Георг Лукач - Исторический роман

• Название: Исторический роман
• Автор: Георг Лукач
• Издательство: Литературный критик
• Жанр: Философия
• Год: 1937

Литературный критик, 1937, № 7, 9, 12; 1938, № 3, 7, 8, 12.

---

Так возникает для масс конкретная возможность понять, что все их существование исторически обусловлено, увидеть в истории нечто такое, что вторгается в повседневный быт — и, следовательно, то, до чего есть дело каждому человеку.

Решительные и быстро следующие друг за другом перевороты изменили в этот период всю экономическую и культурную жизнь всего французского народа. Но революционные и наполеоновские войны в корне или частично уничтожали пережитки феодализма и в очень многих побежденных странах и областях, — например, на Рейне или в Северной Италии. Социальное и культурное отличие Рейнской области от остальной Германии, сильно сказавшееся еще в революции 1848 года, — это наследие наполеоновского периода. И широкие массы побежденных стран понимали связь таких общественных сдвигов с революцией во Франции. Сошлемся, хотя бы на некоторые литературные образцы, в которых отразилось это явление. Сопоставьте с юношескими воспоминаниями Гейне первые главы "Пармской обители" Стендаля и вы увидите, какое неизгладимое впечатление оставило в Северной Италии недолгое французское господство.

Одну из существенных сторон буржуазной революции, проведенной серьезно и более или менее последовательно, составляет широкое распространение национального мышления в народных массах. Лишь как следствие революции 1789 года и наполеоновского режима национальное чувство вошло в сознание крестьянства, низших слоев мелкой буржуазии и т. д.; они признали новую Францию своей страной, своим отечеством, созданным их усилиями.

Однако, национальное чувство — а, вместе с тем, чувство и понимание истории своей нации, — пробудилось не только в самой Франции. Наполеоновские войны подняли повсюду высокую волну национального чувства, национального сопротивления завоеваниям Наполеона, волну воодушевленного стремления к национальной независимости. Правда, такого рода движение почти везде, как сказал Маркс, представляет собой смесь "возрождения и реакций": так было в Испании, в Германии, России и т. д. Но, например, борьба за независимость Польши, вспышка польского национального чувства, по своей основной тенденции была прогрессивной, Во всяком случае, сколько бы ни примешивалось реакционности к борьбе за национальное возрождение в отдельных странах, это было все-таки подлинно массовое движение, и оно не могло не пробудить в массах интерес к истории. Апелляция к национальной самостоятельности, к национальному своеобразию неизбежно связывается с воскрешением национальной истории, с воспоминаниями о великом прошлом, с протестом против унижения национальной гордости.

Таким образом, с одной стороны, в этом обращении к истории, получившем массовый характер, национальный элемент связывается с проблемами общественного преобразования, а, с другой стороны, все в более и более широких кругах распространяется сознание, что история каждого народа есть только часть всемирной истории. Это возрастающее понимание исторической преемственности, исторического происхождения современного общества начинает проявляться и в отношении к экономическим условиям, к историческим формам классовой борьбы.

В XVI1I веке только единичные, парадоксально остроумные критики зарождающегося капитализма сравнивали капиталистическую эксплоатацию рабочих с формами эксплоатации, существовавшими в прежние времена; из этого сравнения они делали вывод, что самая бесчеловечная из всех систем эксплоатации — это капитализм (например, см. Ланге). Подобное же сравнение Дореволюционного и послереволюционного общества во Франции, с экономической точки зрения 'плоское и реакционно-тенденциозное, стало позднее идеологическим оружием романтиков-легитимистов, борющихся против Французской революции и отстаивающих феодализм. Бесчеловечности капитализма, хаосу всеобщей конкуренции, уничтожению малых "великими", упадку культуры, благодаря превращению всех ценностей в товар и т д., они противополагали (обычно, в реакционно-тенденциозном Духе) социальную идиллию средневековья как период мирного сотрудничества всех классов, как эпоху органического роста культуры. Мы подчеркнули уже, что в таких полемических сочинениях очень часто преобладала реакционная тенденция; все же нельзя забывать, что именно в эти годы впервые возникает представление о капитализме как об определенном историческом этапе общественного развития и что это представление выработали не классики политической экономии, а как раз их противники. Достаточно здесь привести в пример Сисмонди, который, при всей сбивчивости и неясности теоретических принципов, сумел очень точно поставить отдельные проблемы исторического развития капиталистической экономики; вспомните хотя бы его слова о том, что в древности пролетариат жил за счет общества, а современное общество живет за счет пролетариата.

Из этих беглых замечаний видно уже, что тенденция к осознанию истории достигла наибольшего напряжения в посленаполеоновский период, во времена Реставрации и Священного союза. Однако, дух этого впервые торжествующего и официально признанного историзма реакционен и псевдоисторичен по самому своему существу. Историческая мысль, публицистика и беллетристика легитимизма резко противопоставляет себя историческим взглядам Просвещения и идеям французской революции. Идеал легитимистов — это возвращение к дореволюционному общественному порядку; другими словами, они мечтали о том, чтобы из истории было вычеркнуто одно из крупнейших всемирно-исторических событий.

Согласно такому реакционному истолкованию, история — это тихий, незаметный, естественный, "органический" рост. Следовательно, это такое "развитие", которое в своей основе является застоем. Старые, уважаемые, законные установления не могут быть изменены — и, главное, — изменены сознательно. Активность человека должна быть совсем изгнана из истории. Историческая правовая школа в Германии отказывает народам даже в праве создавать себе новые законы и хочет предоставить старую и пеструю систему феодального обычного права ее собственному "органическому росту".

На почве этой борьбы против "абстрактного", "неисторичного" духа Просвещения под флагом историзма возникает, таким образом, псевдоисторизм, идеология неподвижности и возврата к средневековью. Действительные исторические факты беспощадно искажались в угоду реакционным целям этой теории; но ложность ее была тем более очевидной, что легитимистская идеология входила в решительное противоречие с вызвавшей ее жизненной практикой; экономическая необходимость вынудила Реставрацию вступить в тесную связь с выросшим к тому времени капитализмом и даже искать в нем одну из важнейших экономических и политических опор (приблизительно в такое же положение попали реакционные правительства Пруссии, Австрии и других стран). Теперь приходится писать историю заною, исходя из новой общественной основы. Шатобриан пытается пересмотреть античную историю, чтобы в ее лице унизить и отвергнуть исторический прообраз якобинского и наполеоновского периода; при этом Шатобриан и другие псевдоисторики реакционного направления сочиняют легенду об идиллической, несравненной гармонии средневекового общества. Эта тенденция становится определяющей для изображения средних веков в романтической художественной литературе периода Реставрации.

Легитимистский псевдоисторизм, несмотря на свою идейную порочность, все же оказал чрезвычайно сильное влияние на последующее развитие: он был извращенным, ложным, но тем не менее необходимым выражением большого исторического переворота, начатого Французской революцией. Новая ступень развития, начало которой совпадает с Реставрацией, заставляет также и защитников человеческого прогресса выковать себе новое идеологическое оружие. Мы уже знаем, что Просвещение со всей энергией восставало против исторической законности и права на дальнейшее существование пережитков феодализма. Говорили мы также и о том, что послереволюционные легитимисты видели все содержание истории в восстановлении и сохранении этих пережитков. После революции защитники прогресса должны были притти к такой концепции, которая доказала бы историческую необходимость Французской революции и убеждала бы в том, что эта революция была вершиной длительного и постепенного исторического развития, а вовсе не внезапным "затмением" человеческого сознания или "стихийной катастрофой" (Кювье); новая историческая концепция должна была, опираясь на исторические доказательства и предпосылки, показать, что грядущее общественное развитие возможно только на буржуазно-демократическом пути.

Но по сравнению с теориями просветителей здесь происходит огромное изменение взглядов на, прогресс. Прогресс не представляется теперь явлением по существу неисторическим, борьбой гуманистического Разума против феодально-абсолютистской Неразумности. Разумность человеческого прогресса все определеннее выводится согласно новым взглядам из исторической борьбы внутриобщественных сил, а носителем и осуществителем прогресса человечества становится сама история. Самое важное здесь то, что решающая роль классовой борьбы в истории и в историческом прогрессе осознается все больше и больше. Новый подход к истории, яснее всего проявляющий себя в работах (выдающихся историков периода Реставрации, в значительной мере характеризуется именно сосредоточением исследования на этом вопросе. Писатели стараются доказать, опираясь на исторические данные, что новое общество возникло из классовой борьбы между дворянством и буржуазией, что именно эти классовые бои на своем последнем, решающем этапе, т. е. Французской революции, были той силой, которая опрокинула всю средневековую "идиллию". Из этого направления мысли впервые зарождается попытка рациональной периодизации истории — с той целью, чтобы разумно и научно разобраться в историческом происхождении и своеобразии современной действительности. Первую такую попытку периодизации мы находим еще во время революции, в главном историко-философском сочинении того периода — у Кондорсе. В период Реставрации эти мысли развивались дальше и получали научное обоснование. B произведениях великих утопистов историческая периодизация выходит уже за рамки буржуазного общества; и хотя этот шаг в будущее, оставляющий капитализм позади, делается еще по неверному, фантастическому пути, но все же историко-критические основы учения утопистов, в особенности, Фурье, связаны с глубокой и уничтожающей критикой буржуазного общества и его противоречий. Несмотря на всю фантастичность своих представлений о социализме, о путях, ведущих к нему, Фурье дал такую ясную картину внутренней противоречивости капитализма, что мысль об исторически преходящем характере этого общества приобретает уже реальную и пластическую силу.