Арсений Несмелов - Литературное наследие

• Название: Литературное наследие
• Автор: Арсений Несмелов
• Жанр: Современная проза

Арсений Несмелов (1889, Москва — 1945, Гродеково, близ Владивостока) — псевдоним Арсения Ивановича Митропольского. Был кадровым офицером сперва царской армии, потом — колчаковской. Судьба забросила его в 1920 году во временно независимый Владивосток, где и вышли первые книги стихотворений поэта.

В 1924 году он бежал из СССР, перейдя через китайскую границу, и поселился в Харбине, в Маньчжурии, где более чем на два десятилетия занял прочное положение «лучшего русского поэта Китая». Переписывался с Мариной Цветаевой, которая хотела отредактировать его поэму «Через океан». Был всегда непримирим к большевикам, думал, что судьба России сложилась бы иначе, «если бы нечисть не принесло в запломбированном вагоне».

Несмелов оставил ярчайшие воспоминания о литературной жизни Владивостока начала 20-х годов, до сих пор полностью не изданные.

В августе 1945 года, когда советские войска вошли в Харбин, поэт был арестован и вывезен в СССР. Почти сразу же, на станции Гродеково — столице приморского казачества, — в пересыльной тюрьме Несмелов умер от кровоизлияния в мозг.

Автор более чем десятка книг, изданных в Москве, Владивостоке, Харбине, Шанхае. О раннем сборнике Несмелова «Уступы» (1924) Борис Пастернак коротко написал в письме к жене: «Хорошие стихи».

---

Евгений Витковский (Москва) Ли Мэн (Чикаго)

ЧЕРЕЗ ОКЕАН Поэма

В 1922 году, в дни эвакуации Приморья остатками дальневосточной Белой Армии, несколько кадет, раздобыв крошечный парусно-моторный бот «Рязань», решили плыть на нем в Америку. Капитаном судна был избран случайно встреченный в порту боцман. Судно благополучно прибыло к берегам Северной Америки, установив рекорд наименьшего тоннажа для трансокеанского рейса. Как сообщает молва, жители города, в гавани которого кадеты бросили якорь, вынесли «Рязань» на берег и на руках, под звуки оркестров, пронесли по улицам.

1

Складка досады, как шнур на лбу;
Капитан опустил трубу:
«В этих широтах, где шквалом бьет
Левиафанов, — рыбачий бот?!»

Лево руля положил штурвал,
Вахтенный тянет сигнальный фал.

Долго ли боту лечь в дрейф?
Кливер прихвачен, фок — с рей,
Заполоскал и упал бизань.
«Русская дрянь! На корме — «Рязань»!»

Рупор к матросским губам прижат,
Мышцы на голой груди дрожат,
И выдувает, как мехом, грудь:
«Эй, вы откуда? Куда ваш путь?»

И переплескивает моряку:
«Из Владивостока в А-ме-ри-ку!»

2

Бот, не поднявший при встрече флага
(Снят революцией этот флаг), —
Кто он для встречного? Лишь бродяга
С жалкой командою из бродяг!

«Русский!» — не спичечный коробок ли
Эта скорлупка? В ней шесть сердец:
Шесть человек насчитал в бинокли,
Женской толпой зацветя, спардек.

Девичьим губкам поахать любо,
Радостно сердце зажечь огнем.
Легче!.. На боте не флаг яхт-клуба,
Не знаменитый спортсмен на нем!

«Русский!» — От голода и от страха
Прет бесшабашно на рожон.
Нету причины ни петь, ни ахать —
Воздух их родины заражен.

Это суденышко — сыпнотифозный,
С койки своей убежавший в бреду.
Путь его к гибели неосознан:
«Без покаяния пропадут!»

3

Бот на ост, пароход на вест.
Ставь, капитан, на восточном крест,
Жми, капитан, желваки скул:
Будут собою кормить акул.

Васко да Гама и Лаперуз
С морем иную вели игру-с;
Там удальцы, королевский флот,
Это же — русский дырявый бот.

Был капитан, вероятно, прав.
Высверкал радио-телеграф:

«В трех тысячах миль от Сан-Франциско
(Дата) встречен рыбачий бот.
Курс — ост. Невероятность риска
Убеждает в безумьи ведущих его;
Впрочем, бот принадлежит русским,
А им благоразумие свойственно разве?
Иокогама во вторник. Телеграфируйте груз.
Тихоокеанская линия. "Эмпресс оф Азия"[3]».

