Теодор Вульфович - Там, на войне

• Название: Там, на войне
• Автор: Теодор Вульфович
• Издательство: «Издательство «АГУМАА»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-901746-02-3

Фронтовой разведчик, известный кинорежиссер (фильмы: «Последний дюйм», «Улица Ньютона», «Крепкий орешек» и др.), самобытный, тонкий писатель и замечательный человек Теодор Юрьевич Вульфович предлагает друзьям и читателям свою сокровенную, главную книгу о войне. Эта книга — и свидетельство непосредственного участника, и произведение искусного Мастера.

---

С тех пор прошло, наверное, тридцать три тысячи лет или тридцать три года — какая разница: память сохранила каждый вершок насыпи, угол наклона, шорохи, оглушительно громкий щелчок курка боевого взвода, хруст кристалликов ночной наледи под подошвами сапог, густой дух протопленной хаты, беззвучность шевелящихся губ, наждак ежесекундной опасности, готовности и недоверия, парок вражьей крови; громовый шелест чужих штабных бумажек, как в детстве, в скарлатинозной температуре. И звенящее глиссандо лезвия бритвы «Золинген».

В тумане плавали лошади… Одни казались непомерно большими, другие совсем маленькими — это туман так размывал пространство, затушевывал землю. Лошадь, что стояла поближе, вытянула шею, косо посмотрела, вздрогнула всей кожей и заржала… Все они непрерывно мотали головами — обреченно соглашались с тем, что творилось вокруг. И только одна, маленькая и лохматая, размахивала гривой, словно напрочь отметала все сущее. А, в общем-то, они просили хоть какого-нибудь корма… Значит, на что-то надеялись.

(Конец второй маленькой повести)

Шестьдесят два

В деревню Волчковцы подполковник Ефимов пришел затемно и прямо ввалился в избу нашего комбата гвардии майора Беклемишева. Фуражку на стол положил. Закопченный, волосы слиплись. Ни с кем не поздоровался, а на лице как вмятины от густой решетки… Сел за стол. Стал вынимать из всех карманов солдатские книжки. Потом вынул десятка два солдатских книжек из полевой сумки. Стал раскладывать их на столешнице — пасьянс какой-то. Потом перекладывать начал — то в левую стопку положит, то в правую, а то посередине в стопку выкладывает. Вроде бы сортирует и чего-то все время бурчит про себя. Потом вдруг поспешно сложил все в одну большую стопку и долго уравнивал заскорузлыми грязными ладонями. Уравнивал-уравнивал и заплакал.

Беклемишев ни уговаривать, ни успокаивать его не стал, ни воды, ни водки не налил — как-никак подполковник, исполняющий обязанности командира мотострелковой бригады.

— Шестьдесят два, — через всхлип сказал Ефимов. — Вот они все, — а плакать не перестал.

Так только бабы плачут — не скрывал, слез не вытирал, сидел и ревмя ревел — или дети так плачут, если кто уж очень обидит. Это понять было трудно — Ефимов мужчина крутой, даже жесткий.

… Когда противник остановил наши танковые передовые отряды на линии Фридриховка-Волочиск- Подволочиск-Сахарный завод, их бригаде досталась самая серединка — подступ к железнодорожной станции. Только ведь это было одно название — «мотострелковая бригада»! В бой вступили человек семьдесят-восемьдесят, без техники, без артиллерии, почти без минометов (а точнее, без мин): все это позади увязло в грязи мартовской, невиданной даже для России. И вот через топкое грязевое море сюда добрались самые прыткие, самые ползучие, те, которым не только море, но и эта вселенская грязь была по колено!

— Эх-х, — все-таки сказал гвардии майор Беклемишев, только чтобы что-то сказать, и сильно двумя ладонями потер бритую голову. Потому что подполковник все еще плакал.

Так вот — шестьдесят два бойца с автоматами и гранатами (это поначалу с гранатами), шесть офицеров и четыре связиста — вот и вся ударная сила — мотострелковая бригада танкового корпуса! А перед ними самые отборные части противника, из резерва, которыми затыкают незатыкаемые дыры, — силы, укрепленные танками «тигр» и новыми двенадцати и шестнадцатиствольными минометами. А наши дорогие «катюши» тоже завязли далеко позади… Да еще власовцы, те, которые умеют стоять насмерть (а им больше ничего не остается), еще эсэсовские роты для надежности и страховки.

— … Понимаешь, Нил Петрович, когда этих пацанов нам прислали, еще в брянских лесах, мы сочли, что над нами издеваются, — сокрушался Ефимов. — Сопляки, извини, худосочные некормленые сопляки… — Он обращался то к Беклемишеву, то прямо ко мне, и я не мог уйти, а мне надо было идти, и поскорее. — … Старшина орал: «Кого вы мне даете? Разве это автоматчики гвардейской бригады?! Это шпингалеты! Я им шинели по самые хлястики обрезаю, а они им длинные!» Мы то за голову, то за задницу хватались — как их учить?.. Обстреливать как?.. А как воевать?! Это после тех уральцев! Добровольцев! Они же были!.. А тут?.. — Он не мог замолчать, не мог не плакать, и ему надо было дать выговориться и отреветься до дна.

