Владимир Короткевич - Дикая охота короля Стаха

• Название: Дикая охота короля Стаха
• Автор: Владимир Короткевич
• Жанр: Исторический детектив

«Готический роман» классика белорусской литературы.

Поиски древних сказаний и поверий привели ученого-фольклориста Андрея Белорецкого в глухой уголок Беларуси — поместье Болотные Ели. Здесь в старом замке живет юная Надежда — последняя из шляхетного рода Яновских. Согласно легенде, когда-то предок Надежды Роман заманил на охоту и предательски убил легендарного короля Стаха. Умирающий Стах напророчил проклятье и вечную месть «дикой охоты» всему роду Яновских. Появляющиеся «привидения» всадников держат в страхе всю округу: «дикая охота» может убить любого… Последней жертвой проклятья должна стать Надежда.

---

В глазах у меня потемнело, а когда я пришел в себя, всадников уже не было.

Страшный, нечеловеческий крик разнесся над болотами, и были в нем ужас, гнев, отчаяние — черт знает что еще. Но я не испугался. Между прочим, с того времени я никогда ничего уже не боялся. Все самое ужасное, что я встречал после тех дней, казалось мне сущим пустяком.

Осторожно, как змей, я пополз к темнеющему в траве мертвому телу. Помню, что побаивался засады, сам жаждал убивать, что полз, извиваясь, среди осенних трав, используя каждое углубление, каждый бугорок. И еще я помню даже сейчас, как вкусно пахла полынь, как пах тимьян, какие сквозные, голубые тени лежали на земле. Как хороша была жизнь даже в этом ужасном месте! А человек был вынужден извиваться, как гад, в траве, вместо того чтоб вольно дышать этим холодным бодрящим воздухом, смотреть на луну, расправлять грудь, ходить от радости на руках, целовать глаза любимой.

Луна светила на мертвое лицо Бермана. Большие кроткие глаза были выпучены, лицо перекошено гримасой нечеловеческого страдания.

За что его? Неужели он не виноват? Ведь я был уверен, что это он.

Ах, как горько, как радостно благоухал тимьян! Травы, даже умирая, пахнут горько и радостно.

В ту же минуту я инстинктивно, еще не понимая, в чем дело, повернул обратно. Я отполз довольно далеко, когда услышал шаги. Шли два человека. Я был под большой плакучей ивой. Поднялся на ноги (люди не могли меня заметить: я сливался с деревом), подпрыгнул и, подтянувшись на руках, взобрался на него и спрятался в ветвях, как огромная древесная лягушка.

Две тени подошли к убитому. Месяц светил прямо на них, но лица были закрыты кусками темной ткани. Странные это были фигуры: в старинных кабтях, в чугах, с длинными волосами, на которых едва держались плетенные из кожаных полосок шапки (такие можно было увидеть в музее града Виленского). На плечах длинные плащи.

Они подошли к телу и склонились над ним. До меня долетели отрывки их разговора.

— Оба попались на одну и ту же удочку… Ликол… Х-хе, как они, однако, поверили этому детскому прозвищу. И тот последыш, и эта свинья. Ликол… Дал им Ликол.

И вдруг один из них удивленно воскликнул:

— Гляди, Пацук, это не тот!

— Как не тот, что ты мелешь?

— А я тебе говорю, что не тот. Это… это тот чудак, что был управляющим у Яновской.

— Ах, чертова душа! Ошиблись малость.

— За эту ошибку, хлопче, — мрачно сказал второй, — с нас Ликол голову снимет. Нехорошо, брат. Двое убитых — ужас! Этим может и начальство заинтересоваться.

— Но почему он явился сюда вместо того?

Второй не ответил. Они отошли от трупа под дерево, на котором я сидел. Если б я пожелал, я мог бы опустить ноги и стать на голову каждому из них, по выбору, или дважды выстрелить из револьвера. С такого расстояния и ребенок попал бы. Я дрожал от волнения, но голос холодного рассудка говорил мне, что этого делать нельзя — я вспугну остальных. С охотой нужно кончать одним ударом. Я и так уже наделал слишком много ошибок, и если погибнет еще и Надежда — тогда останется лишь пойти к Волотовой прорве, сигануть в нее и услышать, как над тобой из топи с диким ревом вырвется воздух.За что он так ненавидит этого Белорецкого? — спросил тот, кого звали Пацуком.

— Думаю, за то, что Белорецкий хочет жениться на Яновской. А тогда дворец ускользнет из рук Ликола.

— Да зачем он ему, это же трухлявый гроб, а не дворец.

— Ну, это ты не говори. Яновским он пользы не приносит, это владение рода, а для постороннего человека большая ценность. К тому же он любит древность, спит и видит себя хозяином огромного, как у предков, замка.

Они замолчали, потом вспыхнул огонек, и ко мне начали ползти сизые завитки табачного дыма. Я понимал уже, что подо мной стоят шляхтичи. Скверный местный язык, который стал грубым от варваризмов польского происхождения, резал ухо. Голоса казались мне знакомыми.

— Сдается, — буркнул после продолжительного молчания Пацук, — что тут еще одна причина: холопы.

