Эстер Элькинд - Андрогин…

• Название: Андрогин…
• Автор: Эстер Элькинд
• Жанр: Короткие любовные романы

Господь ей дал талант. Но не сказал, как им распорядиться

Эстер ЭЛЬКИНД (23.3.1985 – 14.1.2007)

Читательница – откликаясь на рассказ Эстер:- Очень клёво! Читала не подряд… мне так больше нравится… но чем дальше читаю, тем больше хочется задать дурацкий вопрос, не имеющий прямого отношения к творчеству: Вам действительно 21 год?

Эстер:- Да, мне действительно 21 год!!! Это не дурацкий вопрос! Мне его очень часто задают!

Эстер теперь 21 навсегда…

Жила с оголёнными нервами и дразнила Зверя (три шестерки вбиты в её сетевой адрес). Примеряла порочные маски и завороженно заглядывала в бездну: а что – т а м ?Обожала эпатаж, в своём фотоальбоме выставляла собственные ню.Азартно тусовалась, оставаясь одинокой в толпе. И в литературу уходила, как в запой – с концами.Любой психолог скажет, что в девушке дремал ген самоубийства. В итоге своей жизнью Эстер распорядилась сама. Безбожно распорядилась.

В ноябре 2005-го Эстер открыла журнал в ЖЖ. Плодить уйму френдов не старалась – довольствовалась десятком друзей, которые её понимали. Немногочисленные записи в дневнике – те же тексты, перетекающие на литературный сайт и обратно. Куда больше комментов на сайте ПРОЗА.РУ- там у Эстер уже был с в о й читатель.

Она оставила нам талантливое письмо, в котором есть блёстки настоящей прозы. Почитайте – не рассуждая, нравится это или нет – там достаёт и мастерства, и вдохновенья, а больше – искренней исповедальности, без чего нет подлинной литературы.

---

Появившись в нашей больнице, Анна Дмитриевна стала одной из моих любимых пациенток, во-первых потому что её будущее было не одно, а несколько, и мы с ней вместе иногда совершали путешествия к её духам, а во-вторых, потому, что периодически узнавала меня по-другому. Если Анна Дмитриевна оставалась в каком-нибудь из своих путешествий, близких к миру моего второго воплощения, она начинала называть меня Оламом, чем вызывала недоумение всего персонала. Точнее, недоумение вызывала не она, а я, которая вместо того, чтобы попытаться её успокоить (почему-то все мои коллеги считают, что всех всегда надо успокаивать) и сделать так, чтобы она меня узнала, я умилённо смотрю на неё и периодически начинаю отвечать ей, говоря про себя в мужском роде…

Купив новое платье, сандалии и трусы, я ехала к себе на работу, где один из моих пациентов решил перевоплотиться из Дали в Рубенса. Вот уже несколько месяцев, как он рисовал великолепные подделки Дали, которые мы продали. Теперь же он почему-то решил, что ему надо стать Рубенсом. С этим надо было срочно что-то сделать, потому что рисовать, как Рубенс, у него не должно было получиться, он – Дали, я это очень хорошо знала. О его желании перевоплощения я, впрочем, тоже знала, но не могла сказать, когда именно оно возникнет. Периодически мы с Зохарием Моисеевичем, как звали нашего Дали, по «личному делу» прохаживаясь по парку больницы, вели пространные беседы с ангелом, который присоединялся к нам за нашими прогулками. Этот ангел злобно подговаривал нашего Дали, что Дали – это ещё не предел мечтаний, вот гений Рубенса – это было бы куда серьёзнее. Мы спорили, иногда доходило даже до взаимных оскорблений, но удержать Дали мне удавалось, и вот теперь, воспользовавшись моими личными переживаниями, художественный гений решил испортить нам всё дело…

Я подъехала к зданию больницы, поставила машину и зашла внутрь.

– Здравствуйте, Малка Шатовна! – поздоровались со мною охранники.

Андрей Андреевич ждал меня у проходной.

– Скорее, скорее! – шептал он заговорщическим тоном, обдавая моё лицо своим липким дыханием. Из его рта воняло докторской колбасой. Меня чуть не вырвало. Я отшатнулась.

– Я уже здесь, Андрей Андреевич! – сказала я успокаивающе. – Сейчас я поговорю с Дали!

– Да нет же, с Дали всё в порядке! – прошептал мне Андрей Андреевич.

– Но как же это?! – удивилась я. – Вы же сказали…

– Да, я сказал, но это лишь из-за того, что он мне так велел! – заговорил Андрей Андреевич ещё тише и всё ближе придвигаясь ко мне.

– Кто он? – недоуменно спросила я.

– Он – человек! – сказал загадочно Андрей Андреевич.

– Вы с ума сошли! – попыталась отшутиться я. – Хотя это не мудрено!

– Нет же, вы не понимаете: он очень странный! Он велел мне вас найти и позвать сюда, на работу. Мне тоже показалось это необычным, я предложил ему дать номер вашего мобильного, но он так посмотрел на меня, и мне так жутко стало! Ах, Малка Шатовна, дорогая…

У меня забилось сердце, мне стало душно и жарко, мне захотелось сесть, лечь или ещё лучше упасть в обморок. Я посмотрела на Андрея Андреевича и увидела, что из кармана его обтягивающих классических брюк торчит стодолларовая купюра.

