Петр Сергеев - Когда открываются тайны (Дзержинцы)

• Название: Когда открываются тайны (Дзержинцы)
• Автор: Петр Сергеев
• Издательство: Херсонское книжно-газетное издательство
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1963

1920 год. Последний оплот российской контрреволюции барон Врангель опрокинут в Черное море. Международная реакция, потерпев разгром в открытой борьбе, развертывает тайную шпионскую войну в тылу молодого Советского государства.

Постановлением Совета Труда и Обороны при личном участии В. И. Ленина создается Особый отдел ВЧК по охране границ. Свою работу по борьбе с контрреволюцией и шпионажем Особый отдел проводит через отделения, пункты и заставы, расположенные в пограничных городах и стратегических объектах на побережье Черного и Азовского морей.

Ожесточенная борьба завязалась в городе Херсоне и его районах, где были сконцентрированы штаб армии, Реввоенсовет, воинские части. Во главе вражеской разведки, управляемой Ватиканом, стоял Херсонский епископ Прокопий. Его ближайший помощник — отец Николай (он же атаман банды Иванов).

Врангелевская разведка засылает в Херсон бывшего полковника царской охранки Демидова. Ему удается занять пост начальника опытной станции побережья. Управление этой станции находится в Херсоне. Демидов, давно порвавший с семьей, узнает, что его дочь Любочка служит в Особом отделе секретарем-машинисткой. Он тайно встречается с дочерью, надеясь на ее помощь разведке. Демидов просчитался. Сотрудники Особого отдела обезвреживают врагов Советской власти. Епископ Прокопий и его помощники разоблачены.

---

— В наших храмах есть драгоценности, а бедствующие не могут купить детям своим ни одежды, ни хлеба. За свое служение мы требуем мзды и ждем милости от мирян и от государства, а истинное служение богу лишь тогда угодно, когда мы уподобимся примеру Александра Угольщика, который зарабатывал трудом рук своих на пропитание и безвозмездно исполнял церковные обряды.

— Его преосвященство изрек нам: папа Римский протягивает нам свою руку помощи... Но... протянутая папой рука — рука дьявола!

Отец Леонид сел, бесстрашно оглядев своих присмиревших собратьев.

Епископ вскочил и, точно ветряная мельница, замахал руками:

— Властью, данной мне, призываю: опомнись, безумец! Тебя ждет тяжкая кара!

Отец Леонид протестующе поднялся.

— Как бы ни были тяжки и мучительны мои страданья за веру, я буду переносить их с терпением слуги божьего, с упованием на милость божию.

— Хорошо, сын мой, что хоть в эти тяжелые минуты заблуждения ты остаешься с богом в душе, — примирительно сказал епископ. — Подвергнем тебя испытаниям.

Отец Леонид наклонил голову, садясь.

— Я готов, ваше преосвященство.

* * *

«Страдания и скорбь суть неизбежный удел честного человека. Их испытывают по воле божией не только грешники, но чаще праведники...» — так думал отец Леонид глядя на высокое окно у самого потолка. Двухаршинные толщи стен, черные занавески, скрывающие и без того скудный свет, тусклая коптилка, которая бросает тревожные тени на своды потолка, да зловеще качается продетая через потолочные кольца смоляная веревка, — вот узилище, в которое бросил отца Леонида епископ.

Отец Леонид, тяжело дыша, лежал распластанный на полу каземата. Его изможденное лицо не выражало муки. Превозмогая жажду и боль, он силился забыться сном. Перед ним проплывали видения юных лет, вспоминались недавние беседы с епископом. Отцу Леониду сделалось приятно от мысли, что всю свою жизнь он был верен идеалам человеколюбия и добра.

А наверху, в покоях епископа, решалась судьба этого упрямого человека. Отец Николай стоял перед епископом в крайнем возбуждении.

— Он не сказал ни слова, не попросил прощения. Ведет себя, как мученик за веру! Тьфу!

— Отлучением от церкви грозили?

— Передавал ваши слова и об этом. Ответствует: бог был, есть и останется в душе моей вместе с любовью к ближнему.

— Глупец! — вспылил епископ.

— Представьте себе, ваше преосвященство, когда мы его раздели догола, привязали к скамье и стали требовать признаний, он молчал. Я облил веревку водой, она сократилась и впилась в тело. Ни звука! Мы вздернули на дыбы. Результат тот же. Я привязал по гире к каждой ноге — безмолвствует. Наконец, велел резко опустить, но так, чтобы тело, падая вниз, не коснулось пола.

— Испробуем еще одно средство. — В глазах епископа загорелись злые огоньки.

Епископ взмахнул колокольчиком. Вошла долговязая монахиня-соглядатай. Все трое спустились в подвал, по боковой лестнице.

У небольшой дубовой двери аршинной толщины отец Николай заглянул в маленький «глазок», а затем приложил к нему ухо. Когда вошли в подземную камеру и епископ занял свое место в черном кресле, отец Николай небрежно прикрыл наготу лежавшего без движения человека.

— Поднимите голову, перед вами владыка.

Отец Леонид открыл глаза, прерывисто задышал. Епископ сделал знак рукой:

— Помогите ему.

Отец Николай вынужден был встать на колени и поднять голову своей жертвы.

Монахиня окунула в ведро с водой тряпицу и покрыла ею лицо отца Леонида. Струйки воды медленно поползли по лицу, заливая глаза.

Отец Леонид конвульсивно задергался от нестерпимой боли, застонал.

