Всеволод Крестовский - В дальних водах и странах. т. 2

• Название: В дальних водах и странах. т. 2
• Автор: Всеволод Крестовский
• Жанр: Прочая документальная литература

Всеволод Владимирович Крестовский — известный русский писатель XIX века, автор романа «Петербургские трущобы» — книги о «сытых и голодных», «авантюрного романа» в шести частях, где он впервые, задолго до М.Горького, изображает героев столичного «дна». Писатель оставил богатое наследие: романы, повести, отдельные рассказы, многочисленные переводы, дневники и путевые заметки, изобилующие многими контрастами как в стиле, так и привязанностях. Был также широко известен как талантливый военный журналист.

Предлагаемые читателю путевые заметки В.В.Крестовского «В дальних водах и странах» — подробный отчет (несмотря на некоторые сокращения, не повлекшие полноты восприятия) участника экспедиции адмирала С.С.Лесовского и его штаба из Одессы в далекие Японию и Китай через Босфор, Средиземное море, Суэцкий канал и Индийский океан. В произведении раскрылся недюжинный талант писателя как наблюдательного путешественника, обладающего образным языком, талантливого бытописателя.

---

Для умыванья и выливанья грязной воды имеется во внутреннем же дворике, но несколько поодаль (обыкновенно по другую сторону соединительной галерейки), бассейн, напоминающий своим видом древнегреческие саркофаги. Он высекается из цельного камня, а иногда бывает и бронзовый, или же делается наподобие камня искусственно, из особого цемента, который имеет свойство крепнуть со временем до степени плотности плитняка. Такие бассейны обыкновенно украшаются резными, рельефно высеченными надписями, а сделанные из цемента, кроме того, еще и вмуравленными в их наружные стенки фарфоровыми кафлями, на которых изображены разные синие рисунки. На дне бассейна всегда есть отверстие, соединенное с подземною сточною трубой. А чтобы вид нечистот не оскорблял глаз по природе чистоплотного японца, в бассейн обыкновенно вкладывается на два, на три вершка ниже верхнего края особая покрышка из бамбуковых равной величины палочек, пронизанных для связи между собою, с обоих концов тонкими прутьями. Мыльная вода стекает в узкие скважины, остающиеся между палочками и таким образом покрышка бассейна всегда остается в безукоризненно чистом виде. Для вытирания лица и рук тут же, около, на особой жердочке вешается цветное полотенце, большею частью голубое с каким-то белым литерным знаком посредине.