Ефимов уже вцепился в меня взглядом и не отпускал. Беклемишев сделал мне еле заметный знак рукой: стой, мол, не уходи. Я и стоял. Пригляделся — нет… Он был трезв как стекло.

— … и вот представляешь — трое суток в этой раздолбанной Фридриховке?.. А ведь это их первый настоящий бой. Были и другие, но ведь там было всё не то… обкатка. Они… Трое суток контратаку держали! На этих пацанов отборные бугаи прут — половина в эсэсовской с засученными рукавами. А эти держатся и все остальное им засучивают. Их из минометов гвоздят — от одного вытья кишки лезут наружу, всё размесили — один кирпич дробленый. Ни стенки, ни пристеночка — каменная поляна!.. Идут снова, а мои невесть откуда вылезают, непонятно откуда высовываются и в упор бьют их. Кладут… и держатся… Домов-стен нет — битый кирпич и трупы… Тогда их «тиграми» стали в этих развалинах утюжить. Как трамбовками. Как асфальт укатывают, знаешь?! Я со своего КП смотрю… ну, думаю, всё. Шапку снял. Ни одного не осталось. Разутюжили… Пошла их пехтура. С засученными. А эти… как грибы, из того щебня выскакивают, и их же гранатами и огнем! В упор! Да еще как! Ты посмотрел бы! Бекле-е-ми-ше-ев! Лей-те-на-ант! Ты посмотрел бы! В упор! — Ефимов сжал кулаки, сложил их вместе, прижал один к другому, распухшие пальцы словно слиплись — он внезапно раскрыл ладони, развел руки, как это делают малые дети, удивленно и беспомощно. — И вот — раз за разом. Посчитать эти атаки неможно. Раз за разом… Всё… Нет ребяток… Вот!.. Шестьдесят две… — уравнивал стопку солдатских книжек и почему-то называл их красноармейскими.

— … Нил, что делать? Ни-ил?! — Это он Нилу Петровичу Беклемишеву.

— Так что? Вы сдали Фридриховку? — спросил майор.

— Не-ет.

— Удержали?

— Нет.

— А как же? У кого Фридриховка? Надо же докладывать!

— Как было, так осталось… Вся в развалинах… Там они — все шестьдесят два. Нет их. И фрицев нет. Расчихвостили всех… Эти этих. А эти этих. Никто не лезет… А наших осталось человек восемь — сидят на КП… Мой КП на прежнем месте. Я с ними ползал по всем развалинам — эти книжки собирал. Вот они — шестьдесят две… — он все еще тихо плакал и покачивал головой, — … не мог себе представить такого… Виноват… Не оценил… Все сопливыми называл да жаловался. Попрекал, что малы, недоросли, да такие, да сякие!.. Он их гусеницами утюжит, а они, как грибы, вылезают и чихвостят его… В упор!.. Я такого вообще не видел… Это не мы их научили. Нил!.. Не мы… Они такими и без нас были. А мы, говнюки, — не заметили… Они, Нил, как ванечки-встанечки!.. Все шестьдесят два. Как ваньки-встаньки. Всех представляю!.. — положил большую черную ладонь на стопку солдатских книжек и уронил лохматую голову поверх этой горки, — к награде…

Можно было идти. Я взглянул на майора, и он кивнул — теперь можно.

Их нет. Они растворились в развалинах Фридриховки. Населенный пункт стал каменной поляной. Она вся — могила. Сколько их там? Наверное, шестьдесят два, помноженное на три, а то и на четыре, — вот сколько там наших и немцев. Сейчас туда с обеих сторон начнут подтягивать новые силы. Из размазанных в грязи тылов. Они все, и наши и вражьи, чуть-чуть задержались в пути. А теперь подтянутся, подойдут, оклемаются и вступят в бой. Словно тут до них ничего и не было… Новые наши, конечно, пресекут окаянного противника (теперь все это знают!) и потом решат, что победили врага они. Будут думать, что приказы и салюты — это все в их честь! Воображать, что победные марши гремят им во славу! Живые наденут на гимнастерки новые ордена. А гибель тех шестидесяти двух мальчишек была вроде прелюдии к бою — разминкой, бравурным вступлением. Поверх них легли еще и еще, в два, а то и в три слоя… Представить всего этого теперь нельзя… Они — все шестьдесят два — так самозабвенно сражались. Им нужно было только одно— одолеть очень сильного врага и выстоять. Всем, всем до одного! У них была одна награда — сам бой, без символов. А их орденами были слезы непостижимого гвардии подполковника Ефимова. Уж от кого, от кого, а от Ефимова они этого не ждали.

Как мы взяли Подволочийск

— Командиром боевой группы назначаю гвардии старшего лейтенанта Гамбурцева, — сказал комбат Беклемишев.

А больше и назначать некого — все в разгоне.

— Собрать подчистую!

Всех так всех. Адъютант старший[3] Курнешов исполнил приказ в точности: собрал тридцать семь автоматчиков, тех, кто был в деревне Волчковцы к этому моменту, с поваром, помощником повара, писарем штаба и двумя санинструкторами. Сам тоже снарядился полностью, но комбат сказал ему: