конечно, прав, возражать ему трудно, но вместе с тем его визит был откровенным давлением на правосознание следователя, а этого Сергей Петрович не любил.

И Таня… Сколько ей, вероятно, понадобилось энергии и душевных сил, чтобы уговорить академика приехать защищать случайного для него шофера. Ученый в ее глазах был образцом порядочности, чуткости и гуманности, а он, следователь, сидящий за столом у окна с решеткой, — черствым сухарем, чиновником, которому недоступны простейшие движения сердца. Хорошо, допустим, Таня бьется за своего Степана, а что заставило старого, больного, предельно занятого академика жертвовать своим временем? Или эту Машу Зыбину, мать двенадцатилетней пионерки ехать из Рузы в Москву? Впрочем, тут естественная признательность за спасение дочери. А только ли признательность?