Владимир Семёнов - Трагедия Цусимы

• Название: Трагедия Цусимы
• Автор: Владимир Семёнов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-30238-3

Эта книга написана человеком уникальной судьбы. Капитан второго ранга Владимир Иванович Семёнов был единственным офицером Российского Императорского флота, которому в годы Русско-японской войны довелось служить и на Первой, и на Второй Тихоокеанских эскадрах и участвовать в обоих главных морских сражениях — в Желтом море и при Цусиме. В трагическом Цусимском бою, находясь на флагмане русской эскадры, Семёнов получил пять ранений и после возвращения из японского плена прожил совсем недолго, но успел дополнить свои дневники, которые вел во время боевых действий, и издать их тремя книгами: «Расплата», «Бой при Цусиме», «Цена крови». Еще при жизни автора эти книги были переведены на девять языков, их цитировал сам триумфатор Цусимы — адмирал Того. А на родине мемуары Семёнова вызвали громкий скандал — Владимир Иванович первым посмел написать, что броненосец «Петропавловск», на котором погиб адмирал Макаров, подорвался не на японской, а на русской мине, и вопреки общественному мнению очень высоко оценивал деятельность адмирала Рожественского.

После ранней смерти В. И. Семёнова (он скончался в возрасте 43 лет) его книги были незаслуженно забыты и теперь известны лишь специалистам. Это — первое за 100 лет полное издание трилогии, возвращающее отечественному читателю одни из лучших мемуаров о Русско-японской войне.

---

Наибольшую опасность представляли заградители, удачно — случайно или намеренно — шедшие курсом, который прямо, без всяких поворотов, вел их в гавань. Даже подбитые, лишенные возможности управляться и работать машиной, они все же могли достигнуть цели, как это показал пример «Ангары». Опасность была серьезная, а потому, по указанию адмирала, поперек этого критического курса, к западу от центральной линии (входной створ), под берегом Тигрового полуострова были затоплены пароходы Восточно-Китайской железной дороги «Хайлар» и «Харбин», а к востоку от нее, уступом, ближе ко входу — «Шилка». Таким образом, на подходе по створу надо было сначала держать правее, потом свернуть влево, опять взять вправо и только после этого ложиться на обычный входной курс. Маневр — ночью, в лучах прожекторов, под огнем батарей и охранных судов — по меньшей мере весьма затруднительный. Кроме того, из-под Золотой горы выступал вновь образовавшийся риф — затонувшие брандеры.

Оборона входа при посредстве крейсеров и канонерок была усилена до наивозможного предела. Брандер, затонувший на отмели Маячной горы, почти на том месте, куда 26 января выбросился «Ретвизан», был утилизирован, как подводный (а частью и надводный) бруствер, за которым, вплотную к нему отшвартовавшись, расположился «Гиляк». Вместе с новыми прибрежными батареями (из пушек «Ангары»), находившимися от него вправо и влево, получалась первая линия обороны; дальше, на бочках, по правую и по левую сторону пролива стояли канонерки — это вторая линия; наконец, в глубине, имея под своим огнем весь проход, «Аскольд» и «Баян» — третья линия.

Для безопасности этих охранных судов спешно сооружался «сетевой бон», т. е. бон с подвязанными к нему железными сетями, который, будучи заведен поперек узкого и мелководного входа, представлял собой как бы занавес (от поверхности воды и почти до дна), непроницаемый для мин, выпущенных с внешнего рейда.

Получались известия, что, потерпев неудачу с брандерами старого образца, японцы собираются зажечь самое море, а именно: в разгар приливного течения подвести ко входу, зажечь и взорвать пароходы, налитые керосином, бензином и т. п. снадобьями, горящими на поверхности воды. Опять-таки были произведены опыты, и оказалось, что в случае такой затеи эскадре грозит немалая опасность, особенно если во время прилива будет дуть хотя слабый южный ветер. Немедленно же явились изобретатели, предложившие проекты несгораемых бонов, преграждающих течение такой огненной реки (надо было задержать только поверхностный слой). Проекты рассматривались без замедления, и к осуществлению тех, которые признавались наилучшими, приступали тотчас же. Адмирал твердо держался своего правила: «Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Лучше десять раз начать сызнова, признав свою ошибку, чем за все это время ничего не делать и сидеть сложа руки в раздумье: как бы сделать превосходнее? Le mienx c'est l'ennemie du bien!»

Между прочим, была принята и такая мера: суда, стоявшие в проходе для его охраны, все были повернуты кормой в море, Держась с кормы надежными цепными швартовами за бочки на мертвых якорях. В случае появления огненной реки они должны были давать машинам самый полный ход вперед, вследствие чего, несомненно, получилось бы могучее поверхностное течение в обратном направлении. Было ли бы оно в состоянии побороть силу приливного течения по поверхности или нет? — It was the question… Это можно было бы решить только на деле, но, по мнению адмирала, нельзя было пренебрегать никакой мелочью, никаким самым слабым шансом, раз являлась надежда, что он может послужить нам на пользу.

