Вячеслав Костиков - Роман с президентом

• Название: Роман с президентом
• Автор: Вячеслав Костиков
• Жанр: История

---

Несмотря на то, что и А. Коржаков, и В. Илюшин клятвенно заверили нас, что отдадут письмо, мы опасались, что в последний момент они передумают, испугаются или попросту не захотят портить президенту отпускное настроение.

В понедельник стали ждать известий из Сочи. Но связь молчала. В 11 часов я сам позвонил М. И. Барсукову. Вопрос был один: "Отдали?"

- Как и договорились, отдали в самолете.

- Прочитал?

- Прочитал. Второй день ни с кем из них не разговаривает. "Рычит".

Ну что ж, мы и не рассчитывали, что Борис Николаевич примет наше послание с улыбкой. Главное, чтобы был результат.

Я много думал, следует ли включать в книгу текст этого по-своему уникального документа. В конце концов, оставил же я за пределами книги целый ряд сложных, деликатных или конфиденциальных событий и моментов, публикация которых сегодня могла бы нанести ущерб отдельным лицам, ведомствам или интересам государства. Секрет есть секрет. В письме не было ничего "закрытого", никаких государственных секретов. Да и в самом факте написания записки не было ничего экстраординарного. Каждый из помощников по долгу службы подавал президенту немалое количество личных записок, отличавшихся принципиальной постановкой вопросов.

В силу ряда причин письмо вызвало повышенный интерес и породило многочисленные догадки. Отсутствие публикации текста письма до сих пор порождает домыслы относительно его содержания. Высказываются предположения, что в письме затронуты темы, являющиеся абсолютным "табу". Это не так. В нем анализируются исключительно общеизвестные факты.

Лично мне хотелось бы опубликовать это письмо в силу обстоятельств скорее личного, чем политического свойства. Несколько месяцев спустя, рассказывая о некоторых подробностях эпопеи с письмом, М. Барсуков сказал мне, что Борис Николаевич был не просто резко обижен, но воспринял письмо как предательство. Эта несправедливая оценка угнетает меня до сих пор. Думаю, что это было сказано в сердцах. Но из семи человек, подписавших письмо, лишь пресс-секретарь оказался в результате отстраненным от работы с президентом и "сослан" в Ватикан. Выходит, что предателем оказался один я. Конечно, для этого есть "техническое" объяснение. Борис Николаевич читал мои многочисленные личные записки к нему и прекрасно знал мой стиль и "литературную" манеру. Ему не трудно было догадаться, кто писал "письмо семи". Направление его гнева в этом смысле было верным. Но и во время написания письма, и сегодня, когда я перечитываю его, я не видел и не вижу в нем никаких элементов предательства. Я был поражен, когда узнал, что некоторые из "подписантов" сочли необходимым просить у Бориса Николаевича по этому поводу прощение. Нескольких человек президент "простил" еще в Сочи во время отпуска - Барсукова, Коржакова и Илюшина, - других позднее.

Нужно сказать, что во всей этой ситуации меня более всего огорчало то, что в длительном "карантине" оказалась Людмила Григорьевна Пихоя, человек поистине преданный Ельцину. Реакция президента была явно несоразмерной. В конце концов (и это его право), Борис Николаевич мог поступить строго в отношении подписавших письмо мужчин, если считал, что они совершили проступок. Но в течение нескольких месяцев не разговаривать с женщиной, которая с большим умом, а часто и с блеском, работала на президента и была рядом с ним на самых крутых поворотах судьбы, - этого я не могу понять. Не соотносится это с привычным для меня масштабом личности президента.

И все-таки сегодня я не могу опубликовать это письмо. Оно писалось при участии группы помощников, и без их согласия я не вправе придавать его гласности...

Уже начались события в Чечне. Президент остро переживал и неудачи военной операции, и то, как общественность восприняла их. Он не ожидал такого оборота и все еще находился в плену тех заверений, которые дал ему министр обороны П. Грачев. Выступая на встрече с участниками конгресса женщин 30 ноября, отвечая на вопрос о событиях в Чечне, он сказал, что на "ликвидацию этой проблемы уйдет две недели". Но и в тот период, когда еще имелись иллюзии по поводу сроков, психологическое бремя, легшее на президента, было трудно переносимым. У Ельцина снова нарушился сон. Он выглядел усталым, мрачным. 30 ноября нам пришлось отменить и без того много раз откладываемый сеанс официального фотографирования президента для официального портрета.

При аморфности тогдашнего Совета безопасности было ясно, что всю ответственность Ельцину опять придется брать на себя. Предстояло объяснение с народом.

На 27 декабря была назначена запись Обращения президента в связи с событиями в Чечне. Телевизионную технику завезли в Кремль накануне. Обстановка была нервозной. Президент с утра был раздражен, видимо, получил плохие известия. Накладки шли одна за другой. На проходной у Спасских ворот полтора часа продержали на морозе телевизионную группу записи из-за того, что в Службе безопасности потеряли представленный накануне список журналистов. Озябших телевизионщиков пришлось отогревать горячим чаем с бутербродами. Потом в ходе подготовки записи в системе компьютера обнаружились неполадки и набранный на "автосуфлер" текст дважды пропадал и его приходилось набирать заново. Инженер видеозаписи объяснил это тем, что в Кремле "скачет" напряжение. К выходу президента едва успели набрать текст, но не успели вычитать. Президент сразу же заметил наши огрехи.

Нужно было перезаписать несколько фраз. И был устроен небольшой перерыв. Борис Николаевич сидел за столом, ожидая, когда закончится проверка записи. Я подошел, чтобы показать, какие абзацы прозвучали не очень удачно. Я уже знал, что подготовлен Указ о моем назначении чрезвычайным и полномочным послом. Казалось, все было обговорено. Но еще не была найдена замена на должность пресс-секретаря. Я продолжал ходить на работу в Кремль.

- Вячеслав Васильевич, - вдруг тихо позвал президент. Я наклонился, полагая, что он хочет что-то уточнить по тексту. Но президент повернул совсем на другое: - Ну, так что с Указом... подписывать будем?

Я совершенно не ожидал ни такого вопроса, ни такого поворота дела. Решение нужно было принимать в долю секунды. Наверное, можно было бы сказать - да Бог с ним, с Указом, Борис Николаевич. И может быть, услышать в ответ: ну и ладно, продолжайте работать...

Но я уже достаточно хорошо знал характер Ельцина. Конечно, можно было бы остаться и работать как ни в чем не бывало. Но я почти уверен, что президент, удержав меня, сам бы и перестал меня уважать. А без уважения, а следовательно и без поддержки в такой должности, как пресс-секретарь, работать невозможно. Быть пресс-попугаем в золоченой кремлевской клетке этой было не для меня. Все эти обрывки мыслей, как порыв ветра с ворохом воспоминаний пронеслись в голове. Вспомнилась мудрость древних: два раза в одну реку не войдешь.

- Борис Николаевич, ведь вы уже приняли решение, - тихо ответил я.

- Значит, будем подписывать, - подвел черту Ельцин.

Ждал ли он от меня иного ответа, не знаю.

Мне показалось, он сам смущен этим неожиданным разговором. Вдруг стал громко и уже для всех говорить о том, на какой важный участок работы меня направляет. "Поработает в Ватикане, вернется, дадим ответственное дело".

Ближе к вечеру у меня в кабинете собрались почти все помощники президента, группа спичрайтеров. О моем коротком разговоре с Борисом Николаевичем всем уже было известно. Мнения разделились. Одни считали, что нужно было воспользоваться случаем и сделать шаг назад, "не ослаблять команду", другие полагали, что я поступил правильно. Ночью я спал плохо, еще и еще раз переживая и то, что произошло ранее, и то, что случилось теперь.

Меня постепенно стали отключать от некоторых мероприятий и информации, но я совершенно уверен, что президент здесь ни при чем. Эпизоды, связанные с моей личной судьбой, убедили меня в том, что Борис Николаевич, безусловно, легко ранимый, обидчивый, но уж никак не мелочный человек. Напротив, в отношении меня он держал себя в полной мере по-джентльменски. Когда вопрос о моем назначении в Ватикан был уже решен, но в Министерстве иностранных дел почему-то "забыли" присвоить мне ранг чрезвычайного и полномочного посла (причины этой забывчивости мне, впрочем, более чем понятны), президент, соблюдая "мужские договоренности", поправил министра, и вопрос был решен. До последнего дня, пользуясь устным разрешением президента, я беспрепятственно проходил в Кремль, к величайшему изумлению некоторых сослуживцев, которые, вероятно, видели примеры иного обращения с уходящими. Конечно, это бытовые мелочи, но для меня они дороги, как дополнительные свидетельства того, что я работал с человеком очень сложного, но, безусловно, масштабного характера.

Вспоминаю в этой связи забавный, но по-своему показательный эпизод. Как-то днем, идучи через Ивановскую площадь, я столкнулся возле Царь-пушки с двумя "тетками", явно приехавшими из провинции и пришедшими поглазеть на Кремль. Я уже прошел мимо, когда вдруг услышал за спиной по-деревенски простодушный возглас: "Мань, смотри-ка, бывший Костиков пошел" В этом смешном эпизоде был и серьезный смысл Советские люди привыкли, что с уходом, а тем более с изгнанием с высшей должности человек как бы переставал существовать, становился "бывшим". Еще при жизни он как бы вычеркивался из списков живущих, превращался в тень. Память об этом еще жива в сознании людей. Хорошо, что эта практика уходит в прошлое.