«Он бы так не поступил! – подумала я в смятении. – Как странно!» – мы уже заходили на мой этаж…

– Где он? – я задыхалась от своего вопроса. Андрей Андреевич семенил за мной короткими шажками. Я задыхалась от запаха хлорки, которой мыли коридоры, я задыхалась от того, как долго ещё было идти до моего кабинета. По дороге я надела белый халат и теперь шла, нервничая, застёгивая, расстёгивая и теребя пуговицы на нём. Сандалии прилипали к линолеуму, и идти становилось тяжело, будто меня затягивало в болото. Мои ноги казались мне тяжёлыми и чужими. Переставлять их казалось странным, потому как они словно и не принадлежали мне вовсе. Меня будто прицепили на крючки и тянули теперь назад, удерживая за резиновые верёвки так, чтобы я могла подойти близко-близко, но лишь на столько, чтобы меня или, скорее, я не укусила.

– Он в вашем кабинете! – ответил тихо, но настойчиво Андрей Андреевич.

– Что?! – произнесла я, удивившись, что он что-то ответил, что он вообще ещё здесь, что Андрей Андреевич ещё существует, не растворился в кислоте моего ожидания. – Ах, да, я понимаю, что в кабинете! Спасибо! Вы можете идти! – постаралась сказать я, сдержанно и спокойно.

Я вообще забыла, что Андрей Андреевич всё ещё шёл за мной. Я была уже совсем среди других, близких мне людей, запахов, ощущений, настолько больших и гипертрофированных, что Андрея Андреевича в моём мире просто бы раздавили, как мотылька, не заметив, что он вообще существует. Но сейчас, когда я была полуздесь, полутам, он стал как-то особенно заметен, торчал, словно мальчишеское нелепое возбуждение, вызванное видом учительницы, которая, доставая книжку с верхней полки в классе, была вынуждена залезть на стул, показав всему классу чуть сползшие колготки и чёрные, застиранные до посерения, трусы, которые трудно было назвать «трусиками»…

Я учился тогда в пятом классе, мне было десять лет. Произошло это на уроке математики. У нас была очаровательная учительница, кареглазая шатенка с длинными волосами, непослушно распадавшимися по её спине большими блестящими локонами. У неё были пухлые щёчки и вздёрнутый носик, весь усеянный веснушками, пухлые розовые губки и пушистые чёрные ресницы. Глядя на неё, я постоянно представлял, как подставляю ладонь к её глазами, она моргает быстро-быстро, улыбаясь и смеясь моей шутке. Мне было так щекотно и приятно, что я даже кончал во сне, когда мне снился этот эпизод, обмастурбированный моим сознанием за шесть длинных уроков и весь последующий день игры в футбол и выполнения домашнего задания.

Наша учительница никогда не красилась, поэтому походила, скорее, на старшеклассницу, нежели на учительницу. У неё была белоснежная кожа и пухлые кисти и пальцы с ухоженными ноготками, которые она красила то в ярко-красный, то в ярко-розовый, иногда в ярко-лиловый, порой даже в чёрный, синий или зелёный. На её пухленькой ручке болтались тонкие золотые часики, которые при каждом движении её руки скользили то вверх, то вниз, то вверх, то вниз…

Моя любимая учительница («любимость» её в моём сознании обозначалась той физиологической реакцией, которую она вызывала у меня) носила короткие кожаные юбки, туфли на высоком каблуке и обтягивающие кофточки с огромным вырезом, внутри которых проглядывались кружева разноцветных бюстгальтеров, облегающие её огромные, сочные груди с вечно твёрдыми выпирающими тёмными сосками, периодически так и норовящими выскочить из бюстгальтера. Когда она, доставая книжки с верхней полки шкафа, ставила одну ногу на стул, мы могли запечатлеть чёрные резинки её чулок, открывавшуюся нам её приподнимающейся короткой юбкой. Затем она поднималась на стул, который издавал при этом вожделенный стон, кончая выбросом дождя шурупов, но ухитряясь при этом не развалиться, не уснуть блаженным сном удовлетворившегося самца. Она тянулась к шкафу, приподнимая одну ногу, сгибая её в колене и отставляя немного назад, словно молодая кобылка – призывно брыкаясь. Тут-то и открывался тот вид, который можно было обозначить, как кульминацию – чёрные резинки чёрных чулок, белые ягодицы с розовыми полосочками от долгого сидения на стуле, ч рные кружевные трусики, впивающиеся в промежность грубым, похотливым швом.

Мои узкие короткие штанишки серой школьной формы готовы были лопнуть от напряжения, которое было сильнее, чем даже на самой мощной атомной станции. Мой член не приходилось удерживать, засунув руки в карманы. Я краснел, бледнел и готов был упасть в обморок, как на уроке физкультуры, когда, переодеваясь в раздевалке с двадцатью красивыми мальчиками, я возбуждался от вида их рельефных, хотя и худощавых торсов, и огромных по сравнению с ещё маленькими телами, членами…

Я оглянулась, Андрей Андреевич исчез, я стояла напротив своего кабинета и не могла заставить себя открыть дверь. Мне даже стало обидно, что Андрей Андреевич так предательски ретировался, потому как именно он, ничего не понимающий, не мыслящий человечек, мог бы выполнить эту элементарную, но не выполнимую для меня задачу. Я стояла и представляла, как Андрей Андреевич берётся своей маленькой, ссохшейся ручкой за дверную, не менее кривую, ручку и, нажимая её, толкает дверь от себя, а я смотрю…Но нет, Андрей Андреевич предательски скрылся, и теперь мне самой надо было взяться за эту горящую, обжигающую ожиданием чуда, истины и счастья рукоять и, толкнув дверь своей судьбы, самой, одной, не защищённой присутствием незнания и непредвиденья, увидеть что-то самое важное…

– Заходи же! – услышала я Его голос.

Я почувствовала озноб, дрожь, холод, страх, радость, наслаждение, страсть, возбуждение и ещё что-то, что обозначалось странными полуощущениями, полунеощущениями, которые появлялись и исчезали, как живые создания, то наполняя мою пустую оболочку, то покидая её вновь.