Борис Тараканов - Колесо в заброшенном парке

• Название: Колесо в заброшенном парке
• Автор: Борис Тараканов
• Жанр: Детективная фантастика

Венеция, XVIII век. Город полон слухов, что известный композитор Антонио Виральдини (1705–1741) зашифровал в своей опере-оратории «Ликующая Руфь» формулу вечной молодости. Адепты древнего культа «Двенадцать Голов» пытаются завладеть этой заманчивой тайной.

Борьба за Сокровенное Знание доходит до наших дней. Последователи культа охотятся за московским мальчишкой — согласно древнему пророчеству, именно он способен разгадать Тайну Виральдини. К счастью, на помощь приходят два историка — совершенно далекие от музыки люди.

В этой захватывающей детективно-фантастической истории сплетены воедино разные века, страны, судьбы, таинственные события и человеческие взаимоотношения. А мальчишке и его взрослым друзьям помогает… сам Антонио Виральдини.

Для широкого круга читателей.

---

— Так вот кто из них койво! — сказал Вовка.

— Да, — подтвердил брат Энрико. — Доброслав всего лишь отражает и преобразует его энергию.

— О чем мы говорим! — возмутился Стас. — Вам известно, что с мальчиками?

— Пока известно только то, что они сейчас находятся в секретном исследовательском Центре «Чизанелли». Он расположен в Пизанском подгорье…

Стоящий за стойкой бармен перебил его длинной итальянской тирадой.

— Он спрашивает, будете ли вы что-нибудь заказывать? — перевел Энрико. — Видите ли, тут не принято сидеть просто так…

— Это нигде не принято, — сказал Стас. — Кофе с коньяком, если можно. И пирожное. Вон то, с каким-то сеном сверху…

— И мне то же самое, — добавил Вовка. — Поспать сегодня уже не придется.

«Tutto, che abbiamo gia' vissuto…»[24] — зовуще утверждала Франческа из невидимых громкоговорителей. Она тщетно пыталась перенести слушателей более чем на сорок лет назад — к таинственным событиям, произошедшим на итальянском круизном лайнере «Antonia Graza».

Картина, которую нарисовал брат Энрико, удручала, пугала и завораживала одновременно. Цель похищения была не вполне ясна. Судьба мальчишек неизвестна. Таинственный подземный, точнее, подгорный, Центр тщательно охранялся и был изолирован Генеральной Блокадой (ни Стас, ни Вовка так и не смогли понять, что это такое, но на всякий случай важно покивали). По косвенным сведениям удалось выяснить — в центре «Чизанелли» проводились чудовищные эксперименты. В рамках одного из них планировали ни много ни мало, воссоздать в текущем времени композитора Антонио Виральдини. Свет на всю эту историю могла бы пролить певица Анна Джильоли. Она сейчас в Венеции, должна дать несколько эксклюзивных концертов, но на какие-либо контакты с Сальваторами не идет категорически.

— Может, мне попробовать? — робко предложил Вовка. — Типа, познакомиться…

— Вов, у тебя мания величия, — отреагировал на это предложение Стас. — Давай уж сразу с Монсеррат Кабалье и так, чтоб жениться!

Энрико внимательно посмотрел на Вовку.

— Вы знаете… ваше предложение абсолютно лишено логики, но не лишено смысла.

— То есть? — не понял Вовка.

— Полная нестандартность подхода.

— Ну и что?

— Расскажите подробнее, — попросил Стас.

Брат Энрико не заставил просить себя дважды. Он подробно изложил все, что знал о центре «Чизанелли», о женщинах, называемых «дьяболинами», неизвестные Стасу и Вовке подробности судьбы композитора Антонио Виральдини…

Разошлись, когда совсем рассвело и запели первые телефонные звонки.

Утром удалось уговорить профессора дать выспаться. Он не выразил по этому поводу желаемого восторга, но и возражать не стал, увидев физиономию Вовки, когда тот открыл ему дверь. Сарачено повел себя покладисто и гуманно, объявив, что сегодня работы, по такому случаю, не будет. Но у гостей нет при этом никакого морального права отказаться от ужина!

— Четыре часа на сон, потом — свободное время, а к ужину, извините, но я жду вас внизу, в холле гостиницы!

— А после ужина — спать? — с надеждой спросил Вовка.

— Будем посмотреть, — уклончиво ответил профессор.

День прошел скомканно, незаметно наступил теплый уютный вечер. В ресторан отправились пешком. Стас и профессор Сарачено о чем-то оживленно беседовали. Так и не выспавшийся Вовка плелся позади и думал, с чего лучше начать разговор. Как попросить профессора свести его с Анной? Да и возможно ли это? Он был уверен, что возможно — в муниципальном комитете по культуре у Сарачено были завидные связи. Стоит ли говорить ему о визите Сальватора? Нет, это исключено… Как же голова трещит! Господи, а что же с мальчишками-то? Надо срочно что-то решать, ехать в Пизу и что-то делать! Но Энрико велел не торопиться и никого ни о чем не информировать. Легко сказать…

Вовкин взгляд помимо воли задерживался то на фасадах дворцов, то на тесных средневековых улочках, открывающихся за поворотом, то на проносящихся по каналам и «канавкам» скоростных катерах (некоторые из них были с мигалками — полицейские, «скорая помощь»…) — но сегодня красота и экзотика Города мало волновали его. Стас и профессор что-то бурно обсуждали, причем Стас уже успел перенять профессорскую жестикуляцию. Было видно, что нервы Стаса взведены до предела, но он старается не показать виду и отвлечь себя интеллектуальным разговором. Вовка смотрел на них со спины и вдруг подумал о том, сколь суетны и пусты бывают все эти повседневные тревоги, заботы и споры, когда в мире столько всего прекрасного, хотя бы вот Венеция — чудо света на островках в лагуне. И почему рядом с такой красотой уживается зло?

