Константин Кромиади - «За землю, за волю!» Воспоминания соратника генерала Власова

• Название: «За землю, за волю!» Воспоминания соратника генерала Власова
• Автор: Константин Кромиади
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9533-5027-3

Эта книга — воспоминания одного из сотрудников штаба генерал-лейтенанта Власова полковника Константина Григорьевича Кромиади. За свою долгую жизнь автор последовательно был офицером Русской императорской армии, Русской армии генерала Врангеля, Русской народной национальной армии, Русской освободительной армии (РОА) и, наконец, офицером Вооруженных сил Комитета освобождения народов России (КОНР). При его непосредственном участии проходило организационное становление и оформление эфемерной Русской освободительной армии, а затем и ВС KOНP. Автор был одним из немногих белоэмигрантов, входивших в ближайшее окружение Власова.

---

А какое варварство было допущено по отношению к доктору Быстролетову, который при выдаче в Платлинге вскрыл себе вены. Его тоже спасли, но он объявил голодовку, а приставленный к нему американский солдат хлестал его по щекам, заставляя есть. Но эта мера не помогла, и тогда храбрый воин стал таскать раненого за волосы и подносить к его лицу револьвер, грозя прикончить его. Быстролетов прекратил голодовку, но перед его повторной выдачей повесился в уборной.

Да, страшны и кровавы были пути репатриации. Тогда англо-американцы точно старались не отставать в зверствах от своих советских союзников. И все это усугублялось тем, что упомянутые зверства происходили через год, а то и два после войны, когда все солдаты вернулись с фронтов к своим семьям, когда, казалось бы, было покончено с теми, кто вызвал это кровавое международное побоище, и следовало бы успокоиться и образумиться. Вместо этого экзекуция над советскими беженцами, как выходцами из Советского Союза после 1939 года, все еще продолжалась. Их выдавали Сталину не только в Германии, Австрии и Италии, но и у себя, во Франции, Англии и в Соединенных Штатах Америки. И, как потом выяснилось, и там выдачи русских военнопленных и восточных рабочих сопровождались не только обманом и коварством, но и жестокими мероприятиями, не уступавшими мероприятиям их восточного союзника, как было упомянуто выше.

Формы и места выдач были тогда слишком разнообразны и слишком многочисленны, и трудно было их все тогда учесть и упомянуть. Я коснулся здесь только кратко крупных, ошеломивших нас выдач, чтобы отдать дань прошлому и заклеймить укором тех, у кого могла подняться рука на такое страшное злодеяние. В связи с вышеизложенным невольно вспоминаются слова Ачесона, когда, раздосадованный бесконечным «вето» Молотова, которые тот накладывал на общие решения, сказал своему коллеге Бевену: «Мы, кажется, не ту свинью зарезали». Я удивляюсь, что Ачесон пришел к такому выводу с таким большим опозданием, а не после Дахау, Лисица и Платлинга, когда англо-американцы, выполняя волю Сталина, принуждены были покрыть себя несмываемым позором.

Однако я уклонился от своего повествования и позволю себе еще раз вернуться к нашим беженцам в Фюссене и его окрестностях. Итак, Сталин после того, как одних своих бунтовщиков схватил на полях сражений, других ему выдали союзники, а третьи потянулись к нему с повинной, знал, что осталось еще около семи с половиной миллионов, успевших скрыться на оккупированных зонах западных демократий, и их нужно было во что бы то ни стало заполучить. Не заботой о застрявших на чужбине беженцах руководствовался Сталин, посылая свои комиссии на Запад, а желанием покарать бежавших, чтобы другим повадно не было. Я бы сказал, что советская власть открыла новый беженский фронт, разослав свои репатриационные комиссии во все три оккупированные западными демократиями зоны, и беженцы в этих зонах не были гарантированы от насилия со стороны советчиков, но и не только советчиков. Так, например, во французской зоне они свободно ходили по адресам эмигрантов и принуждали их пойти в советский лагерь.

Летом 1946 года в деревне Кнолленграбен, под Равенсбургом, с наступлением темноты приехали на автомобиле вывезти семью Шатова (Шатов, он же Каштанов, — бывший начальник охраны генерала Власова). Дома была Шатова с ребенком. Она вовремя заметила незваных гостей и скрылась, заперев за собою двери. Три советских офицера, входя в дом, увидели входящего в калитку самого Шатова, но и он их увидел и повернул обратно. Они окликнули его, но он убежал. Тогда один из них дал ему вслед два выстрела, но не попал. После этого вошли в дом. Квартира Шатовых оказалась запертой. Они приставили револьвер к виску старика хозяина дома, требуя сказать, куда девалась Шатова, но старик и его старуха сказали, что они ничего не знают. Тогда они сломали замок и ограбили квартиру, забрав все носильные вещи. Это были члены советской репатриационной комиссии, а французские власти отказались принять жалобу на грабителей.

Случай с Шатовым не был единственным. Советская репатриационная комиссия выезжала на ловлю своих жертв на автомобиле, а за машиной следовал большой омнибус для добычи. В таком составе были и у нас и спрашивали, где я, но жена сказала, что я в отъезде, а на вопрос, куда поехал, сказала, что это их не касается, достаточно и того, что мы — старые эмигранты. Люди стали бояться оставаться днем дома, чтобы не попасть экзекуторам в руки. И тем не менее попадались.

В Равенсбурге одна бывшая советская девушка панически боялась репатриантов. Как-то она шла по улице и не заметила, как перед нею очутились члены советской репатриационной миссии. Мало того, они обратились именно к ней, спрося по-немецки, где такая-то улица. Она, не растерявшись, вытянула руку вперед и, повернув ее направо, произнесла «зо, унд зо». Бедная девушка побоялась сказать лишнее слово, чтобы не быть опознанной, а те были ее ответом удовлетворены и пошли дальше.

А в Кемптене одна одинокая советская девушка была принята в семью бездетными пожилыми старыми эмигрантами. Она полюбила своих новых родителей, те — ее. Как-то, когда она одна была дома, советчики ввалились к ней. Она перепугалась, но твердо заявила, что они старые эмигранты. И на все их вопросы отвечала «не знаю» и опрашиваемое ее не интересует. Тогда один из них спросил, почему она не топит печи и сидит в холодной комнате (дело было зимою), и она ответила, что она не умеет топить печь, что скоро вернется папа и затопит ее. Тут советчики поднялись и со словами «И чему вас старых эмигранток учат?» покинули помещение.

И все-таки такие курьезные случаи и некоторые другие, им подобные, тогда составляли исключение, а нормально — людей вытаскивали из их домов, хватали их на улицах, и не к кому было обратиться за помощью, их судьба никого не интересовала. Кроме того, нередко и немецкая полиция вытаскивала скрывавшихся русских парней и девушек и доставляла их на сборный пункт, ибо советчики пригрозили немцам расправой за укрывательство своих людей.

Но это, конечно, были пустяки по сравнению с тем, что имело место в кемптенском лагере летом того же года. Приехал из Мюнхена в Кемптен какой то американец изъять по советскому списку якобы засевших в лагере военных преступников. Совершенно неожиданно лагерь был оцеплен американскими солдатами, а офицер с командой и другие вошли в помещение изъять людей. Перепуганные люди хлынули в церковь, где священник служил службу. Американский офицер вошел в церковь, но, ничего не сказавши, ушел. Через 20 минут пришла команда МП[50], они ворвались в церковь и стали оттуда выволакивать обезумевших от страха людей. Поднялись паника, крики, женский вой, но их вытаскивали за руки, за волосы и за ноги. Священник вышел на амвон в облачении, с крестом в руке, чтобы усовестить насильников, но подошедший к нему солдат так сильно ударил его по лицу, что он упал в одну сторону, а крест полетел в другую. Люди бежали в алтарь, пытались спастись от преследователей, но их вытаскивали и из алтаря, причем свалили престол и растоптали антимис, чашу, скинию со Св. Дарами. Короче говоря, доблестная команда устроила в церкви мамаево побоище. У дверей здания стоял часовой. К нему подошел вышедший из церкви пожилой человек и взволнованно сказал: «Ах ты, демократ!» Но демократ стоял, красный как рак, и не шевельнулся — может быть, ему было так же противно смотреть на это.

Не обошлась кемптенская экзекуция и без казусов. В тот момент, когда свалка в церкви дошла до своего апогея, экзекуторы, не разобравшись в жертвах, схватили и француженку из лагерной администрации. Та стала отбиваться и кричать, тогда ее повалили и, схватив за волосы и за ноги, вытащили в коридор, где выяснилось, что она не из унтерменшей. Пришлось им извиниться перед нею.

И еще одно: громадный, почти двухметровый негр из лагерной американской администрации, глядя на происходящее, молча стоял в стороне и заливался слезами. Когда же изъятие подошло к концу и комиссия, погрузив свои жертвы на грузовики, собиралась отъехать, стоявшие и наблюдавшие за тем, что творилось, латыши, литовцы и эстонцы, жившие недалеко от русского лагеря, шпалерами легли на дорогу перед машинами. Американцам стало стыдно. Они стали уговаривать балтийцев открыть дорогу и обещали возвращение всех задержанных. И действительно: они были возвращены.

В этот же день в отделении лагеря, в одной из школ, беженцы под руководством полковника Сахарова забаррикадировали входы в здание школы и подняли над зданием черный флаг. Но экзекуторы туда не сунулись.

Осенью, когда должны были начаться в школах занятия, бургомистр Кемптена просил очистить школы от беженцев, и их перевели в Фюссен, в помещения бывших эсэсовских казарм. В Фюссене лагерь превратился одно время в сборный пункт; там жили те, кто противился депортации, и те, кто собирался вернуться домой добровольно. Но и те и другие жили в отдельных помещениях. Уехала тогда от нас группа парней и девушек. Уж больно противно им стало скрываться и пресмыкаться. А кроме того — тяга домой, к родным, к друзьям. С этой группой уехал и фельдфебель Д., студент. Я его не стал отговаривать, по опыту зная, что эмиграция — тяжелый, порою невыносимый путь. А он на прощание сказал: господин полковник, если меня не расстреляют, все остальное готов перенести ради того, чтобы попасть домой. Перед отъездом группы все парни и девушки пришли со мной прощаться и принесли мне много съестного из того, что им дали на дорогу. Должен тут заметить, что среди советской группы сразу же завелись чекисты, которые установили свои порядки: когда они уехали, в подвале их помещения было найдено несколько трупов.