Приступили к исправлению броненосцев. Инженеры обещали к половине мая «Цесаревича», а к июню «Ретвизана» отделать заново. Даже пробитый негодный кессон «Ретвизана» утилизировали, починили, подрезали, подправили и приспособили к «Севастополю», чтобы исправить повреждения, полученные им 27 февраля при столкновении…

Почти ежедневно миноносцы на ночь высылались в море не столько для розысков неприятеля, который словно в воду канул, как для практики, для обучения их тому, чему давно следовало бы их выучить, готовясь к войне…

Важно было то, что никто не сидел сложа руки.

Хорошее было время!..

Новый командующий обо всем успевал вспомнить, обо всем подумать. Так, между прочим, были отменены все церемонии. Не только при проезде начальства мимо корабля, но даже и при посещениях работы не прекращались.

— Я не для парада приехал, а посмотреть на дело в полном ходу. Вот, Бог даст, кончится война, тогда начнется настоящая служба, согласно артикулу, а теперь не до того!.. — полушутя, полусерьезно говорил адмирал.

Форма одежды была также упрощена до крайних пределов. Универсальным костюмом признавалась тужурка. Правда, приказано было всегда быть, на всякий случай, при оружии, но выбор его вне строя предоставлялся собственному усмотрению в зависимости от обстоятельств — сабля, кортик, даже винтовка, а лучше всего — хороший револьвер, и не в кобуре на поясе, а просто в кармане.

21 марта разыгрался трагикомический эпизод. Среди бела дня, при великолепной погоде, появился на горизонте коммерческий пароход (без флага), смело шедший прямо в Артур.

Все только радовались. Казалось очевидным, что он везет нам какие-то припасы. Пароход, подойдя к границе района действия крепостных орудий, остановился, поглядел, но затем, вместо того чтобы, как полагалось, подать условные сигналы, вступить в переговоры с Золотой горой, круто повернул и пошел в море… подняв японский флаг!

Раньше, чем дежурный крейсер успел выйти из гавани и броситься за ним в погоню, — от него на горизонте остался только легкий дымок…

Эскадра была так настроена, что этот случай «великолепного нахальства», оставшегося безнаказанным, возбудил только общее веселье и дал повод к целому граду добродушных острот по адресу «Бороды». Должно быть, так же почтительно-фамильярно пересмеивались между собой солдаты старой гвардии Наполеона, когда ему случалось не попасть ногой в стремя.

— Говорят, «Дедушка» прямо озверел! — Действительно — промазал! — Это ли не обида? — Все предвидел, везде задал ходу, всех расшевелил, и вдруг — под самым носом!.. — И на старуху бывает проруха!.. — зубоскалила толпа, всегда счастливая, если ей удастся подметить промах ее идола…

Приказано было впредь дежурному крейсеру с рассвета и до наступления темноты оставаться на внешнем рейде в полной готовности дать ход. Однако даже и для крейсеров выход из бассейнов был связан с высотой воды (все тот же пролив, который «не успели» углубить до войны).

Броненосцы могли выходить только в полную воду, зато в малую воду не могли выходить даже и крейсера… Если эта малая вода приходилась как раз на рассвете или при наступлении темноты, то… приказание оказывалось невыполнимым. Конечно, самое простое решение вопроса было — держать дежурный крейсер на внешнем рейде и день, и ночь, производя смену в зависимости от высоты воды, но, с другой стороны, это значило бы еженощно подставлять один из своих крейсеров под атаки неприятельских миноносцев. А крейсеров было не так много… Адмирал разрешил эту дилемму весьма удачно. В промежутке между «Шилкой» и затонувшими японскими брандерами, которые, как я уже говорил, образовали собой Риф, выступающий из-под Золотой горы, он затопил еще пароход «Эдуард Барри». Получилось нечто вроде мола, за которым на мертвых якорях были поставлены бочки.

К этим бочкам, с носу и с кормы, швартовился дежурный крейсер. Здесь, в значительной степени огражденный от мин подводным бруствером, он стоял, не ворочаясь, вне зависимости от ветра и переменного приливо-отливного течения, бортом в море и носом к единственному выходу из-за нового мола, всегда готовый, смотря по обстоятельствам, либо встретить наступающего врага всей силой огня своей артиллерии, либо, отдав швартовы, преследовать его при отступлении. Это было отлично придумано… Казалось бы, так просто, так естественно, а ведь вот никому до сих пор не пришло в голову!..

24 марта с Золотой горы донесли о появлении на горизонте «собачек». В дежурстве на внешнем рейде держался «Баян». Всем остальным крейсерам приказано было развести пары, но выход не состоялся. «Собачки» только показались и сейчас же ушли. Погода портилась. 25 марта почти круглые сутки шел дождь, а 26-го надвинулся густой туман. Неприятеля не было ни видно, ни «слышно».

29 марта в дежурстве была «Диана». Весь день пробродили близ Артура, высматривали, слушали… — ничего! (Дежурство все еще было только дневное и бродячее, так как серьезная работа по укладке мертвых якорей и постановке бочек, к которым должен был швартовиться дежурный крейсер, еще не была закончена.)

29 марта погода окончательно исправилась, и на 29-е был назначен выход в море всей эскадры для крейсерства и… обучения маневрированию.