Всеволод Нестайко - Тайна трех неизвестных

• Название: Тайна трех неизвестных
• Автор: Всеволод Нестайко
• Жанр: Детские приключения

Последняя часть трилогии «Тореадоры из Васюковки». Повесть о веселых мальчишках Яве Рене и Павлушке Загороднем, знакомых читателям по двум предыдущим книгам писателя: «Необычайные приключения Робинзона Кукурузо» и «Незнакомец из тринадцатой квартиры». За эти книги автор в 1979 году был внесен в почетный список Андерсена как создавший одно из выдающихся произведений современной детской литературы.

Перевод с украинского — FireRat, февраль 2011.

---

Что — не может человек идти и петь? А если у нее настроение хорошее! Очень да же запросто!

А она только размахивала тяпкой, будто это не я пою, а жабы квакают.

Когда я в восьмой раз «между прочим» проходил, распевая, по улице, соседка ее, тетя Ульяна, вышла на порог и из-под руки стала смотреть на меня. Долго смотрела, пока я не исчез в конце улицы. А Гребенючка даже не шевельнулась в мою сторону. Оглохла она, что ли? Глухая тетеря! Это я так целый день могу ходить.

Я взял комок земли и «между прочим» бросил в нее. И попал по ноге. Она не выпрямилась, только голову повернула:

— Ты чего?

— Ничего, — спокойно сказал я и «между прочим» спросил: — А что ты делаешь?

— Танцую! — Ответила она, продолжая полоть.

— А я сегодня ночью на кладбище был… — Начал я.

— Ну и дурак, — сказала она и повернулась ко мне спиной.

— Ах ты зараза! — Не нарочно (вот уж, честное слово, не нарочно) сказал я, схватил еще один комок земли и швырнул ей в юбку. А что бы, ну что бы вы сделали, когда над вами так издеваются?

И тут вдруг сзади услышал:

— С девчонками воюешь? Александр Македонский! Я резко повернулся.

В нескольких шагах от меня стоял… Павлуша. Вот ты! Ну!

— А что? А чего же она обзывает! — Воскликнул я.

— А чего ты ко мне лезешь? Чего? — Воскликнула Гребенючка. — Я тебя звала? Ходит тут, ходит, насвистывает, поет… «Жил да был один король…», «но впрочем песня не о нем, а о любви…» Девять раз прошел! Чего, спрашивается? Чего?

Значит, видела! Все видела, змеюка, а делала вид, будто не замечает!

И еще «между прочим» — «песня не о нем, а о любви…» Видишь, на что намекает!..

Павлуша смотрел на меня какими-то совсем белыми глазами. Он же, видимо, думает… Да нужна она мне! Триста лет!

— Да я… Я же хотел…

— Иди отсюда! — Глухо сказал Павлуша.

— Я… я могу пойти… Только… Но ты, ты… — Мне хватило слов. — Я, может, сегодня призрака сфотографировал… Вот! Впервые в истории… Вот! А ты… ты можешь рисовать кустики и цветочки хоть двести лет!

Я повернулся и пошел по улице в сторону реки. Я шел, не замечая дороги. Тысячи кошек скреблись у меня на сердце. Такого пенделя поймал я от своей несчастливой, своей коварной неверной судьбы. Так насмеялась она надо меня. Такую заковыристую фигу мне показала. Вот уж действительно — у кого судьба, а у меня шиш. Три буковки, а сколько в них глумления, сколько стыда и позора.

Шел же я с тем, чтобы «между прочим» рассказать этой проклятой Гребенючке о своем подвиге, чтобы она передала Павлуше, чтобы он заплакал, каясь, и чтобы мы помирились.

А что получилось? Получилось, что он мне сказал «иди отсюда», как лютому врагу. И пропасть, которая пролегала между нами, стала еще глубже и страшней — так просто и не перепрыгнешь. Срываются из-под ног огромные валуны и с грохотом летят в ту пропасть. А на дне ее, как Терек в Дарьяльском ущелье, ревет и бурлит река слез моих невыплаканных (потому что не умею я плакать). Сам же, сам же виноват! Ну что мне стоило не бросать грязью ей в юбку, она бы меня тогда «дураком» не обозвала. И Павлуша бы тогда ничего, и она бы ему не сказала, что я к ней лезу, что девять раз прошел… А он теперь черт знает что думает. Думает, наверное, что я влюбился в нее и хочу отбить ее у него. Он же знает, что я люблю Вальку Малиновскую, та что в Киеве живет. Танцовщицу тонконогую, что в балерины готовится. На кой черт сдалась мне его Гребенючка? Ну на кой черт?!

Да, доказывай теперь, что ты не верблюд. А какие у него глаза были! Дай ему тогда пистолет в руки — убил бы, наверное.

А день какой! То целую неделю облачно было, дождик моросил, забыли уже, как солнце выглядит, не купались ни разу. А теперь! На небе — ни облачка. Солнышко радостно сияет. Теплый ветерок обдувает — словно мать нежно гладит ласковой рукой.

О такой погоде дед Саливон всегда говорит: «Вот погода! Те, которые умерли, теперь каются».