4

Не угадаешь, какого ранга
Этот потомок орангутанга;
Ноги расставил, учуяв крен,
Свесились руки до колен.

Морда небритая смотрит храбро,
Воздух со свистом ноздрею забран;
Цепкой о ножичек бряк да бряк,
Боцман Карась — удалой моряк!

Жадной девчонкой в порту обласкан,
Алым цветочком украсит лацкан,
Но из цветочного барахла
Прет, как галушка, мурло хохла.

Он на вопрос, на учтивость герла:
«Где ваша женушка?» — брякнет: «Вмерла!»
Плавал в Шанхай, на Камчатке жил,
Любит хану, и сулю, и джин.

Деньги оставил у хитрой барышни —
Стало быть, снова ступай на парусник.
Тяжело похмелье на берегу.
«Можешь в Америку плыть?» — «Могу!»

Лишь оторваться б! Всяк путь отраден.
«Бот-то, ребятушки, не украден?»
Впрочем, в моменты эвакуации
Мелочами интересоваться ли?

«Выспись да трезвым наутро встань,
По-настоящему капитань!»

5

Боцман лениво идет на ют.
Славно ребята его поют!
Даже не хочется материть —
Верится: выпоют материк!

«Ветер-ветерочек, вей в корму,
Ветер-ветерочек, не штормуй!
Чтобы каждый парус был пузат,
Потому что нам нельзя назад.

Ветер-ветерочек, я — кадет,
Был всегда на палочку надет;
А теперь в смоле холщовый зад,
Но и задом нам нельзя назад.

Ветер-ветерочек, не к добру
Не учил я раньше ал-геб-ру,
А горланил с чехами «наздар»,
Вот за это и нельзя назад.

Может, плакать будем мы потом,
Но потом бывает суп с котом,
И, что бы там ни было, пока
Принимай-ка нас, Америка!»

Думает, сплевывая, Карась:
«Ладная банда подобралась!»

6

Друг, не вчера ли зубрил про катеты
Да про квадраты гипотенуз?
Нынче же, смотришь, придут и схватят те,
Что объявили отцам войну.

Можно ль учиться, когда надтреснут
Старый уклад и метель в дыру?
С курток погоны приказом срезаны,
Дядьки указывают директору.

Проще простого: винтовки нате-ка,
Нате подсумки и груз обойм.
Не перейти ль от игры в солдатики
К братоубийственнейшей из войн?

И перешли. Так уходит скаут
В лагерь, как эти в отряды шли;
Но о любимых лишь bene aut
Nihil — их пять уцелело лишь!

В лагере можно мечтать о доме,
Лес оконтрастит его уют,
Ну, а в тайге ничего нет, кроме
Гнуса. Соловушки не поют.

Нет молочка, и уютам — крышка;
В ночь непогожую — до утра
Закоченеешь, как кочерыжка,
Коль не сумеешь разжечь костра.

Детские души — как лапоть в клочья!
Зубы молочные раскроша,
Вырастят мальчики зубы волчьи,
Волчьей же сделается душа.

Хмуро дичая от понужая,
Бурым становишься, как медведь.
Здесь обрастешь бородой, мужая,
Или истаешь, чтоб умереть.

Ночью, когда раздвигают сучья
Звезд соглядатайские лучи,
Смело и просто заглянешь с кручи
Сердца в кристальную глубь причин.

Что-то увидишь и в память спрячешь,
Чтобы беречь весь свой век его,
И никогда уже не заплачет
Так улыбнувшийся в непогодь.

В плен ли достанешься, на коленках
Не поползешь — не такая стать:
Сами умели поставить к стенке,
Значит, сумеют и сами стать!

7

Город и море: куда же дальше нам?
Грузят два крейсера генеральшами.
День пробродили в порту, и вот
Сняли с причалов рыбачий бот.

С берега море песок сгребало.
Ветер — на девять штормовых баллов —
Взвизгивал, брызгами морося.
Темень. И трубочка Карася.

8

Близится. Вот он. Перешагнул.
Так по таежным вершинам ветер
Тянет широкий протяжный гул,
Словно сырые рыбачьи сети.

Плавно поднимет и бросит вниз;
Всхлипнув, скрипуче положит набок.
Лампа качается и карниз
Темной каюты качает как бы.

Будто бы та же кругом тайга,
Та же землянка без зги, без следа.
Тиф. Неустанный напор врага
И голубые лохмотья бреда.

Нет: то широко идет волна,
Словно щенок за щенком, в прискочку,
И любопытно следит луна
В мертвом движеньи живую точку.

Это на мачте несет «Рязань»
Желтый огонь, золотую искру.
Это зрачок, темноту грызя,
Точку свою из тумана выскреб.

9

Дни и недели. «Карась, мы где?» —
«В морю». — «Хохлуха, туда ль нас гонишь?» —
«Разве написано на воде?
Прём на восток, и молись иконе!»

Бот по-таежному нелюдим, —
Встречей в тайге не прельстишь бродягу:
Если увидят далекий дым,
Так норовят, что от дыма — тягу.

Может, в Америку плыть нельзя?
Может, в Америке встретят в сабли?
Всё же всё чаще, волной скользя,
Щупал прожектор шальной кораблик.

Пёрли по-жульнически. В кустах
Так пробирается беглый. Кончик
Уха в траве показав, русак
Так удирает от шустрых гончих.

Думалось, встретит «Рязань» ковчег
Этакий мощный и необъятный,
Пересчитает, обложит всех
И заворотит: гуляй обратно!

У Карася, уж на что бывал,
Стала тоска проступать на морде;
Все-таки пёрли и в штиль, и в шквал,
Не помышляющие о рекорде.

Белкой, крутящейся в колесе
Страха, кончают свой путь отважный,
Ибо приблизились к полосе,
Именуемой каботажной.

«Морду набьют, — говорит Карась, —
Даже напиться не будет сроку!»
Всё ж, неизвестности покорясь,
Курс до конца на восток простроган.

Вот и прибрежные острова,
Не изменять же у цели румба!..
И растворяется синева
Пройденных миль над страной Колумба

Только укрыться и не пытайсь:
Всюду подгадят болтун и кляузник.
Вот заметка из какого-то «Таймс»
В переводе на русский паузник:

«Через океан на 10-тонном боте.
Установлен рекорд на наименьший тоннаж».
Фотографии: мистер Карась (уже в рединготе!),
Обсосанная ветрами «Рязань» и ее экипаж.

В заметке сказано: «Уклоняясь от встречи
С дозорным миноносцем и принятый за спиртовоза,
Бот не исполнил приказания в дрейф лечь
И был обстрелян, но, к счастью, в воздух.

Из своей скорлупы при осмотре вытряс
Бот шесть человек. До ближайшей гавани
Капитан не пожелал сообщить (славянская хитрость!)
Истинной — рекордсменской — цели плавания.

Итак, приз, равный 30 000 долларам,
За трансокеанский рейс при наименьшем тоннаже
Достанется этим бесшабашным головам».
Затем: интервью — почтительнейшее — с хохлованом нашим.

10

Говорят, и этому я верю,
Что тот город, где кадет-матрос
Бросил якорь, вынес бот на берег
И по улицам его понес.

И о чем народом крепким пелось,
Что кричалось — выдумать не рвись;
Вероятно, прославлялась смелость
И отваги мужественный риск.

Милые, что ныне с вами сталось,
Я не знаю. Вероятно, там
Растворившись, приняли за малость
Славу, улыбнувшуюся вам.

Кончен сказ и требуется вывод;
Подытожить, сердце, не пора ль,
Ибо скажут: расписались мы вот,
Ну и что же? Какова мораль?..

11

Лбом мы прошибали океаны
Волн летящих и слепой тайги:
В жребий отщепенства окаянный
Заковал нас Рок, а не враги.

Мы плечами поднимали подвиг,
Только сердце было наш домкрат;
Мы не знали, что такое отдых
В раззолоченном венце наград.

Много нас рассеяно по свету,
Отоснившихся уже врагу;
Мы — лишь тема, милая поэту,
Мы — лишь след на тающем снегу.

Победителя, конечно, судят,
Только побежденный не судим,
И в грядущем мы одеты будем
Ореолом славы золотым.

И кричу, строфу восторгом скомкав,
Зоркий, злой и цепкий, как репей:
«Как торнадо, захлестнет потомков
Дерзкий ветер наших эпопей!»

Харбин, 1930