— Ты прав. Если убьем еще и этого, они притихнут, как мыши под веником. А то слишком нахальными стали. Недавний бунт, потом убийство управляющего Гарабурды. Глядят нагло. И особенно осмелели после приезда Свециловича. Месяц прожил здесь, падла, а нашкодил нам хуже пожара. Четверых холопов из рук суда выдрал, подал жалобу на двух дворян. А когда этот Белорецкий появился — совсем житья не стало. Сидит в холопских хатах, записывает их глупые байки. Ну, ничего, попритихнет хамье, если мы и этого предателя шляхты придушим… Только надо будет узнать, кто вожак этих наглецов. Я ему не прощу моих спаленных стогов.

— А мне сдается, что я знаю, кто это. Сторож Кульшей Рыгор. Эт-такая наглая морда, как у волка. И никакого тебе почтения.

— Ничего, рыгнется и ему.

Снова помолчали. Потом один сказал:

— А знаешь, Яновскую жалко. Такую женщину довести до сумасшествия или убить — глупость. Таким когда-то ноги целовали. Помнишь, как она на балу в старинном наряде лебедем плыла! Ух-х!

— Да и пан жалеет, — промолвил второй. — Но что поделаешь.

И вдруг захохотал.

— Ты чего?

— Не того прихлопнули! Нам не везет, а ему и того горше. Ты помнишь, как Роман кричал, когда его в трясину загнали? Говорил, что из гроба нас выдаст. ан, видишь, молчит.

И они пошли от дерева.

Я услышал еще, как Пацук произнес басом:

— Ничего, скоро и этого навестим.

Я неслышно соскользнул с дерева и двинулся за ними. Бесшумно ступали мои ноги по траве, кое-где я опять полз.

И, конечно же, снова оказался в дураках, упустив из вида, что у них были кони. Они скрылись за гривкой кустарника, я замедлил шаги, боясь нарваться на них, а в следующее мгновение услышал стук копыт.

Когда я выбрался на дорогу, то увидел вдали двух всадников, бешено гнавших коней от креста Романа на юго-восток.

Мысли мои были грустные: я узнал, что они охотятся за Яновской и за мной, что пощады ожидать нечего, упустил двух бандитов да еще так жестоко ошибся в Бермане. Я, конечно, убедился, что он темная личность: вскрыл мое письмо и зачем-то пошел на это страшное место, где нашел погибель. Сам факт этой смерти заслонил от меня все остальные его грехи. Но из подслушанного разговора я узнал многое и, прежде всего, знал теперь одного из диких охотников. История со спаленными стогами выдала его. Стога сгорели у шляхтича Марка Стахевича, которого я видел на пирушке у Дубатовка. И этот человек был тогда секундантом Вороны. Пускай я ошибся в Бермане, но в Вороне я, кажется, не ошибаюсь. И он будет моим. Только сейчас нужно больше решимости…

А поздно вечером дикая охота короля Стаха явилась снова. Снова выл, голосил, плакал нечеловеческий голос:

— Роман в последнем колене, выходи! Мы пришли! Мы покончим! Мы отдохнем потом! Роман! Роман!

И снова я, укрывшись в кустах у крыльца, стрелял в летучие тени всадников, что мелькали в самом конце залитой лунной дымкой аллеи. Когда я выстрелил первый раз — кони бросились в чащу и исчезли, как будто их никогда и не было. Это было похоже на страшный сон…

Надо было кончать. Я вспомнил слова Марка Стахевича, сказанные им под деревом, насчет обещания Романа выдать убийц после смерти и подумал, что, может, Роман оставил в доме или на месте своей смерти какую-то улику, которую проглядели тогда даже зоркие глаза Рыгора.

И когда пришел Рыгор, мы поспешили с ним на место убийства Романа. Я неплохой ходок, но едва успевал за этой долговязой фигурой. На первый взгляд могло показаться, что Рыгор шел медленно, но движения его были размеренными, и ноги он ставил не так, как обычные люди, а носками внутрь: так ходят все прирожденные охотники. Между прочим, замечено, что это делает каждый шаг приблизительно на дюйм длиннее.

По дороге я передал ему разговор Марка Стахевича с каким-то Пацуком.

— Люди Вороны, — зло буркнул Рыгор. А потом добавил: — А мы думали, что «Ликол…» — это начало фамилии. Пан не так расспрашивал. «Ликол» — это, видать, прозвище. Треба спытать у пани Яновской, кого так звали. Если знал это прозвище Свецилович и даже, может, Берман, значит, она тоже должна знать.

— Я спрашивал у нее.

— Ты спрашивал у нес фамилию, да к тому же ее начало, а не прозвище.

Так мы дошли до известного и дважды уже описанного мной места, где погиб отец Надежды Романовны. Мы переворошили всю сухую траву, хотя глупо было здесь что-либо искать спустя два года. И наконец подошли к тому месту, где над трясиной был небольшой обрыв.

— Тут, — сказал Рыгор.

Над самым обрывом из земли торчал небольшой пенек — обломок ствола росшего когда-то здесь дерева. Его корни, словно могучие змеи, оплетали обрыв, спускались, словно желая напиться, в трясину или просто висели в воздухе.

Я попросил Рыгора вспомнить, были ли видны руки Романа над трясиной.

Тяжелые веки Рыгора опустились, он припомнил:

— Да, были. Правая даже была вытянута, он, видать, хотел ухватиться за корень, но не дотянулся.