Отар Кушанашвили - Я. Книга-месть

• Название: Я. Книга-месть
• Автор: Отар Кушанашвили
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-069904-9, 978-5-271-30602-0

Книжки, одна говеннее другой, написали ВСЕ: даже факинг модели и факинг сутенеры с мордами чуть выразительнее булыжников. Книжки, говорю же, КНИГИ нет ни одной. Весь прошлый год ушел на то, чтобы наладить отношения с собственной головой. Большая часть этого – чтобы создать Книгу! Все-таки по страстной биографии если судить, равных мне нет. Да, признаю, я самый неровный, самый расхристанный сукин сын из гениев, живущих в России. Я решительно не могу скрывать, что мой IQ – самый высокий в стране, не беря в расчет безусловно превосходящих меня в этом компоненте Медведева и Путина… А вы, говоря обо мне, употребляете густой мат и двухэтажные комплименты: я заслужил и то, и другое.

---

Ей, если не считать последней истории с внуком, априорно доверяют все поборники молодой демократии, все апологеты моего нелепого землячка Сталина. Она нужна всем, потому что всем нужна Песнь Песней. А ведь только она умеет такую пропеть.

Вот те самые «счастливые деньки»… Ведь свою их версию предложила и Агузарова, Великое Воплощение Ослепительной Буддистской пустотности. Ан волнения умов не случилось, уж на что умеет всякий раз напомнить, что даже кровь у нее зеленая, не то что у нас, плебеев.

Она пела как небрежный пастырь, не глядя в зрительный зал. Алла – будто охваченная сумеречной лихорадкой, прощаясь с душой, благодарной за 72 часа счастия знойного.

Столько лет летать на высотах недосягаемых, быть на всех радарах – и сохраниться.

Я не задружился, но это моя проблема, не ее.

Ее – в отсутствии конгениальных песен и людей.

Ты с кем угодно можешь валять дурака, но не с Аллой. При ней ты быстренько хвостик подожмешь, так она устроена. Оппозицию она быстро умеет усмирять; я знаю, сам был оппозицией.

Сначала меня смущало присутствие в каждой песне обращения к Богу. Распните меня, не кажется мне этот жанр удобоиспользуемым для подобных обращений! Да еще с очевидно деланным выражением неземной скорби на лице.

Пугачева, когда от нее далеко отстоит Галкин и она не беседует о своем величии с журналистом Гаспаряном, чистой воды шекспировской высокооктановости героиня.

Вступите, неучи, со мной в полемику!

Я предъявлю вам песню «Приглашение на закат». У нас давно, лет 40, не было песен, вовремя застывших между аффектированностью и потаенными слезами. Эта песня, как и положено крепкой, разом рождает два ощущения: неуюта и, в противность, небессмысленности самоанализа. Добавьте харизму АБП и просто красивую мелодию: вот почему 99 из 100 ее коллег – ремесленники, а у нее это называется высоким служением.

Те песни, о которых я пишу, каждая из них, – наглядный урок запутанной истории души русской женщины, живущей не ради себя, полагающей жизнь без надрыва пустой.

Ее песни поет Леди, не выдумывающая чопорных претензий, но взыскующая предметного разговора на тему «За что?».

Расскажите подробнее о скандале с А. Пугачевой.

Он, скандал, был отвратным, потому что Он (я) был тошнотворным. Я был очень молод и очень глуп – и вся недолга. Славы хотелось.

Славу получил.

И шесть месяцев.

Физиономически – это такой типаж, что немыслим без сгустка эмоций, без их выброса в атмосферу; жизнь не то чтобы улучшается с помощью экзальтации, она просто искреннее становится: «Лунной ночью настежь окна отворю и помолюсь…» Вот кабы не это «помолюсь», получилась бы песенка не великих музыкальных достоинств, но редкой сентиментальной точности. Но это, может, с колокольни неврастеника так видится? Мы-то лунные ночи заполняем другими занятиями на предмет уничтожения грусти.

Кто будет спорить, что АБП, как никто, умеет подбирать для трансляции наших эмоций самые уместные вокальные эквиваленты.

Я уже не помню, по какому поводу пришел к Андрюхе Малахову на съемку, но помню, что базар был про то, как тяжело живется на просвет какой-то Линдсей Лохан. Оказалось, что это американская кино-поп-звезда, которую следует любить, потому что ей тяжело живется. Когда ехал на эфир, по радио крутили: «Это завтра, а сегодня я его поцеловала…» и далее: «Я ведь тоже плохо кончу… Мало, Алла, Алла, мало…»

Какая, нах, лоханка, подумал я, когда мне всучили микрофон, когда у нас такая революционерка! Вызывающе самодостаточная притом. У лоханок тьма-тьмущая людишек, призванных придумать своей каракатице многосложную судьбу, у нас – АБП, которой придумывать ничего не надо, просто непросто жить надо.

Ее раннюю слушаешь, как на последний киносеанс ходишь. Вы мне эту метафору простите, потому что я имею в виду не дурака валять, но ходить, именно чтобы отвлечься и взлететь, чтоб кино было про объятия, чтоб набежала и отпустила грусть.