Кроме внутреннего дворика, при "Гостинице Прогресса", как и при многих других домах, имеется еще особый сад. Подобные сады бывают разной величины, и в них соединено в больших размерах все, что вы можете встретить во внутреннем дворике, за исключением разве сточного саркофага. Одним из самых популярных садовых украшений, кроме диких, красиво навороченных камней и гранитных фонарей-монументов, являются подстриженные деревья и миниатюрная Фудзияма. В одном из наиболее любимых уголков сада насыпается конический курганчик, которому придают сходство с контурами знаменитой горы. Узенькая тропинка зигзагами или спиралью вьется по бокам кургана к его вершине, где обыкновенно помещается каменное изваяние какого-нибудь божка, или торчмя поставленная плита с высеченною надписью; то и другое непременно украшено зеленью разных цветущих кустарников. Деревянная или каменная скамья поставленная против изваяния служит обычным дополнением макушки кургана, скаты которого украшены дикими камнями, а иногда, кроме того, глыбами кораллов и большими раковинами. Из их расщелин вырываются на простор воздуха и света побеги всевозможных вьюнков, тюльпаны, лилии, пионы, растущие рядом с несколькими сортами хвойных кустарников. Фудзияма обыкновенно служит бельведером и любимейшим местом семейных отдохновений во время солнечного заката. Деревья в садах обыкновенно подстригаются, но не все, а лишь некоторых известных сортов. Так, например, ильм, клен, камфарное дерево, камелия, орех, оставляются на произвол природы и нередко достигают громадных размеров; бамбук же, акация и боярышник в изгородях, а померанцы, кипарисы и туи внутри садов, всегда подстригаются, причем кипарисам и туям придается форма цилиндров, усеченных конусов и башен, а померанцам — яйцеобразная, шаровидная и кубическая. Операция подстрижки производится с большим искусством, так что дерево с безукоризненною правильностью получает именно ту форму какую задумала придать ему фантазия садовника. Глядя на эти произведения японской культуры, можно предполагать что идея стриженых аллей и газонов французских садов XVIII века перешла в Европу если не из Японии, то вероятно из Китая; но все же европейским садоводам далеко в этом отношении до японских искусников. Впрочем, верх этого искусства вы познаете лишь когда увидите, что Японцы проделывают со своими соснами. Подпирая иные ветви шестами и распорками, а другие притягивая книзу железными цепями, они придают соснам самые прихотливые, причудливые, иногда фантастические формы, вследствие чего и получаются те искривленные, змеевидные, иногда в бараний рог завитые стволы, сучья и ветви, изображения которых мы встречаем на японских рисунках. Садовники переплетают и связывают между собою молодые веточки сосны, причем иные подстригут, иные вовсе обрежут, и глядишь, вся кривая сосенка усеяна у них отдельными зелеными шапками хвойных щепоточек, то в виде грибков, то в форме зонтиков, вееров, обручей и т. п. Тем же способом, с применением подстрижки, они придают можжевеловым кустам форму камней, столов и иногда употребляют их в качестве бордюра для садовых бассейнов, клумб и дорожек. Попадаются иногда хвойные кустарники в форме птиц (в особенности журавлей и уток) и иных животных, но это уже есть принадлежность более богатых садов, да и вообще с подобными формами встречаешься чаще в Китае чем в Японии. Кроме исчисленных диковинок, японские сады всегда бывают наполнены разными сортами таких (преимущественно фруктовых) деревьев которые дают пышный цвет ранее появления листьев. К таковым относятся японская вишня и японская слива, начинающие цвести еще в декабре, затем абрикос, персик, миндаль и другие, названия коих я не знаю и которые встретил здесь в первый раз в жизни. Еще задолго до непосредственного знакомства с Японией мне случалось читать и неоднократно слышать порицания китайским и японским садоводам за практикуемое ими насилие природы растений и за стремление совокупить на ничтожном клочке земли миниатюрные и потому якобы уродливые подражания природе в образе потоков, скал, озер и т. п. Что сказать на это? Разумеется, природа ненасилованная лучше, и я даже думаю что вряд ли какой народ во всей своей массе способен более Японцев чувствовать ее красоты: самая природа этой живописной страны невольно учит их понимать ее прекрасные стороны, невольно, так сказать, воспитывает в них чувство изящного. Но может быть именно потому-то Японец и стремится соединить окрест себя, в своем уголке, даже внутри своего дома, все что может сколько-нибудь, хотя в миниатюре, напоминать ему прелестную природу его родины. Не выражается ли скорее в этой миниатюрности его кропотливый, усидчиво-трудолюбивый и страстный к культуре характер? Японец так любит вид зелени, цветов и деревьев что не только изображает их на своих чашках и шкатулках, но не оставляет и в доме своем решительно ни одного клочка земли не занятой строениями без того чтобы не посадить на нем хотя веточку, из которой со временем вырастет целое дерево. Мы часто встречаем в японских домах какой-нибудь захолустный, второй или третий дворик, совсем глухой, не более как в полтора квадратные аршина величиной, и что же? На таком дворике, продравшись между деревянных крыш на свет Божий, вырастает целое дерево лавра или камелии, апельсинное или камфарное, а под ним, у корня, еще и маленький цветничок устроен, и проведена для орошения выложенная кирпичом канавка. Японец страстно любит зелень, тень, воду, и это понятно в таком климате. Относительно здешних садов скажу только что они в своем роде очень и очень красивы со всеми этими камнями, маленькими скалами, бассейнами, кумирнями и прочими своими украшениями. Все это очень оригинально, пожалуй очень курьезно, в особенности когда вы вдруг видите дуб или кедр как бы из страны Лилипутов или можжевельник свернутый в фигуру священного журавля; но в то же время это "уродство" полно такой своеобразной прелести что смотришь-смотришь на него, и глаз оторвать не хочется.

