Ярослав Кратохвил - Истоки

• Название: Истоки
• Автор: Ярослав Кратохвил
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1969

Роман Ярослава Кратохвила «Истоки» посвящен жизни военнопленных чехов и словаков в революционной России 1916–1917 годов. Вместо патетического прославления «героического» похода чехословаков в России Кратохвил повествует о большой трагедии военнопленных — чехов и словаков, втянутых в контрреволюционную авантюру международной реакции против молодой России, и весьма неприглядной роли в этом чехословацких буржуазных руководителей, а так же раскрывает жизненные истоки революционного движения, захватывавшего все более широкие слои крестьянства, солдат, как русских, так и иноземных.

---

Думаю и все больше убеждаюсь в том, что события развиваются по договоренности между Корниловым и Керенским. Корнилов в этой игре — мнимая жертва. Это видно и по путаным телеграммам левых газет. Посмотрим. Пока все, очевидно, боятся, как бы союзники не выбросили всю компанию за борт. Медленно, но верно они меняются ролями.

Но что будет с нами, если их действительно выбросят за борт? Мы-то ведь только собираемся стать офицерами этой войны!

Почему сейчас так подозрительно говорят о нас, как об офицерах «запаса»? Господи, не пошлют же нас обратно в лагеря военнопленных или на гражданские работы?

5 (18) сентября.

Здесь, на юге России, мы живем, как видно, в настоящем затишье. Наши большевики — сущие агнцы против лютых петроградских хищников. Те — действительно достойные помощники разоблаченных агентов прусского генерального штаба из запломбированных вагонов. Но кто она такая, эта дерзкая «революционная демократия», которая рвется к руководству нацией и государством, стремясь занять место великой личности, вождя, по сравнению с которым все остальные — свора лающих собак и который до сих нор с гордо поднятой головой стоит над грязью всей этой «революционной демократии»? Ах, боже, говоря так, я не делаю чести социалисту, каким считал себя и каким хотел, чтоб меня считали. Не Корнилов — контрреволюция. Контрреволюция — в наших сердцах.

Только мы не знаем, откуда начать и за что взяться? Попадем мы в действующую армию? Нас много. Но я хочу идти куда угодно и в каком угодно качестве, но только туда, где страдают за великое дело.

Целое лето собирали добровольцев на фронт. Для «железной дивизии». Для Корнилова. А теперь эта дивизия, похоже, получит первое задание в тылу. Наверняка придется ей первым долгом схватить за орущие горла всех этих, незаконно освобожденных.

6 (19) сентября.

«Толкуют о мире», то есть рассуждают или просто болтают о мире. Боюсь, союзники не примут во внимание наши интересы. А русскую «революционную демократию», видимо, просто не желают допускать в приличное общество. Каким путем вырваться на воздух? Как найти широкую ровную дорогу?

8 (21) сентября.

Мы намеренно закрываем глаза, когда думаем, что достигнем нашей цели в России. Мы — кучка опоздавших.

Потерпевших кораблекрушение. Нашей воли, желаний, готовности к жертвам — всего этого мало!

И все-таки я шел верным путем. Каков бы ни был конец!

Говорят, революция «углубляется». Не знаю где! В наших душах углубляется контрреволюция! И слава богу!

10 (23) сентября.

«Толки о мире!» Я и сам уже верю, что будет мир. Мы говорили: теперь или никогда! И верно: никогда!

Никогда?!

Это страшное слово «никогда» прожигает нас, исстрадавшихся насквозь. Но, увы, только нас, только нас…

Чего ради мы еще торчим здесь, голодные? Чего ради проходим строевую подготовку?

11 (24) сентября.

Всегда кажется, что хуже быть не может. Ан нет, может. Нет дна. Наша твердость — это твердость примирившихся с мыслью о смерти. Россия опускается на дно своей могилы. Помочь ей невозможно. Если за минуту до смерти России власть вырвут большевики, то это будет последний удар из милосердия и по милости кайзера. Сребреники Иуды: за службу, на которую он их нанял, они получат торпедированный государственный корабль старой России, когда-то могущественной, — получат, чтоб разграбить его перед погружением. Но — они утонут, будут потоплены с ним!

Мы голодаем. У нас нет денег. Вот и вся наша военная слава. Горсть пустой гречневой каши. Нет даже подсолнечного масла. На ужин еще горсть — остаток от обеда. Богатый чешский Киев придерживает карман. Торговцы не хотят выбрасывать деньги на безнадежное дело. Они привыкли к бирже и с точки зрения биржи — правы. Курс пал. Торговать в убыток нельзя. Но все это перенести легче, чем видеть Россию и фронт, где мы думали найти славу. Бессильная ярость деморализует нас. Наши роты, глупенькие доверчивые дети, верящие нашему мировому опыту, беззаботно играют. Украшают землянки к торжеству! Муравьишки, эх, что с ними, думаю, может случиться? А вообще-то в этом мы на них похожи. Только дальновидные одиночки продумали уже все возможности и ко всему подготовились, У меня болит голова.

