Алексей Мясников - Зона

• Название: Зона
• Автор: Алексей Мясников
• Издательство: Издательство «БПП»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010

Обыск, арест, тюрьма — такова была участь многих инакомыслящих вплоть до недавнего времени. Одни шли на спецзоны, в политлагеря, других заталкивали в камеры с уголовниками «на перевоспитание». Кто кого воспитывал — интересный вопрос, но вполне очевидно, что свершившаяся на наших глазах революция была подготовлена и выстрадана диссидентами. Кто они? За что их сажали? Как складывалась их судьба? Об этом на собственном опыте размышляет и рассказывает автор, социолог, журналист, кандидат философских наук — политзэк 80-х годов.

Помните, распевали «московских окон негасимый свет»? В камере свет не гаснет никогда. Это позволило автору многое увидеть и испытать из того, что сокрыто за тюремными стенами. И у читателя за страницами книги появляется редкая возможность войти в тот потаенный мир: посидеть в знаменитой тюрьме КГБ в Лефортово, пообщаться с надзирателями и уголовниками Матросской тишины и пересылки на Красной Пресне. Вместе с автором вы переживете всю прелесть нашего правосудия, а затем этап — в лагеря. Дай бог, чтобы это никогда и ни с кем больше не случилось, чтобы никто не страдал за свои убеждения, но пока не изжит произвол, пока существуют позорные тюрьмы — мы не вправе об этом не помнить.

Книга написана в 1985 году. Вскоре после освобождения. В ссыльных лесах, тайком, под «колпаком» (негласным надзором). И только сейчас появилась реальная надежда на публикацию. Ее объем около 20 п. л. Это третья книга из  трилогии «Лютый режим». Далее пойдет речь о лагере, о «вольных» скитаниях изгоя — по сегодняшний день. Автор не обманет ожиданий читателя. Если, конечно, Москва-река не повернет свои воды вспять…

Есть четыре режима существования:

общий, усиленный, строгий, особый.

Общий обычно называют лютым.

---

... Ну, дернул же черт ехать в эту командировку. Опять все испортили новые курьезы. На рукопись «Догоним и перегоним» пришла грозная рецензия, в которой Леонид Павлович обвинялся в опасных заблуждениях по поводу объективной причины. «Это привело автора к грубым ошибкам, извращающим счастливое настоящее и светлое будущее тараканьих бегов. При наличии таковых, публикация книги возможной не представляется» — был приговор. На двух главах стояли решительные красные кресты. Леонид Павлович схватился за голову. «Ну что вам стоит, Леонид Павлович? — успокаивал издатель. — Выкиньте объективную причину. Где был минус, поставьте плюс. Где был плюс, поставьте минус. Такие, право, пустяки». Но бедный Леонид Павлович понимал: дело не в этом. «Голуби, мыши, милиция...» — бормотал он. Надежды рухнули. Он шел, волоча пустой баул, по весенней грязи. Шел никуда. Из рваного кармана пальто выпал последний двугривенный, прокатился по обочине и плюхнулся в жижу. Леонид Павлович даже не обернулся. Квартиру на него не купишь.

3. ДРУЗЬЯ

А куда денешься? Кто поймет? Посоветует? Только друзья и хорошие знакомые. Друзей у Леонида Павловича было, наверное, тыща. Други его бесшабашных праздников, все они вкусили когда-то сладость его гонорарных дождей. Нельзя сказать, что и от них не перепадало. Денег, правда, — так, чтобы пришел и всегда были, — не было. Тут — дети, там — груз двойных, тройных алиментов. Этот проедался в ресторанах, тот — бессеребреник. Один пробивался вермишелью — из-за машины, другой — просто нигде не работал. Но уж когда перепадал ломоть — не скупились. Во всяком случае, в каверзную минуту Леонид Павлович мог найти и стол, и приют, и сочувствие. Все одного поля ягода. Больше по пишущей и ученой части. Техников Леонид Павлович не терпел — отдавало железкой. С начальниками не водился — острая аллергия на спесь. Дундуков не держал. Короче, было к кому постучаться и на этот раз. Однако на этот раз Леонид Павлович был не тот. Бацилла объективной причины поразила неизлечимо. Он нес инфекцию и искал спасения.