Но надо делать дело. Вовка подошел ближе.

— …потому что Венеция всегда считалась символом смерти, тлена и зыбкости-неопределенности! — продолжал начатую мысль Стас.

— А что вы хотите! — громко отвечал профессор. — Этот город до сих пор называют столицей красивого умирания и ревнивых мужей.

— Это еще почему? — вклинился в разговор Вовка.

— Известно почему! Ведь именно венецианский мавр Отелло неласково обошелся с горячо любимой Дездемоной, а стараниями великого Шекспира история эта получила всемирное звучание… Игра чувств!

— Для Венеции это совершенно естественно и нормально, — авторитетно заявил Стас. — Тут что ни творение, то игра чувств. Тот же Виральдини… Я уже не говорю о живописи, зодчестве, о стеклодувстве… извините за выражение.

— Ошибаетесь! — запальчиво перебил Стаса профессор. — Виральдини в своей музыке, наоборот, чаще старался донести скорее мысль, идею, нежели чувство. Хотя… вы в чем-то правы, — он сбавил тон. — Чувственность была ему отнюдь не чужда. Но главным его подходом к творчеству все-таки было чувство меры. Чувство меры — это был стиль Виральдини!

— Ценное качество… — сказал Вовка. — Может быть, большая нагрузка заставляла его держать себя в равновесии? И музыку писать, и приют в руках держать. Потом Анна…

— Да, он действительно отдавал всего себя музыке и приюту, — на ходу бросил Сарачено. На реплику об Анне он не отреагировал.

— Совсем забыв о себе? — Вовка всеми силами пытался удержать нить разговора.

— Не думаю, что совсем — забывать о себе совсем людям не свойственно. Но, так или иначе, жизнь в основном живут для других. Для себя только болеют и умирают.

— Не могу с этим полностью согласиться, — сказал Стас.

— Напрасно! Поверьте, жизнь — не такая уж длинная штука, — добавил профессор. — Она проходит так быстро, будто ей с нами неинтересно. И тратить ее только на себя исключительно недальновидно — нечего будет вспомнить перед смертью.

Вовка кивнул и зачем-то выдал:

— И лучшая часть жизни — в той стороне, где ветер…

— Откуда ты это взял? — удивленно спросил Стас.

— Читал у кого-то, — спокойно ответил Вовка. — Сейчас уж и не вспомню, у кого.

Вечерняя улочка была пустынной.

— Здесь как-то пусто вечерами, — заметил Стас.

— Ничего не поделаешь, — ответил Сарачено. — Это дорогой город, и туристы предпочитают к вечеру из него уезжать. После двенадцати здесь и делать-то, в общем, нечего.

— В смысле? — не понял Вовка.

— Здесь нет шумных дискотек, не играет громкая музыка. Карнавал и кинофестиваль проходят только один раз в год. Венецианское биеннале еще реже. Так что по вечерам площади пустеют, шум улиц стихает. Потому и создается впечатление вымершего города.

— Профессор, а как вы относитесь к современным певицам? — начал Вовка издалека.

Сарачено вскинул брови.

— Вы имеете в виду этих эстрадных проституток?

— Нет-нет, — поспешно ответил Вовка. — Я имел в виду других простит… в смысле, тех, кто исполняет классику. Того же Виральдини, например…

— Виральдини… — профессор усмехнулся. — В этом отношении выше Джильоли еще не прыгнул никто.

— Да, я как раз тут видел афишу… Два концерта в зале «Carlo Tortora». Кстати, вы не собираетесь?

— Я? Нет… Я уже слышал ее несколько раз — в «La Scala», в «La Fenice» в прошлом году. Как раз давали «Данаю» Виральдини, и Анна, как всегда, была безупречна! Я хорошо знаю ее импресарио — мы с ним старинные приятели. У них странные отношения — он о ней почти ничего не знает. О, я ведь в молодости успел поработать в хоре «La Fenice»! Там был превосходный хор! Не то что сейчас. Маэстро Гуидо Раймонди творил с нами чудеса…

— Да, — деликатно перебил Вовка, — но сейчас вы не хотели бы ее послушать?

— Сейчас? — профессор помолчал. — Пожалуй, нет. У нас много работы, плюс у меня семинар в один из вечеров… В последнее время я редко хожу в оперу и на элитные концерты. Когда знаешь закулисную кухню, нет моральных сил наблюдать за действом, сидя в зрительном зале. Но, Владимир, простите, у меня такое чувство, будто ваш интерес к Анне Джильоли несколько иного рода… Признайтесь честно, вы — влюбились!