Монахиня сняла тряпицу и бросила на отца Николая тупой взгляд.

— Теперь ваше слово. Последний раз спрашивает владыка, сознаетесь ли во грехах своих? — спросила монахиня.

На палачей глянули светло-голубые бесстрашные глаза.

— Не грешен я ни перед богом, ни перед святой церковью, — отчетливо прошептал он. — Терплю, яка Христос терпел.

Наступило молчание. Отец Леонид, точно выброшенная на горячий песок рыба, тяжело дышал. Яростный гнев душил епископа. Он чувствовал себя точно обессилевший зверь, не справившийся с добычей.

ГЛАВА XIV ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ

В клубе водников по случаю дня Парижской коммуны был доклад. После доклада начался спектакль самодеятельности. Гражданские, перемешавшись с моряками, напряженно следили за действиями, происходившими на сцене.

Бородин только что вошел в боковую дверь и, почувствовав напряженную сосредоточенность публики, заполнившей до отказа зал, прислонился к дверной нише.

Разыгрывалась сцена гибели на поле боя командира Красной Армии, получившего в штыковой атаке ранение. Перед кончиной командир голосом Грицюка наставительно беседует с каждым из своих подчиненных, рассказывает о планах построения бесклассового общества на земле, берет с бойцов клятву в том, что они донесут коммунистическое знамя до полного торжества коммунизма на всей земле.

Сергей Петрович без труда понял: пьеса эта сочинена кем-то из участников художественной самодеятельности. Исполнители несложных ролей держались на сцене кто чересчур деревянно, кто суетливо и неумело. Но большинство зрителей, не раз переживших подобные ситуации на фронтах, воспринимали игру самодеятельных актеров, как откровение, вспоминая в эти минуты каждый о своем. Волнение публики достигло предела, когда на сцену вышла сестра милосердия — в серой солдатской шинели, с сумкой на боку. Было что-то новое в походке, словах, в движениях рук и лица этой сестры. Она не изображала, а словно жила фронтовой жизнью. В голосе звучала неподдельная горечь утраты. Когда она, заплакав чистыми девичьими слезами, склонилась над умирающим и бойцы на сцене по просьбе командира стали тихо петь «Интернационал», в зрительном зале, резко скрипнув стульями, поднялось с места сразу несколько человек.

Вскоре зал грохотал в неистовом исполнении партийного гимна. Даже «умирающий» командир, уже оплаканный вдохновенными слезами Любочки, пел, хотя ему положено было по ходу действия смолкнуть навсегда. Он приподнялся на локти и пел вместе со всеми...

После окончания спектакля Сергей Петрович почувствовал острую потребность сказать Любочке какие-то приятные слова.

Он привык видеть свою сотрудницу всегда тихой, предупредительной. Последнее качество просто не нравилось Бородину. Здесь Любочка показала себя совсем с другой стороны. Бородин увидел на сцене волевую, мужественную фронтовую сестру. С этого момента Любочка стала для Сергея Петровича как бы духовно ближе.

Однако желание немедленно повидаться с девушкой появилось не только у Сергея Петровича. Когда Бородин зашел за кулисы, он заметил ее беседующей с опрятно одетым пожилым человеком, стоящим к Бородину спиной. Любочка была чем-то смущена, взор ее блуждал по сторонам, словно ища опоры. Бородин, зайдя сбоку, узнал в поклоннике Любочкиного таланта начальника опытной станции Демидова. Встретившись глазами с начальником Особого отдела, Демидов поклонился Любочке и поспешил удалиться.

Девушка легко и обрадованно подскочила к Бородину сама, протянула ему обе руки. Сергей Петрович вдруг почувствовал, что пальцы девушки горячие и влажные.

— Вы прекрасно справились со своей ролью, — сказал Бородин.

Новоявленная артистка как-то сжалась от его слов, взгляд ее, вспыхнувший было радостно, когда она приблизилась к Бородину, потух, скользнул по согбенной фигуре уходящего Демидова.

Подавая пальто девушке, Бородин осторожно полюбопытствовал, намекая на беспокойство, мелькнувшее в лазах Любочки:

— Вас чем-нибудь обидел этот человек?

— Что вы? — изумилась девушка. — Он просто предложил проводить меня домой.

Она закусила губу, словно жалея о сказанном.

— В таком случае я могу лишь пожелать вам приятной прогулки, — четко произнес Бородин.

— Не вздумайте от меня уходить, Сергей Петрович, — горячо прошептала Любочка. — Если бы вы не подошли ко мне, я все равно разыскала бы вас сегодня.

— Я собирался на ночь в море, — уклончиво заметил Бородин.

Когда они вошли в переулок, Любочка продолжала разговор.

— Знаете, о ком я все время думала, когда репетировала пьесу?

— О командире, конечно, — не очень размышляя над своими словами, ответил Бородин.

— Вы угадали. Но о каком командире?

— О том, который должен был умереть под звуки «Интернационала», но все же не умер, вопреки замыслу драматурга и стараниям актеров.

Любочка засмеялась, обегая блестевшую впереди лужу.

— И это правда!.. — Девушка стояла, поджидая Бородина, лукаво засматривая ему в лицо. — Только не вся правда. Я думала о вас, товарищ комиссар... Мы как-то дежурили в отделе с Иваном Андреевичем Китиком. Он рассказал мне, как выносил вас из-под огня в бою, как вы просили оставить его, потому что польская конница приближалась... Ох, как мне было страшно тогда, как страшно за вас.