— Демагог! — отрезал Димка. Кто, кто, а опытный Димка, ведущий сотрудник журнала «Непрободенная плева», знал, что от объективной причины добра не жди.

Пошли они пить пиво. Полдня топтали снег в очереди. Стояли. Молчали. А уж как намерзлись, наждались — какая там объективная причина — полжизни за кружку пива. И когда сели за стол, расправили смерзшиеся кости — воскрес Леонид Павлович: «Забористый табак, да пенистое пиво, да девушка-краса — чего еще желать!»

Девушка-краса в замызганном фартуке спешила к ним с графинами. Сегодня в баре было как-то особенно хорошо. Недолив был божеский. Из окон почти не дуло. И была редкая гостья пивных застолий — вобла. Правда, с приложением — рыбное ассорти с икрой. Так просто воблу не отпускали.

Зал гудел и хрумкал косточками. Интеллигенты беседовали. «Кто, говоришь, столица Татарии?» — слышалось с соседнего стола. «Башкирия», — отвечали. «Нет, это Татария — столица Башкирии». Разгорался умный, товарищеский спор.

— Давай, Леня, детективы писать, — посасывая вяленый плавничок, предложил Димка. — Чем мы хуже Вайнеров. Тут был случай. Директор столовой закатил дочери свадьбу. На миллион. Жениху алмаз подарил — с куриное яйцо. А жених оказался наш человек — из ОБХСС. Как сюжетец?

— Дух захватывает.

— Отнесем в «Отрок». Не платят — озолачивают.

— Купим квартиру.

— Будем грести гонорары.

Друзья разогрелись. Крылья воображения уносили их все дальше и дальше от забот, от дефицитной воблы, от разбавленного пива — туда, где на заоблачных подушках сияла вечной улыбкой белозубая радость.

Димкиных аргументов хватило только на вечер. Пошел Леонид Павлович искать совета дальше. Позвонил Крылатову, больше известному под кличкой Перекати-поле. И очутился на даче.

Зимний лес мохнато приветствовал громогласную компанию. Разыграв у калитки двухэтажного особнячка, кому «соображать» и ставить самовар, остальные рассыпались по лесу. Скрипели лыжи. Вдруг Крылатов стукнул палкой по молодой сосенке и она, сбросив белую шубу, накинула ее на Леонида Павловича. «Ну, заяц, погоди!» — закричал он восторженно и бросился вдогонку. Крылатов улепетывал что было сил. Лыжня петляла. Леонид Павлович бросался наперерез. Тонул в сугробах. Но только он приближался — Крылатов оттягивал смолистую ветку и хлестко останавливал преследователя. Пока Леонид Павлович искал в снегу сбитую шапку, Крылатов исчезал за поворотом. Выскочили на Белую горку. Крылатов, не раздумывая, бросился вниз. Леонид Павлович за ним. Обоих подкосил трамплин. Друзья покатились кубарем. Через секунду Леонид Павлович оседлал Крылатова и снегом за шиворот «освежал» его, приговаривая: «Остынь, зайчик, остудись». Крылатов верещал и дергался лыжей.

Назад шли спокойнее. Мутное солнце нехотя плыло следом. От нечего делать оно косило холодное бельмо на приятелей и прислушивалось к разговору.

— Иди и радуйся, — говорил Крылатов.

— А хорошо, правда, — соглашался Леонид Павлович, тыльной стороной перчатки отирая мокрые брови. Потное, горячее тело исходило паром. Дышалось глубоко и свободно. Посвежевшие мышцы гудели. Белым-бело. Лес, голубые березы — и нет ничего прекраснее в этом мире.