12 (25) сентября.

А это в самом деле смело — заявить публично: зачем мне свобода, если меня убьют?! Какое бесстыдство! Какая гнусная откровенность!

Ах, хотя бы на один день испытать невообразимое счастье национальной свободы, ради которой мы торжественно и с радостью подставляем шею под топор!

13 (26) сентября.

Был здесь оратор из нашего центра. Поднимал настроение. Посрамил нас своим спокойствием и мужеством. Показал нам, приземленным людишкам, все вещи под новым углом зрения. Однако манеры у него были актерские. Он буквально сказал, что большевики не так плохи, как пишут в газетах. Даже хвалил многих их вождей. Нам легче.

21 сентября (4 октябpя).

Хоть бы один спокойный день! О, если б мир окаменел на час! Хоть какое-нибудь наконец успокоение! Верните нам старый, утраченный рай, где жилось без горестных волнений, без вспышек надежд и без постоянных горьких разочарований. Мечтаю, как об отдыхе, о пустых однообразных днях, пустых, как тюрьма, но сладостных и спокойных! Дождемся ли мы их? Оплот нашей веры рушится!

Мы, запоздалые солдаты этой великой войны, смотрим теперь на самое последнее и ужасное. Кто может себе все это представить? Развалившаяся, одичавшая армия поднимается, чтобы самовольно покинуть окопы. Говорят, убивают командиров. Целый день мы с ужасом ждем той минуты, когда почта принесет нам газеты. Безумцы ведут подкоп под весь мир!

Вчера ночью сотня наших бежала во Францию. Нас, спящих, они предательски бросили — все не поместились бы в эшелоне.

На курсах митингуют. Бунт на тонущем корабле. Страстные громкие слова и выборы депутатов: у нас ведь революционная организация, цель которой — добыть в бою права для кандидатов на офицерское звание.

У нас — священные, во всем мире принятые, признанные права нашего сословия.

А я в сердце своем позорно предаю эту борьбу за священнейшие права и интересы родного сословия. Несмотря на то, что «Right or wrong — my country!» [229]. Ха-ха! Сам не знаю, смеюсь ли я над тем, что такая организация оказалась необходимой, или над тем, что она стала возможной.

24 сентября (7 октября).

Жребий брошен. Даже интеллигенция не выдержала поединка с лишениями. Итак, мы отказались признавать божьей милостью «братскую» нерадивость сверху. О, как жгуче дают себя знать права на вековые привилегии. Предатели наших сословных интересов искореняются. Ибо ведь только трус отказывается без борьбы от своих наследственных прав! Во имя дисциплины объявлена офицерская забастовка. Издан приказ: не выполнять приказов! Потому что: не перейдем мы простыми добровольцами в полки к этим жуликам! Ни один! Никогда! Солидарно!

За это нас, непокорных, конечно, ликвидируют со всей поспешностью. Просто-напросто разошлют по полкам до окончания курсов.

И вообще, что я из-за этого мучаюсь?

Зачем мне свобода, если меня убьют… в интересах наших земляков, всех этих Грдличек, Кршижей, Боровичек и всех обладателей «наследственных прав», которые именно поэтому пользуются и будут пользоваться свободой в любом государстве и на всем свете?

А все-таки… это причиняет боль.

И возмущает.

30 сентября (13 октября).

Остаемся на курсах. Приказ ликвидировать бунтовщиков отменен. Бунт выигран. Требуемые деньги выданы в качестве аванса. Мы снова ели свиную отбивную с кнедликами, и лучший из миров вновь обрел свое прежнее приветливое лицо. Жив, жив нормальный взгляд на мир. А первый объект наших интересов и ненависти — большевики.

И все-таки: мы полуголые и нищие. Свирепый ураган сорвал и продолжает срывать с человеческих душ все, чем их одела традиция. У нас нет родины. Мы не более, чем сбившиеся с курса в открытом море открыватели родной земли, измученные тоской по берегу. И напрасно мы ждем, когда впередсмотрящий закричит с мачты: «Земля, земля!» В кровавом котле, к котором война плавит человеческие сердца, с нас, прямо со шкурой, сдирают струпья старой, присохшей, как грязь, любви. Скоро мы будем совсем голыми. А душе, отвыкшей от наготы — холодно. Еще больно сердцу над открытой могилой надежд и иллюзий. Мы боимся гибели старых, знакомых ценностей. Мы боимся уже тех углов зрения, под которыми начинает смотреть голый человек. От них мучительно кружится голова. Угадываем ужас и очарование большевизма. Это цинично, но и смело — поставить перед обществом, закутанным в традиции, такую до ужаса простую и бесстыдно обнаженную правду. Традиционная старушка цивилизация не может спокойно выносить столь насмешливо правдивую наготу.