А мне наоборот — умереть хочется: такое настроение. Интересно — плакал бы тогда Павлуша? Пожалуй, что нет. Конечно, не смеялся бы. Был бы серьезный для порядка. Губы бы сжал, как он умеет, когда его Галина Сидоровна отчитывает. Но не плакал бы. Шел бы за гробом моим в паре с Гребенючкою, поглядывал на нее и думал: «Хоть бы скорее кончились эти похорон, чтоб можно было бы пойти рисовать ее портрет».

А я по законам физики превращусь в призрак и темными ненастными ночами буду витать на кладбище над могилами. О господи! Как это печально и неинтересно без конца и края все время витать над кладбищем. Неужели действительно привидения витают только над кладбищами? Хотя бы над стадионом во время футбола, еще ладно, а над кладбищем… О-о-о… Как это плохо! Всегда видеть перед собой кресты и могилы! Это ужасно! Можно умом тронуться. Я не хочу быть призраком. Лучше просто так умереть, чтобы не было ничего.

— Чего грустишь, сынку? Чего такой невеселый? — Услышал я вдруг нежный голос и вздрогнул. Поднял голову — навстречу мне шла бабка Мокрина. Тю! Давно ли: «чтобы вас червь погрыз», и теперь вот «сынку» — голос словно мед.

— Понимаю, понимаю тебя, милый, душа твоя в смущении, да в смятении. Мысли суетные, мирские уступают место мыслям высоким, духовным. О жизни и смерти, о сути всего сущего…

Мне стало жутко — она будто читала мои мысли.

— Не беспокойся, ангел, радоваться, а не унывать надо. Ведь именно тебе явилось видение, тебе этот знак, на тебя перст указующий. Именно ты избран. Значит, ты не такой, как все.

Я сдвинул брови — ишь, на что намекает! Она сразу заметила это.

— Ну чего уже надулся, как мышь на крупу? Думаешь, бабка тебя агитирует, хочет в монахи записать? И боже упаси! Будь себе пионером, играй на барабане, дуди в трубу. Когда же еще на барабане поиграть, как не в твои годы… Но… не так оно в жизни просто, как кажется, как по радио вот говорят. Еще очень много чего люди не знают. Вот видишь, ты привидение живое сфотографировал… И кто его знает, может, кто-нибудь докажет, что есть высшая сила, которую мы, старые люди, богом называем. Поэтому нельзя, сынок, еще не зная ничего, отвергать то, во что люди веками верили. Пока вся история точно по библии идет. Вот ты не читал же, сынку, библию? Не читал?

Я отрицательно покачал головой. Стыдно признаться, я еще «Снегурочку» А.Н. Островского не читал, которую по программе надо, не то что Библию.

— Вот видишь, а кричишь — «Передайте привет Варваре-великомученице! Ты бы спросил сначала, что это за Варвара, отчего она великомученица, за что муки приняла и скольким людям помогла… Господи, сохрани и помилуй! — Бабка перекрестилась.

У меня голова шла кругом. Я почувствовал, как твердая материалистическая почва, на которой я стоял всю свою осознанную пионерскую жизнь, зашаталась подо мной. Не то, что я сразу поверил в бога. Нет! Но какая-то неопределенность скользким червем заползла в мою душу, беспокойство и растерянность овладели мной.

Я почувствовал, что если сейчас не перебью бабку Мокрину, позволю ей говорить дальше, не спрошу ее что-нибудь — то, то может случиться страшное — мир перевернется для меня, и я стану другим, не таким, каким был до сих пор, не таким, как все ребята. И меня охватил большой страх.

— Бабушка, — сказал я, еще не зная, что спросить, и боясь, что она снова заговорит. — Бабушка… А скажите-ка мне, бабушка, пожалуйста…

— Что? Что, голубчик? — Беззубый бабкин рот растянулся от уха до уха в слащавой улыбке.

— А скажите… а призраки только на кладбищах бывают? А?

Но она не успела ответить. Издали, с конца улицы, раздался крик моей сестренки Иришки:

— Ява-а! Иди, тебя дед зовет-есть!

Я облегченно пожал плечами, мол, извините, зовут.

— Ну, беги, беги, — кивнула бабка головой. — Ты приходи ко мне Я тебе все расскажу, что тебя интересует. И яблочками тебя угощу. Знаешь, какие у меня яблочки. А фотографию ту принеси. Я ее показать хочу…

— Ага! — Бросил я на ходу и побыстрее побежал. Я так от привидения не бежал, как от бабки Мокрины. Дед Варава встретил меня неприветливо:

— Где бегаешь, голодный? Черти тебя носят! Все остыло уже.

И, уже у стола, скосил вдруг на меня свое мутное, но всевидящее око:

— Ты что там опять такое устроил? А? Говорят, сатану какую-то открыл? Нечистую силу какую-то сфотографировал… Ой, смотри, доиграешься… Заберут тебя в детский приют, в лагерь для несовершеннолетних… Головы людям брехней всякой морочишь…

— Да, диду!.. Вот честное слово!.. — И я, захлебываясь рассказал деду все, как было.

Дед выслушал внимательно, не перебивая, долго рассматривал фотографию, потом покачал головой:

— Насчет физики, насчет Ломоносова не скажу, не знаю. А насчет привидения — ярунда… Не верю. Сам когда-то в детстве ходил… с ребятами…

— Ну? И вы! И что?

— Да что… Ничего. И не раз — трижды ходили.

— Но фото!

— Ну что, видимо что-то там на пленке засветилось… Или кто-то из ребят пошутил, разве ж я знаю…