— Вот это — жизнь! — наставлял Крылатов. — Остальное — мура. Работа — чтобы жить, а не наоборот. Когда это поймешь, станешь человеком, пока ты — раб.

— Работать тоже надо.

— А я что говорю. Машину, дачу никто не подарит.

— Чем-то и людям надо быть полезным.

— Торгуй пивом — убьешь двух зайцев.

— Я журналист.

— Ой ты! Ну и пиши на здоровье.

— Не печатают.

— Значит лопух ты, а не журналист.

Добрались до места. Вечерело. За соседней оградой заливалась дворняга. Дым над крылатовской дачей сливался с темнеющим небом. Мокрое тело пробивала неприятная дрожь. Отстегнув крепления, наскоро протерев лыжи, вошли в темную прихожую. Тут же распахнулась дверь, и в световом проеме выросла сияющая Зинка: «Братцы! Пропащие пришли!» «Штрафника, штрафника!» — скандировали за самоваром. Навстречу двигался Лев с бутылкой и стаканом. Леонид Павлович выпил и первое, что он увидел своими прослезившимися глазами, были — глаза. Огромные, смеющиеся, с зелеными льдинками вокруг многообещающих зрачков. И вся хворь его, все, что саднило и грызло споткнувшееся сердце, улетучилось в эти бездонные черные дары, и зеленая карусель зинкиных глаз закружила его в бесшабашном веселье...

Утром садились на электричку. Толпа подхватила дачников и вмяла в переполненный вагон. Леонид Павлович висел на плече Крылатова, пытаясь хоть одной ногой дотянуться до пола. «В тесноте да не обидят», — сучил локтями шустрый мужичок в сдвинутой на бок шапке. Так и ехали.

— Ты, говорят, опять нигде не работаешь, — расщемил запекшиеся губы Леонид Павлович.

— Некогда, — ответил Крылатов.

— Что некогда, — не понял Леонид Павлович.

— Работать некогда — дел много. На зряплату не проживешь, — беспечно улыбнулся Крылатов.

... В полной растерянности Леонид Павлович незаметно для себя оказался в библиотеке. Заходит в читалку — ба! — кого он видит. В углу под высокими стеллажами горбится Толик. Он сидел меж двумя стопками книг и наяривал ручкой, исписывая лист за листом. Толик был известен как человек серьезный и думающий. «Вот кто мне нужен!» — обрадовался Леонид Павлович. Осторожно скрипя половицами, он пробирался через капустные грядки читательских голов в дальний угол. Зашел со спины. Кашлянул. Толик моментально захлопнул книгу и резко обернулся. «Хо, батенька», — просветлел он, убирая руку с заглавия «Богословских трудов».

— Эк, куда занесло, — кивнул головой Леонид Павлович.

— Подлинная наука, батенька, — шепнул Толик.

Леонид Павлович открыл книгу. Она заговорила странно. «Эти два полюса и соответствуют: первый — сообразованию тела весу своему, отчего отщепляется личина; второй — преобразованию, можно добавить, «по веку будущему», и тогда начинает светиться из тела лик». В тумане таинственных слов почудилось вдруг спасение. И можно ли говорить иначе, если речь идет о самом главном? Что дают разлинованные прописи шелапутинских авторов? Они слишком все знают наперед. Не жизнь, а дом отдыха. И пути наши — аллеи с песочком и на каждом перекрестке, рядом с ампирными плевательницами, четкие указатели куда идти, как быть. В этой книге не так. Никаких указателей. Слово легким эфиром сочилось в заблудшую душу. Книга дышала мудростью и откровением.

— Дай почитать, — сказал Леонид Павлович, спускаясь по лестнице.

— Тебе-то зачем? — удивился Толик.

— Понадобилось.

В курилке они были одни. Смущенные тени, шмыгавшие в дамскую комнату не мешали. Посетители мужской комнаты не задерживались. Случалось, кто-нибудь зажигал сигарету. После двух-трех затяжек мял и уходил.