Сергей Заяицкий - Красавица с острова Люлю

• Название: Красавица с острова Люлю
• Автор: Сергей Заяицкий
• Издательство: Впервые: «Красавица с острова Люлю». А.: «Круг», 1926.
• Жанр: Прочие приключения

ЗАЯИЦКИЙ Сергей Сергеевич (1893–1930) родился в Москве в семье профессора медицины. Окончил философское отделение Московского университета. Первая публикация — анонимный сборник «Стихотворения» (1914). Много печатался как переводчик с западно-европейских языков. Автор четырех опубликованных сатирических произведений: «Земля без солнца» (альманах «Рол», 1925, № 4), «Красавица с острова Люлю» (1926, под псевдонимом: Пьер Дюмьель), «Баклажаны» (1927), «Жизнеописание Степана Александровича Лососинова» (1928). Создал целую библиотечку детских повестей, занимательных и остроумных («Вместо матери», «Морской волчонок», «Великий перевал», «Внук золотого короля», «Шестьдесят братьев», «Псы господни» и др.) Ценные сведения и суждения об этом малоизученном писателе содержатся в его некрологе, появившемся «Литературной газете» 25 мая 1930 года за подписями Л. Леонова, Б. Пастернака, В. Вересаева, А. Эфроса, С. Шервинского, Л. Гроссмана, Б. Ярхо и др. В частности, там говорится: «Он нес в себе поучительную волю к жизни, любовь к ней. В его взгляде на бытие светился тонкий ум, глубокий юмор, пленяющий нас в каждом его произведении. Товарищи по литературе мало встречались с Заяицким не потому, что он был нелюдим. Наоборот, он был общителен, умел быть блестящим собеседником, отличным товарищем. Но тяжкая болезнь — костный туберкулез — вывела его из строя».

---

— Дамы, — говорил Эбьен, наливая себе бокал шампанского, — превосходят самих себя!

— В них проснулись инстинкты, — сказал Валуа, отрезая ломтик сыру: они-таки добились своего, как говорила моя прабабушка Екатерина Медичи, слушая в Варфоломеевскую ночь крики избиваемых гугенотов…

— Кто же сейчас исполняет роль католиков и кто гугенотов? — спросил Эбьен.

— О, католики, разумеется, дамы… Они нападают…

— Ко мне подошла одна и сказала: интересная эспаньолка, угости коньяком.

— Ха-ха-ха! — расхохотался Ящиков. — Это мне нравится… А? Так и сказала?

— Ну и что, — спросил Ламуль, подойдя к ним и ущипнув одну из проплывших мимо красавиц, — защемило это вас или не защемило?

— Я думаю! Клянусь предком моим Франциском! Штука с перцем!

— С красным или с черным? — воскликнул Ящиков.

— Эти русские не могут без политики!

— Vive le roi Henry Quatre!

— Прошу при мне не упоминать о Бурбонах!

Пьер Ламуль взобрался на стол и заорал, размахивая бутылкой.

— О ла, ла! Живее! Веселее! Хохочите так, чтоб в Москве слышно было!

Глядя на него, бешено замахал смычком румын, и вся толпа понеслась мимо, сталкиваясь, визжа и хохоча. Тогда Пьер Ламуль вдруг сделал знак, и зал погрузился во мрак.

Музыка умолкла, хохот и визг усилились. Но мгновенно опять все осветилось, и почти рядом с собою увидал банкир свою Терезу, страстно обнимающуюся с Морисом Фуко.

— Передышка, — крикнул он менее весело, чем кричал до сих пор, и все кинулись занимать столики.

— Идем сюда, — шепнула Тереза, и они сели вдвоем в углу за маленький столик.

— Старая дыня взбеленилась, когда я тебя обнял…

— Я могу выдать тебе расписку.

На белой стене появился вдруг раскланивающийся Чарли Чаплин. Люстры погасли, и под аплодисменты пирующих стал изощряться в ужимках прославленный киногений.

— Уговори его куда-нибудь уехать!

— Как же! Он жить без меня не может!

— Пошли его к черту!

— А черт разве даст мне в год 200 000 франков?

— О эти франки!

— Да! «О», когда они есть, и «ах», когда их нет!

— Неужели ты продажна, Тереза?

— Не для тебя! В тебя я влюблена, как 10 000 мартовских кошек!

— Почему только 10 000?

— Ну, двадцать тысяч. А как ты любишь меня?

Морис хотел страстно ответить ей и на секунду задумался, вспоминая, какое из животных всего влюбчивее.

Внезапно по зале пронесся возглас восхищения. Он взглянул на экран и замер от изумления. По пенистой дороге неведомого леса шла красавица… такая красавица… Но все исчезло, и явилась надпись:

«Инженер Симеон пробует новый трактор».

— Снова, снова, — раздались голоса, — повторите картину.

Вспыхнули слова:

«Виды острова Люлю. Туземная девушка торопится выйти из леса до захода солнца».

Явился неведомый лес и красавица… такая красавица и вновь…

«Инженер Симеон пробует новый трактор».

— Снова, снова, — кричали мужчины, — к черту инженера!

— Так как же ты любишь меня? — спросила Тереза, нащупывая туфелькой ногу Мориса, которую тот по рассеянности отдернул. — Ну же!.. Как ты меня любишь?

— Я… я… очень люблю, — пробормотал он, глядя на экран.

— Да перестань смотреть на эту дуру! Как же ты меня любишь?

— Люблю… как…

— Ну, как что?

— Как лошадь!

— Осел!

Среди дам слышался ропот.

— Дальше, дальше, — кричали они, а мужчины орали: — Снова, снова!

Наконец окончательно и бесповоротно появился на экране лысый инженер Симеон и заковылял на тракторе по американскому полю. Тереза уставила на него лорнет и, больно прищемив локтем палец Мориса, воскликнула:

— Какой красавец… сразу видно, что… изобрел трактор.

И ушла, швырнув в Мориса салфеткой.

Глава II Привидение XX века

Прекрасная Тереза рассердилась, и все заметили это.

Рассердились вслед за ней многие дамы. Жена Жана Эбьена подошла к нему, взяла его под руку, ущипнула при этом под локтем и, не разжимая щипка, повела по залу.

— Ну-с, — сказала она с лучезарной улыбкой, так что со стороны казалось, что она говорит что-то очень приятное, — мерзавец вы этакий! Не угодно ли вам уехать домой, потаскун проклятый?

И она еще сильней сжала щипок.

— Люсси! — прошептал истязуемый.

— Поедем домой!

— Но!..

— Или я сейчас пойду и отдамся первому встречному!

Роберт Валуа и Ящиков не имели жен.

— Вот женщина, — говорил первый, — клянусь моим предком Генрихом Анжуйским! Эта женщина! Это то, что называется женщиной!

— Да, — багровея, бормотал полковник, — мда!.. Много женщин видал в родной стороне… но одна лишь из них в память — врезалась мне… Эй, дубинушка, ухнем!

Прекрасная Тереза удалилась, говорят, в свою комнату и там билась сама и била все кругом в ужасающей истерике.

Пьер Ламуль беседовал о чем-то с демонстратором картин, Морис Фуко смущенно стоял возле и, видимо, соображал, как и чем может он теперь вернуть столь близкое и возможное недавно счастье. Веселье внезапно исчезло, как шампанское, вылитое на зыбучий песок. Шипя, как змеи, одевались в передней дамы. Смущенно улыбаясь, утешали их кавалеры. На патагонца с крюшоном никто уже не обращал внимания. Его затолкали. Китайчонок распахивал двери. Негритенок усаживал в автомобили. Этот маленький черный сын далекого Конго видел в эту ночь поразительные сцены. Он видел, как одна полная дама, сев в автомобиль, сорвала с шеи ожерелье и им принялась хлестать по щекам важного на вид господина, видел и еще много такого, чего, не могли понять его курчавые мозги. Зал опустел. Ламуль прощался с Робертом Валуа и с Ящиковым.

— У Терезы мигрень, — говорил он.

— Ящиков сокрушенно вздохнул.

— Передайте мой душевный поклон! У меня в мирное время бывали мигрени! И знаете, чем вылечился? Лакрицей!

— Но какова женщина!

— Мда.

— Черт знает, что за женщина… и что за остров такой — Люлю!

Последний автомобиль, шурша по гравию, исчез во мраке.

Одна за другою погрузились во мрак комнаты огромной дачи. Банкир прошел к себе в кабинет и по внутреннему телефону вызвал горничную Прекрасной Терезы.

— Как себя чувствует барыня?

— Им все хуже!

— Гм! А не хочет ли она что-нибудь передать мне?

— Сейчас узнаю! Банкир ждал с некоторою дрожью.

— Барыня просили передать… простите, сударь… Я, право, передаю только слова барыни… что вы…

— Ну… ну…

— Что вы… простите ради бога… гнусная скотина…

— … и урод! — крикнул голос Терезы.

— Да… да… сударь, — простите… и урод!.

Банкир с некоторым облегчением повесил трубку. Он еще дешево отделался. С волнением он стал ходить по своему кабинету, словно прислушиваясь к чему-то. Он снял со шкафа глобус и, сдунув пыль с Великого океана, провел пальцем по тропикам.

Потом он разулся, долго прислушивался и, наконец, стал пробираться по коридору, ведущему в темный зал.

Прислуга, утомленная суетой, спала. Сквозь открытые окна зала доносился глухой гром ночного экспресса и далекий несмолкаемый гул столицы. Воздух был прян, и от садовых цветов и от аромата духов, оставшегося, как воспоминание о плечах и локонах недавно здесь танцевавших красавиц.

Пьер Ламуль, дойдя до середины зала, тихо свистнул. В ответ тоже раздался свист.

— Господин Бисанже? — спросил шепотом Ламуль.

— Я… это вы, господин Ламуль?

— Я… кажется, все спят.

Он прислушался. Ему показалось, что под диваном в куче серпантина прошуршала мышь, но потом снова все смолкло.

— Ну, действуйте… и да хранит нас парижская богоматерь!

Слышно было, как завозился во мраке господин Бисанже.

— Внимание! — сказал он тихо.

Что-то зажужжало, и вдруг на стене явилась «она», та самая, которая торопилась уйти из леса.

— Не вертите, не вертите, — прошептал Пьер Ламуль, — а то опять выскочит это лысое страшилище!

Красавица замерла, словно прислушивалась к чему-то.

Пьер Ламуль подошел к ней совсем близко. Вблизи она была огромна, и, когда он тронул ее, под его рукой закачалось полотно, причем лес и красавица затрепыхались, как простыня на венецианском балконе. Пьер Ламуль отошел. Мыши опять завозились под диваном. Он кинул в них пробкой, попавшейся под ногу, и, пятясь задом, стал отступать от экрана, и чем больше он удалялся, тем прекраснее становилась она.

— Бум!!!

Пеер Ламуль опрокинул в темноте один из столиков.

С громом покатились пустые бутылки. Господин Бисанже в ужасе потушил аппарат, а Ламуль замер в той позе, в какой отступал, и сердце его застучало, как пулемет. Но никто не шевелился во всем доме.