Весь повседневный обиход домашней жизни совершается в трех, описанных выше, комнатах, то есть в кухне, скарбовой, которая почти всегда служит и семейною спальней, и в прихожей, заменяющей собою приемную и гостиную. Есть еще комната, посвященная домашнему алтарю, но она существует не для посторонних; это как бы святая святых домашнего очага, которую даже сами хозяева посещают только в случаях богомоления; потому-то и находится она всегда где-нибудь в стороне не на проходе. Так как прихожая служит и гостиной, то посреди нее на циновке всегда стоят: бронзовый хибач с тлеющими в золе углями, лаковый поднос с чайником и чашками и табакобон со всеми курительными принадлежностями. Вокруг хибача обыкновенно собираются все домашние, если не заняты каким-либо делом, а также посторонние посетители-гости. Опускаясь на колени, они садятся на пятки в общий кружок, греют над хибачем руки, пьют чай и саки, закусывают рисовыми сластями, болтают и курят, беспрестанно набивая табаком свои крохотные кизеру и после одной или двух затяжек, вытряхивая из них золу, так что в японском кружке только и слышишь пощелкивание чубучков о края пепельницы. Курят все, и мужчины, и женщины, а нередко и маленькие дети.

Все описанные принадлежности японского обихода сполна имелись и в занятом нами "отеле Прогресса". Но наибольший прогресс его выразился в обстановке столовой залы, помещающейся в верхнем этаже. Это собственно не комната, а большая с двух сторон открытая веранда с видом на соседние крыши и в особый сад, принадлежащий тому же дому. На зиму две смежные открытые стороны веранды закрываются раздвижными рамами, в переплеты которых вставлены стекла (большой прогресс), а снаружи, в виде балкончика их огибает особая крытая галерейка. В этой столовой пол застлан уже не циновками, а ковром, и стоит посредине ее большой стол под коленкоровою скатертью; вокруг него дюжина европейских стульев, а на столе фарфоровые вазы с цветущими прутьями персика и ветвями камелий. С потолка спускается европейская лампа; на стенах какие-то литографии с английскими подписями; в углу прибита вешалка с кабаньими клыками вместо деревянных колышков. Столовый прибор устроен также на европейский лад, даже салфетки есть, хотя и коленкоровые и притом очень маленькие. Стаканы и шкалики (вместо рюмок) хотя и несуразные, но стеклянные; ножи и вилки, хотя и не совсем такие, как у нас, неудобные, но по нужде годные к употреблению. Тарелки. Вот уж чего не ожидали! — Представьте себе, в этой стране великолепного фарфора тарелки вдруг английские, фаянсовые, с какими-то узорами, подделанными под японский стиль. И это в Нагойе, в Оварийской провинции, которая на всю Японию славится именно своими фарфоровыми и фаянсовыми изделиями для повседневного употребления!.. Оказывается, что английский фаянс уже во многих местах начинает мало-помалу вытеснять свой родной фарфор, и причина тому вовсе не в его дешевизне, а единственно в увлечении новизной и в ложном убеждении, будто европейское лучше своего японского. Значит, тоже "прогресс" в своем роде. Но как бы ни было, а сервировка стола все же несколько нас утешила: уже одно удобство сидеть привычным манером на стуле и есть ложкой и вилкой чего стоит! А то не угодно ли кушать на корточках, по-японски? Без привычки к такой позе, не пройдет и пяти минут, как у вас невыносимо заломит коленки.