Владимир Семёнов - Трагедия Цусимы

• Название: Трагедия Цусимы
• Автор: Владимир Семёнов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-30238-3

Эта книга написана человеком уникальной судьбы. Капитан второго ранга Владимир Иванович Семёнов был единственным офицером Российского Императорского флота, которому в годы Русско-японской войны довелось служить и на Первой, и на Второй Тихоокеанских эскадрах и участвовать в обоих главных морских сражениях — в Желтом море и при Цусиме. В трагическом Цусимском бою, находясь на флагмане русской эскадры, Семёнов получил пять ранений и после возвращения из японского плена прожил совсем недолго, но успел дополнить свои дневники, которые вел во время боевых действий, и издать их тремя книгами: «Расплата», «Бой при Цусиме», «Цена крови». Еще при жизни автора эти книги были переведены на девять языков, их цитировал сам триумфатор Цусимы — адмирал Того. А на родине мемуары Семёнова вызвали громкий скандал — Владимир Иванович первым посмел написать, что броненосец «Петропавловск», на котором погиб адмирал Макаров, подорвался не на японской, а на русской мине, и вопреки общественному мнению очень высоко оценивал деятельность адмирала Рожественского.

После ранней смерти В. И. Семёнова (он скончался в возрасте 43 лет) его книги были незаслуженно забыты и теперь известны лишь специалистам. Это — первое за 100 лет полное издание трилогии, возвращающее отечественному читателю одни из лучших мемуаров о Русско-японской войне.

---

Многим, однако же, казалось странным, что «Бобр» в тот же день, засветло, вернулся в Артур, покинув (несомненно, по распоряжению свыше) позицию, на которой принес такую пользу… Его встретили криками «ура» — но в сердце закрадывалось невольное сомнение… Почему его вернули? Почему, наоборот, не послали в помощь ему «Гремящий», «Отважный», «Гиляк», уже собравшие свои машины и готовые к походу? Почему отставили экспедицию крейсеров и миноносцев, стоявших под парами?.. По сведениям, проникавшим на эскадру, знали, что бой был жаркий, что наши полевые войска дрались блестяще… С другой стороны, очевидно, отдавали японцам должное — не умаляли доблести врага…

— Знаете ли… один раз мне стало так жутко!., прямо — страшно! — рассказывал впоследствии офицер, украшенный Георгиевским крестом за подвиги храбрости, совершенные на глазах у сотен свидетелей. — Не людская толпа, а сама стихия!.. Стоял я с нашей батареей позади левого фланга, в предупреждение обхода по мелководью. Идет бой. Мы не можем принять участия, а по нас откуда-то так и жарят. Потери… И даже изрядные. Положение — самое гнусное. Однако ничего, терпим и только накаливаемся, свирепость в себе разводим — «погоди, мол, дай срок! В свой черед и мы тебе насыпем!..» — Настроение прекрасное!.. Ну-с, наконец, дорвались! Пришел наш черед! Обходят по мелководью… Сколько их было с самого начала? — не могу сказать, потому что, наверно, и с фронта много уже счистили. Под наши пушки вышло, на взгляд, около батальона. Однако со знаменем — должно быть, что раньше полк был… Повернули к берегу, прямо на нас. Тяжело идут; по грудь в воде; дно вязкое, илистое… Открыли огонь… Почти наверняка. Кто с ног свалился — утонул. Уж не встанет!.. Меньше и меньше их становится… а все идут!.. И знамя это так и мотается — видно, из рук в руки переходит… А все идут!.. «Шрапнель! — кричу. — Чаще, чаще!» — сам не знаю, что командую… Сам у орудий работаю (убыль до того большая была). Раненые наши, тяжелые, через силу ползут, снаряды тащат… Кони подбитые и те, кажется, с земли приподнимаются… Что было!.. И только когда вместе с последним человеком рухнуло в воду знамя… — Ну!.. — тут я понял, как всем нам страшно было при мысли: «вдруг дойдут?..» Все кончилось… Впереди чистая вода… Сразу же вызвались охотники (и много!) пойти добыть это знамя… — думали — всплыть должно… Да нет! — видно, последний знаменщик не выпустил его из рук, так и лег с ним вместе на донный ил!.. — Не нашли!.. А тут вскоре же подошли их канонерки и начали наш левый фланг разделывать… Чистая работа! Можно сказать, прямо срыли все наши «усиленные профили»…

В результате, как известно, генерал Фок приказал за ночь очистить позицию… Отступление было совершенно не подготовлено, так как на перешейке собирались держаться недели две, месяц, даже более!.. Следствием явилась полная неурядица. Войска, только что геройски отражавшие атаки превосходящих сил противника, отходили назад в беспорядке, словно после поражения.

«Отступаем — значит, гонят! Гонят — значит, неприятель за плечами!» — такая естественная психология!.. И вот — стрельба по собственному обозу и… даже хуже — два полка, высылающие цепи друг против друга, едва не вступившие в бой.

В ту же ночь, словно спохватившись, послали первый отряд миноносцев в Society bay (к западу от перешейка Кинь-Чжоу), чтобы атаковать японские канонерки, помогавшие своим огнем во фланг нашей позиции наступлению правого крыла японской армии.

Экспедиция закончилась крайне неудачно. Канонерок, конечно, не нашли (ясно, что на ночь они ушли в море), а разыскивая их среди островов, миноносец «Внушительный» вылетел на камни, и его пришлось взорвать, чтобы он не достался в руки неприятеля…

Это были дни лихорадки, томительной неизвестности, самых разноречивых слухов — то о победе, то о поражении…

Я обещал моим читателям, что буду стараться с фотографической точностью передавать те впечатления, те настроения, которые мы переживали за эти роковые дни, но это так трудно!.. Дела было по горло… И какого тяжелого, обидного дела: снимать пушки с судов и ставить их на батареи сухопутного фронта… Именно за эти дни в моем дневнике записаны (часто в несколько приемов за сутки) только отдельные, отрывочные фразы, между строк которых читается столько горьких воспоминаний, ропота, почти… проклятий!.. Нет! — я не берусь их комментировать!.. Вот они: «16 мая. — Досадно. Писать противно. Отреклись. — Спасти, уберечь эскадру, усиливая безнадежную крепость ценою разоружения судов… Вздор! Не то! В кусты тянет. С кораблем гибнет 100 проц., а на берегу этого не бывает. Вот где собака зарыта! — Куропаткин «сметет» в море! — Славны бубны за горами! — Тюренчен, Кинь-Чжоу… — Идти драться, а не отсиживаться! — Бой невозможен. — Силы не равны… Так ли?.. А если и так — прорыв с боем во Владивосток! — Говорят: бегство, бросить своих! Ловко сказано! Прямо — герои! — Да, не надуешь! — Кутузов, тот решил: отдадим Москву — спасем армию, спасем Россию! А тут — пожертвуем эскадрой, съедем на берег, попробуем спасти Артур!.. С виду — самоотвержение, а на деле — все-таки есть шанс уцелеть! На земле не тонут!.. — У нас снимают две 6-дюймовых и четыре 75-миллиметровых… Дрянь! Еще не то будет!..»

«11 ч. 35 мин. вечера (лунная ночь). Отряд японских миноносцев идет по внешнему рейду с востока на запад. Верно, пришли бросать мины. 11 ч. 52 мин. «Гиляк» и другие суда в проходе открыли огонь. Далеко: 40–50 кабельтовых. Стреляли и батареи. 12 ч. 8 мин. ночи. Японцы благополучно ушли. Конечно, свое дело сделали. «В тихую, лунную ночь…» Как на смех!.. Даже не попробовали послать прогнать… Водобоязнь!..»

«20 мая. — Готовилась экспедиция крейсеров и миноносцев. Туман помешал. Пошли в Печилийский залив только миноносцы… Не разберешь!.. Туман — нельзя идти — ничего не увидишь; ясно — нельзя идти — тебя увидят раньше времени… Да что тут!.. — Так нервы раздёргались, что во всем видишь приметы… Около 11 ч. вечера разразилась настоящая тропическая гроза. Странное явление: в общем тучи довольно высоко, а какое-то одинокое, низкое облако, совсем белое, словно самосветящееся, нашло на вершину Золотой горы, окутало ее (как срезало половину) и стоит на общем темном фоне бледным пятном, а при вспышках молний делается багровым… К добру ли?.. — Как глупо!..»

«21 мая. — Миноносцы благополучно возвратились в 8 ч. утра. Ничего не сделали, ничего не видели. Хоть все целы, — и на том спасибо! К тому же — добрая примета — все же на что-то рискнули…»

Миноносцы в сухом доке Порт-Артура

Тяжелое было время и в смысле чисто физического труда. Особенно доставалось крейсерам. Стоя в проходе, каждую ночь караулили и перестреливались с японцами, приходившими забрасывать внешний рейд минами, причем команда спала, не раздеваясь, — половинное число прислуги у своих орудий, прочие где-нибудь поблизости. Кроме того, день и ночь работали над постройкой батарей, так что из четырех отделений (Весь личный состав корабля делится на две вахты, а каждая вахта — на два отделения.) — одно было на работах, одно стояло вахту, одно, только что сменившись с вахты, собиралось идти на работу, и одно, придя с работ, отдыхало, чтобы вступить на вахту. Прибавьте сюда же погрузку угля, наряд шлюпок для траления рейда. Выдавались дни, когда люди почти валились с ног от усталости, засыпали на ходу.

Главная наша беда, по меткому матросскому выражению, заключалась в том, что «голова пропала»!..

В. К. Витгефт, принявший командование эскадрой, оказался на этом посту совершенно случайно, единственно вследствие… поспешного отъезда адмирала Алексеева и неприбытия адмирала Скрыдлова. Личная его храбрость, многократно на деле им проявленная, стояла вне всяких сомнений. В прошлом его сопровождала репутация безукоризненно честного человека и ученого работника… Но вся почти его служба прошла на берегу. Моряком он не был и открыто в этом признавался. Вступив в командование эскадрой, на первом же собрании флагманов и капитанов он так и заявил: «…Жду от вас, господа, не только содействия, но и совета. Я — не флотоводец…»

Это было сказано честно и прямо, но, по-моему, лучше было бы не делать такого заявления…

На войне единоначалие — первое условие успеха. Без полководца может погибнуть армия. Без флотоводца не может существовать флот. Военные законы, основанные на уроках истории, недаром так подчеркивают значение этой единой власти, единой воли. Даже мнение военного совета, собираемого в критические моменты, имеет лишь совещательное значение для единого, высшего начальника. Этот последний может (по закону) присоединиться к мнению не только меньшинства, но даже к мнению единичного лица, признав его наилучшим, — и такое решение уже не подлежит спору, признается окончательным. Дальше идет уже исполнение приказания.

На знаменитом совете в Филях большинство ужасалось при мысли отдать Первопрестольную без боя, но Кутузов, который не отрекался перед собранием от своего звания полководца (что делалось в его душе? был ли он так уверен в непреложной истинности своего решения? — кто знает…), сказал: