Булат Галеев - Советский Фауст

• Название: Советский Фауст
• Автор: Булат Галеев
• Издательство: ТГЖИ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: issn 0869-8961

Библиотека журнала «Казань» — № 9-12/94

Спецвыпуск: у нас в гостях — Академия наук Республики Татарстан

От издателя

В данной документальной повести излагается трагическая и прекрасная судьба великого изобретателя Льва Сергеевича Термена (1896–1993), пионера электронного искусства, который в последние годы своей жизни тесно был связан с автором книги и СКБ «Прометей», неоднократно бывал в Казани и выступал перед казанцами. Искусство и «тайная» техника, аплодисменты восторженных залов всего мира и тихие кабинеты Лубянки, — этот союз белого и черного, добра и зла сопровождал его всю долгую, почти вековую жизнь...

^{Bulat Galeyev's documentary book «Soviet Faust» reveals tragic and beautiful fate of great Soviet inventor Lev Sergeyevich Termen (1896–1993), electronic art pioneer who had tight relations with author of the book and SKB «Prometheus» in last years of his life. Lev Sergeyevich visited Kazan many times, appearing before its citizens. Art and «secret» technology, storm of enthusiastic applause in concert halls all over the world and silent KGB rooms — such combination of black and white, of evil and goodness was distinctive feature of all his long, almost century long life.}

Книга издана при содействии Фонда современного искусства Сороса (Россия, Москва)

В книге использованы графические портреты работы казанского художника Н.Альмеева, а также фотографии, сделанные Р.Сайфуллиным, Р.Мухаметзяновым, Ф.Губаевым, С.Зориным, Л.Кавиной, А.Кулешовым, И. Снигиревым (и неизвестным фотографом из ведомства Л.Берия). Стихи из «Фауста» Гете цитируются по изданию: Гете. Фауст. — М.: Искусство, 1962 (в переводе Н.А.Холодковского).

© Галеев Булат Махмудович

---

— Я помогал переводить техническую литературу, письма. Где? На площади Дзержинского, точнее, рядом в переулке. Дали мне, наконец, лабораторию, это было существенно. Я долго ею занимался, внизу, под площадью, думал — начну изучать интересные вещи. И вдруг мне задание сменили, — почему-то тогда в КГБ (уже Андропов, кстати, был), захотели изучать всякую чепуху: телепатию, экстрасенсов, инопланетян, НЛО. Предложили мне разобраться со всем этим. Они в КГБ почему-то боялись всех этих НЛО. Я понял, что пора уходить. Несерьезно, неинтересно[66]...

Он помнил всегда о музыке. И даже «за забором», пусть, правда, уже будучи вольнонаемным, ему все-таки удалось как-то похвалиться своим знаменитым, именным изобретением, «терменвоксом», — на концерте в клубе КГБ. Да, времена менялись, изменились существенно. Вырос его авторитет, подкрепленный ростом доверия. Поднялся культурный уровень КГБ. Но есть предел — и он ушел.

Понятно, куда — вернулся. В царство музыки, в консерваторию, в лабораторию музыкальной акустики (где мы и встретились с ним в первый раз). Но после какого-то робкого неосторожного интервью американцу, где самым секретным сведением была, по-видимому, информация о том, что он жив-здоров, его, точнее его аппаратуру выкинули на двор Московской консерватории. Мой приятель давний, композитор Станислав Крейчи вспоминает: иду в лабораторию, а около мусорного ящика лежит «терпситон», разбитый вдребезги, топором изрубленный, для надежности...

— Пришлось уйти из консерватории. Там был завхоз, по фамилии Николаев, он мне сказал, что электричеством в их организации заниматься запрещено. Мне не понравилось еще, что не разрешали много работать. К тому же домашние надоедали, — раз ты первый изобретатель телевизора, сделай такой, большой и непокупной для себя, для дома. А мне это было уже неинтересно, мне хотелось реализовать многие свои новые изобретения. В КГБ было лучше, — если попрошу остаться работать до ночи, поставят охранника с ружьем на дежурство и, пожалуйста, хоть до утра.

Да, выходит, буржуазные ученые пришли к неточному выводу, считая, что подневольный труд имеет меньший к.п.д., чем на свободе. Как всегда, советская действительность опровергала их науку. Или, может, свобода у нас в стране была такая, что лучше — в неволю?..

А если судить шире, планетарно, по-человечески, — наверно права девочка, которая принесла однажды, во времена нашей юности, в литературное объединение свое небольшое белое стихотворение. Точно его не помню, но суть отнюдь не детская:

В магазине давали свободу.
Очередь, давка.
Тем, кому повезло, — досталось.
А остальным пришлось довольствоваться
«осознанной необходимостью».

Нашим героем управляла всю жизнь осознанная необходимость — творить, выдумывать, пробовать. В этом смысле он был свободен и в неволе. А официальная свобода для него оказалась — «пуще неволи».

— Пришел в университет, на кафедру акустики. Никого не знаю, никто никому не помогает. Захожу, — а начальник кафедры говорит вдруг: «Здравствуйте, Лев Сергеевич!». Оказывается, это бывший мой ученик-стажер по питерским, царскосельским временам, — Ржевкин Сергей Николаевич[67]. Мне с ним было очень интересно, хорошо. Я занимался регистрацией электрического излучения человеческого тела — это не телепатия, это научно! Сделал многоголосный вариант «терменвокса». Для переключения голосов использовал радиопередатчики, размещенные между пальцами. А в другом варианте эти голоса, тембры переключались... взглядом, движением глаза, фотоэлемент следил за зрачком. Думал о том, как управлять терменвоксом с помощью биотоков, движением мысли. Но основная работа — не музыка. Биоакустикой занимался, управлением на расстоянии, руководил дипломными работами студентов, читал лекции по обществу «Знание».

Да, широта интересов — как во времена американской командировки. А условия? Лев Сергеевич был рад закутку, который ему выделили за шкафом. Я помню свою обескураженность, когда спросил в первый его приезд в Казань, в 1975 году, на нашу конференцию, — как, мол, его представлять: профессор, лауреат Сталинской премии? Он ответил, что не надо: Сталинская премия закрытая, секретная, а профессором он был только в прошлом, в Америке. Сейчас он — «механик высокой квалификации 6-го разряда». Объяснил, что уже давно, по возрасту вышел на пенсию, а по советским законам продолжать работать любому пенсионеру разрешалось лишь на пролетарских должностях. Предложил мне представить его просто: изобретатель и музыкант Термен (рис. 20)...

Рис. 20. Л.С.Термен на III Всесоюзной конференции «Свет и музыка» (Казань, 1975 г.)

А настрой, настроение у изобретателя и музыканта были отнюдь не пенсионерские. Он готовился вновь развернуть свой поиск, наверстать потерянное в ведомстве Мефистофеля время. Он хотел, другие — ничего не хотели.

— Ректор университета Рэм Хохлов (он любил путешествовать по горам, альпинист, Вы знаете) — обещал создать мне специальную музыкальную лабораторию. Но он упал с горы и умер. На кафедре тоже стал новый начальник — Красильников[68]. Меня перевели на акустику моря. Я изучал шумы автомобилей, ерунду всякую. Но я хотел приносить пользу...

Вначале я принимал этот постоянный рефрен «польза», «полезный» просто за фаустовское преклонение перед Делом. Сейчас думается еще — Лев Сергеевич не хотел быть в тягость тем, кто его «приютил», отрабатывая свою неистребимую любовь к жизни и к своему делу максимальной отдачей на данном конкретном месте. Ведь для всех своих нынешних коллег, да и для ближних, наверно, он уже становился постепенно чужим, отдаленным, — человеком из прошлого века...

Мне кажется, ему доставляло особое удовольствие бывать у нас в Казани, ведь здесь собирались со всей страны те, кому были дороги идеи революционного искусства, идеи «Gesamtkunstwerk». Невзирая на возраст, и стар и млад. В 1979 году Лев Сергеевич приехал к нам во второй раз, на следующую Всесоюзную школу молодых ученых и специалистов «Свет и музыка». Сам привез с собою свою технику, сделал доклад, дал несколько концертов в Молодежном центре, в нашем институте, выступил по телевидению (рис. 21).

Вскоре, в 1981 году я оказался в Москве по делам с приятелями из Казанской киностудии. Так сказать, с ответным визитом. Уговорил их снять Льва Сергеевича. Встретились на улице, он сокрушенно посетовал: на работу не пускают, сделали субботу выходным днем, воскресенье — тем более. Дома, на Ленинском проспекте, — тоже нет условий для работы, тесновато, семья растет. Решили снять интервью с ним на пленэре, поехали за город. Пока ехали, показал Лев Сергеевич нам тетрадь:

— В субботу-воскресенье деваться некуда, работать негде, хожу в кино. Тепло, уютно. Здесь у меня список просмотренных фильмов, более четырех тысяч названий. Записываю, что уже видел, — не люблю два раза смотреть одно и то же. Вот и сегодня после съемок подвезите меня, пожалуйста, к какому-нибудь кинотеатру.

Рис. 21. Всесоюзная школа «Свет и музыка» (Казань, 1979 г.). Слева направо — Л.Термен, С.Зорин, В.Колейчук, И.Ванечкина

Даже автомобиль наш, кажется, вздрогнул, чуть не остановился, — невозможно такое, это же сколько часов, сколько дней он провел, наслаждаясь «важнейшим из искусств»? Это же почище, чем два постоянных стакана водки на Пятом авеню Нью-Йорка. За что же ему еще такая пытка на старости лет?

— На кафедре наукой занимаются мало, все больше о заработках, званиях, о заказах думают. Нет никаких результатов, а в КГБ — были. Я не привык так. И тогда я решил сделать полезные предложения правительству, чтобы был заказ: устройство защиты для розыска средств микровойны. Я давно уже понял, что 2–3 нехороших человека могут по частям собрать в каком-нибудь подвале атомную бомбу и угрожать взрывом города. Я придумал такой прибор, который помогал бы «увидеть» даже в толпе любого человека, который несет отдельные части этой бомбы. Но мне даже не ответили из секретной части университета. А еще я снова хотел предложить свою идею «микроскопии времени», чтобы люди долго жили. По этому поводу ко мне и раньше приходили из КГБ, но я не стал тогда открывать своего секрета. Ведь там (Лев Сергеевич показывает пальцем вверх) одни старики, а «микроскопия времени», если она попадет им в руки, — вещь посерьезней атомной бомбы.

Поначалу меня позабавило, рассмешило: «старики из Политбюро» — мальчишки по сравнению с ним. Уже позже, через несколько лет я расспросил-таки подробнее, — что же это такое, «микроскопия времени»? И мне самому стало жутковато. Уже не Фаустом дохнуло от всего этого, а Вагнером — тем, который у Гете выращивал в колбе какого-то нетопыря-«гомункулюса».

Мне самому не все понятно в объяснениях Термена. Быть может, не все было сказано. Хотите верьте, хотите — нет. Я — не верю, что это возможно. Тем более, рассказ самого Льва Сергеевича, как всегда, — в сопровождении улыбок, и опять трудно отличить, что в шутку, что всерьез: