Виктор Потанин - Провинциальный человек

• Название: Провинциальный человек
• Автор: Виктор Потанин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Верность земле, избранному делу, нравственная ответственность человека за свои помыслы и поступки — вот основные темы новой книги курганского прозаика, лауреата премии Ленинского комсомола, автора книг «Последние кони», «Пристань», «Поздний гость», «Избранное», «На вечерней заре» и др.

В сборник вошли новые произведения, а также ранее увидевшие свет в уральских и столичных издательствах.

Издается к 50-летию автора.

---

В центре заповедника — каменный домик. Он, наверное, тоже из детской мечты — так он красив, необычен. А сложен домик всего-навсего из серого дикого камня, но как сложен! Словно бы здесь потрудился большой художник. Так и оказалось: и домик, и все богатство домика созданы руками Д. Шагдасурэна. «Спасибо, кудесник! Ты создаешь красоту, твое дело бессмертно...» А в другом месте: «Доброму волшебнику Шагдасурэну — наша сердечная благодарность.,.» И таких записей в книге отзывов много-много. Записи на монгольском, русском, немецком... И в каждой из них — волнение от этой красоты, от богатства.

Но что это за богатство? О великом кратко не скажешь. Но все же попробуем. Хотя бы два-три примера...

Из крыльев бабочек — этих белых, красных, розовых лепестков — созданы настоящие большие картины. Они рассказывают о монгольской весне или лете, на них снова мы видим горы... Как Шагдасурэн чувствует горы?

У художника горы совсем живые, и кажется, что у них есть свое дыхание, свой голос. Горы в дымке, и эта дымка-голубизна тоже живая. И оттого, что в картинах все отчетливое, живое — и сами горы, и зелень, и воздух — немного грустно, даже печально. Не мог не знать ясновидец художник, что у всего живого бывает конец, и этот конец отрицает и саму жизнь, и саму красоту, и не оставляет надежд человеку. Но Шагдасурэн — большой человек и такой же большой художник. А настоящий человек знает, что он бессмертен, потому что его дело — наследство — бессмертно. И настоящий художник тоже знает, что сила его полотен никогда не угаснет, потому что истинная красота вечна.

Да, вечна!.. В этом домике есть картины из листьев. Шагдасурэн складывает картины из листьев. Именно складывает, а не пишет. Шагдасурэн и отличный резчик. Из различных кореньев, старых сучьев он вырезает удивительные фигурки. Их хочется разглядывать бесконечно. Все эти зверюшки так живы, реальны, как будто встретились на лесной дороге. И еще много может художник: он делает чучела птиц и животных, старинные головные уборы, народные монгольские игры, различные головоломки из дерева и металла. Его ученик и соратник Ганбат Цэрэндорж, молодой художник из Дзуун-Мода, создал сервиз-керамику «Дружба народов». А потом молодежная выставка в монгольской столице увидела его сервиз «Улан-Батор».

— Ваша главная мечта, Цэрэндорж? — спросил я молодого художника при встрече. Его глаза заблестели.

— Хочу показать историю... Как росло дерево дружбы. Как росла дружба монголов с советским народом.

— Где вы учились?

— В Советском Союзе. Мой дом — Строгановское училище...

— Что вы любите больше всего на свете?

— Горы. Мой материал — природная глина. Ее тоже дают мне горы. Как не любить наши горы?!

Но вернемся в домик учителя Цэрэндоржа — Шагдасурэна. Среди картин, сложенных из крыльев бабочек, листьев, из цветной бумаги, встречаются и портреты. Это портреты знаменитых людей Дзуун-Мода и Центрального аймака. Глаза на портретах совсем живые. Они грустят или думают, а другие направлены через плечо твое, — туда, где раскинулись родные горы. Но среди этих портретов я не нашел Д. Арьи, директора Жаргаланта — знаменитого госхоза в Центральном аймаке.

— Не огорчайтесь! — утешил меня служитель этого домика. — Не огорчайтесь! Жизнь быстрее художника. Будет у нас и Арья! Обязательно будет!

Но я уже не мог успокоиться — подступило воспоминание. Подошел к окну, стал разглядывать горы. Они лежали тихие, снежные, шли облака над вершинами. Значит, к вечеру — снова снег... Как Арья чувствует горы?.. Как их чувствует знаменитый человек страны, Герой Труда МНР, член ЦК МНРП, знаменитый директор?.. И в памяти — его голос:

— У нас сорок шесть тысяч гектаров пашни. По-вашему, много? — Он смеется, смотрит прямо в глаза и сам отвечает: — Пашня песчаная. Но мы решили использовать склоны, самые глухие, мертвые склоны. Мы подведем туда воду. И посадим сады. Пусть цветут наши горы, пусть смотрят дети!..

И лицо его оживает, наливается радостью, и глаза сверкают, счастливо сверкают. Кто он теперь — знаменитый директор или художник?

— Как вы будете поднимать воду? Ведь горы...

— А мы уже поднимаем. Семьдесят гектаров садов плодоносят. А лет через десять!.. — И он приглашает нас в свои горы лет через десять, а пока ставит на стол огромное блюдо яблок: — Попробуйте, угощайтесь...

Эти яблоки с тех глухих горных склонов, из тех заповедных садов Арьи...

— Обязательно будет портрет Арьи! — обещает мне снова служитель.

И я ему верю, как верю и в знаменитые сады Арьи, как верю и в то, что однажды я снова сюда приеду...

Но давайте взглянем на эти заповедные горы. В последний раз перед дальней дорогой по стране. Скоро они станут воспоминанием, будут приходить во сне, будут снова звать и тревожить. Но я не знаю все равно, что мне ближе, дороже: море или горы? Наверное, все-таки горы. Потому что я увидел их в стране, которая с высоты своих гор — своего труда видна теперь всему миру. И горы эти, как и страна, всегда будут рядом — на расстоянии рукопожатия друга. Наверное, об этом, конечно, чувстве написал еще в далекие тридцатые годы великий поэт Монголии: «С самоотверженным русским товарищем крепко мы спаяны в рукопожатье». Нет уже Нацагдоржа, но жива правда его стихов.

III За строкой Нацагдоржа

Человека к дороге часто побуждает мечта. Иногда побуждает книга. С этих слов я начал свою «монгольскую тетрадь», этими словами продолжу, потому что верю — хорошие книги повелевают нами, и сила их такая большая, что ее можно сравнить лишь с властью отца или матери. Например, сила Пушкина, Нацагдоржа... В сущности тот и другой — духовные родители для своего народа, и не будь их — этого могучего родительского благословения — что-то бы безвозвратно не расцвело и погасло, и не было бы той гармонии в вечной народной душе.

Говорят еще, что все великие поэты похожи. И похожи они в своих пророчествах и надеждах. И часто они не видят исполнения своих откровений. Но зато как хорошо, если надежды эти сбываются еще при жизни великих. Так и случилось с Нацагдоржем. Он увидел восход солнца своими глазами, увидел огромные дали, которые встали перед любимой страной. Но все-таки это было всего лишь утро, всего лишь первые лучи солнца, а светлый день пришел позже, когда уже не было на земле поэта. Зато в этот день вступили теперь дети и внуки его — самое дорогое богатство нашей братской страны.

К этому богатству мы прикоснулись уже в самом начале дороги. В госхозе Борнуур нас сфотографировали с детьми возле юрты. Это — высшая честь, самый большой поклон гостю. Я и теперь все это чувствую, вижу: как обнял семилетнюю девочку в национальной одежде-дэли и вдруг вздрогнул, почувствовал, как под моей ладонью быстро-быстро забилось сердце, а глаза девочки засмеялись счастливым и благодарным смехом и в них заблестели такие же чистые лучики — огромная ласка, волнение. Так и заснял нас фотограф. И пока он прицеливался своим аппаратом, пока искал лучшую точку, многое пронеслось в голове моей и о многом подумалось: и о каких-то особых отцовских обязанностях перед этой девочкой в дэли, и о моей дочери Кате, живущей в тот миг далеко, за тысячи километров, и еще о многом — таком же милом, счастливом. И потом вся поездка проходила под этот радостно-возбужденный стук сердца, ведь мы приехали к братьям. Да, прекрасна страна, в которой так счастливы дети. И старики, и дети. Я не могу без этого добавления, потому что вспомнил о старой Дуламсурэн. Да и вряд ли когда-нибудь забудется эта женщина, эта встреча. Она случилась тоже в начале дороги, в том же госхозе Борнуур. Я и сейчас волнуюсь, а тогда еле сдерживал нетерпение, так хотелось быстрее вступить в беседу, задать Дуламсурэн десятки вопросов, вытащить все записные книжки, блокноты, занести туда каждое ее слово, но гостю в монгольской юрте не принято суетиться — он должен помолчать, оглядеться, а потом уж послушать хозяина. Так и началась наша встреча — посидели, помолчали, привыкли друг к другу...

Старой Дуламсурэн недавно исполнилось сто лет. Она живет в юрте с сыном и внуками, любит слушать транзистор и ходить по гостям. У нее еще хорошая, чистая память. И даже представить немыслимо, что в ней таится. А за спокойным, застывшим лицом старой женщины не разобрать ничего.

— Родителей помните? — спрашиваю ее. Она вдруг смеется громким грудным смехом и благодарно покачивает головой:

— Помню, помню. Они мне наследство оставили...

Дуламсурэн показывает ладонью на низенький столик — в юртах всегда все низенькое, даже стулья и табуреты — на коротких, словно подпиленных, ножках, чтобы удобней сидеть.

На столике стоят два узеньких медных стакана. Края их замшели, покрылись зеленым от времени. А в середине стаканов вытягиваются кверху блестящие стержни, похожие на вязальные спицы, только короче. Внизу к этим спицам крепится волчок. Крутнешь спицу, оживет волчок и начнет вращение. В стаканах шумит разреженный воздух, и это похоже на всхлипы ветра. Чем больше волчок сделает оборотов, тем дольше проживет человек, тем больше накопит счастья. Только крутить железную спицу нужно каждый день, непременно — каждый...