А не чтоб она сама дала повод изрыгнуть на нее хулы ужасные, как тогда, когда она с подхалимами спела чудовищную «Не имей сто рублей…». Нет, уж лучше, которые, якобы приближенными будучи, имитировали пение этой бестолочи, тем более тошнотной, что дидактической.

Вот и ведение концертов в ее исполнении – вызывающий анахронизм. Но кто я такой, чтоб указывать ей, как их должно вести?! Вот режиссер она – другой коленкор. Даже в молчании слышит пульс мироздания. Ее «Рождественские встречи» принуждали льнуть к экранам, она причудливым образом женила блюз на цыганщине, держала за руку напыщенных рокеров, даже печальной светлой памяти от печали сгоревшей Натали Медведевой нашла место.

И собственные песни режиссировала тоже. Например, когда пела про «голубя сизокрылого», отпускала его, дурынду самовлюбленную, на все четыре стороны, а в конце песни вздыхала: «лети, лети» и тут же – «не знает о расплате». А расплата неминуема.

Тридцать альбомов вашего Кинчева не стоят одного «Осеннего поцелуя»: потому что слушать альбомы КК – это удел тех, кому приятно смаковать свое экзистенциальное мировоззрение, а означенная песня для тех, кто плакать и умеет, и не стесняется.

Правда ли, что Вы «выдвиженец» А. Б. Пугачевой?

В каком-то смысле – да.

Я думаю так, что АБП в высшей степени рефлексирующий человек, из тех, что знают строки (и то, что за ними) «В осенний простор протрублю то, на что не хватило мне слов человеческой речи».

«Протрубит», обязана, про свое неуклюжее стремление стать бизнесвумен. Что заставило, к примеру, выпускать чипсы, обувь, еще какую-то дребедень? Не говорите ни слова про нужду! Оставьте! Раз и навсегда говорю аки знаток: все у них в порядке. Если уж мне, спасшему демографию на Руси, хватает, чего уж им-то стенать?!

Репутационная политика? Тогда – позорная.

А если вы наберетесь наглости и скажете что-нибудь вроде – широкая натура, старается для нас, – я вас ударю.

Ее поле – песня. Пусть это поле возделывает. Пусть даже повода не дает для догадок, что для нее важнее всего в жизни.

В забытой всеми феерической тихой песне она спела: «Если спросит меня голос с небес», мол, кто дороже, мать, более всего на Земле, она ответствовала: «Дочка, мама, ты и я».

В этом месте, чтоб не запамятовать, восклицаю: лучший автор Пугачевой – Игорь Николаев. Он автор и упомянутой песни, в которой есть бьющие наповал, но почему-то самой АБП в ходе последующей жизни игнорируемые строчки: «Но с тобой мы знаем точный ответ, виноватых в том, что прожито, нет».

В таком признании определенно есть отвага. Самый тон – взвешенный, покойный – суть отвага. Мы же филиппики швырять мастера – и вы, и я. Да и она, судя по тому, что в квартете ингредиентов смысла жизни в ответе небесам самое зыбкое звено – «Ты».

Брось в меня булыжники, но не Галкин же разумеется под местоимением!

Был такой в мои студенческие времена журнал «Театральная жизнь», уж не знаю, живой ли (судя по тому, какова она, эта жизнь, без кавычек, вряд ли). Вызывающе антисоветский. Антисоветскость его состояла в том, что он исповедовал и проповедовал – бестрепетно притом – культ отдельно взятого человека.

АБП опубликовала там эссе. Лучшее из того, что она писала. Могу, если она возразит, доказать. Ибо, например, в журнале имени себя, недолго протянувшем, писала она, что ли, устало. А тут – плевок в рутину, проклятие и гимн одиночеству, огонь, радость, скорбь, химеры, секундная эйфория. Эссе было об артистической доле.

О себе.

Это было написано так беспощадно и сердечно, что я, хвастливый журфаковец, изумился, нет, был настигнут прострацией: вот как, оказывается, можно писать.

О себе, о мире – по-доброму и зло, высоким штилем и безмерно едко.

Я тогда неделю проходил в хандре. Нет, лгу. Просветленным, напротив. Если у человека такой высокий уровень самоосмыления, думал я, шатаясь по тифлисским улочкам, понятно, почему страна прислушивается ко всякому его вздоху.

Правда же Максим Галкин – идиот?

О-о-о, поверьте мне, нет! Мне бы научиться – да и вам! – у него много чему. Я, кстати, хорошо знаком с его братом. Славный малый.

А два десятилетия спустя другой титан самоедства, Гриша Лепс, решается на жест, который по охальности сродни покорению Эвереста без подготовки, – перепеть «Озеро надежды» (Игорь Николаев, само собой).

В любом другом исполнении, повторяю, мертворожденная затея. Песня от лица женщины, находящейся на перепутье, угодившей в ловушку собственных химер, невозместимых интимных издержек, потратившей полжизни на поиски счастья и при всем при том – верящей, верующей.

Лепс спел ее от мужского лица – и так, что солнце ярче засияло, дожди стали более частыми и хмель от жизни самой бьет в голову.

Тут же злорадно стали писать: ГЛ спел даже лучше. Не лучше – иначе.

А потом, в чем-чем, а в зависти АБП замечена никогда не была. Уж скольким помогла – от «А-Студио» до Любаши, от Зинчука до Моисеева.