Виктор Муратов - Командарм Лукин

• Название: Командарм Лукин
• Автор: Виктор Муратов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: История
• Год: 1990
• ISBN: 5-203-00702-0

Генерал-лейтенант Михаил Федорович Лукин — один из героев Великой Отечественной войны. Войска армий, которыми он командовал, храбро и мужественно сражались с превосходящими силами противника в Смоленске и на ближних подступах к нему, под Вязьмой. Попав в бессознательном состоянии в плен, раненный в ногу и руку, генерал Лукин пережил ужасы гитлеровских лагерей, стойко перенес все невзгоды, оставшись верным сыном Родины. О его героической и драматической судьбе и рассказывают в этом историческом повествовании писатель В. Муратов и дочь генерала Лукина Ю. Городецкая.

---

— Ну а мы можем легко завязнуть где-нибудь под Миллерово.

— Теперь есть вертолеты, — не сдавался Лукин.

Шолохов пристально посмотрел на собеседника, и Лукин уловил в глазах писателя озорные искорки, казачью удаль. Они хорошо понимали друг друга и радовались оба, что жизнь, впервые сведя их у стен пылающего Смоленска, вновь подарила желанную встречу.

Две недели гостил Лукин у Шолохова, две недели они были неразлучны. Были встречи с партийным активом Ростова, с рабочими, станичниками. Был, конечно, и рыбацкий костер на сыром берегу еще по-весеннему мутного и вовсе не тихого Дона.

Шолохова интересовало все, что рассказывал ему Лукин. Он редко его перебивал, и то лишь для того, чтобы уточнить какую-нибудь деталь, важную для него подробность. Однажды после рассказа Лукина о боях под Вязьмой заговорил, обращаясь не то к Лукину, не то к самому себе, а скорее, просто размышляя вслух.

— Не так все просто было на войне, как некоторым кажется. И не все и не каждый вели себя одинаково. Вот как писать о вас, Михаил Федорович. Попробуй-ка я сгладить вашу трагедию… У некоторых товарищей складывается неправильное представление о писательском труде. Хотят, чтобы герои были описаны, словно они все время находятся на марше, навытяжку стоят перед писательским взором. О войне нельзя писать походя. Слишком это все ответственно. Все время думаю, как воссоздать правду о том, что было. Это не так бывает просто, да и не всем хочется иногда читать эту правду… Не хочется читать правду, а неправду писать не хочется. Да и не имеем мы на это права…

— Вы знаете, Михаил Александрович, до нашей встречи в московском военном госпитале я как-то не придавал особого значения тем событиям войны, в которых сам участвовал. Думал: все ясно, все помню. Но вот поработал в архиве. Признаюсь, долго и трудно работал. Около тысячи документов изучил и как-то иначе стал смотреть на первые месяцы войны. Скажу прямо, что для вас, писателей, и для военных историков это во многом еще не освоенные страницы. Теперь много пишут о победных этапах. Конечно, о победах надо писать много и хорошо. Но нельзя забывать и о начальном периоде войны. Это была суровая школа, предопределившая будущие победы. Да, Красная Армия уступила поле боя врагу, но ведь именно в Смоленском сражении враг впервые был остановлен на длительное время. Там его лучшие дивизии были перемолоты, и он не мог наступать в течение августа — сентября. Никому не хочется писать о якобы неудачных Смоленских боях. Это в корне неверно. Я вычитал у Энгельса интересную мысль: если вы были вынуждены к отступлению, но пока вы в состоянии влиять на действия противника, вместо того, чтобы подчиняться ему, вы все еще до некоторой степени превосходите его. И дальше Энгельс говорит: еще важнее то, что ваши солдаты, каждый в отдельности и все вместе, будут чувствовать себя выше его солдат. Справедливо? Да. Почему противник не пошел на Москву от Вязьмы? Потому что мы влияли на его действия, а не подчинялись ему. Мы держали врага, — значит, мы превосходили его и, значит, наш боец чувствовал себя выше его солдата.

Или другой вопрос. Вот считается, что мы потеряли на войне двадцать миллионов человек.

— Да, так считается.

— А скажите, Михаил Александрович, кто считал? Пора, очевидно, глубже посмотреть на эти цифры. Сколько воинов пало и в каких боях, сражениях, битвах при окружении наших войск в сорок первом и сорок втором? Число двадцать миллионов слишком округленное. Вместо семи нулей должны быть конкретные тысячи, сотни, а может быть, и единицы. Ведь за каждой единицей — конкретная человеческая жизнь. А сколько погибло советских людей в фашистских концлагерях? Я, Михаил Александрович, насмотрелся… — Лукин помолчал. — Я не долго говорю, не утомляю?

— Я внимательно слушаю, Михаил Федорович, — ответил Шолохов, закуривая новую папиросу. — Нужна правда, очень нужна. Для живущих нужна и для будущих поколений.

— А о плене вообще почти ничего не написано. Это у нас считается как бы запретной темой. Честно признаться, я был удивлен, прочитав ваш рассказ «Судьба человека». И как это его разрешили печатать? Очевидно, ваше имя, авторитет подействовали. Думаю, подобный рассказ рядового литератора не вышел бы в свет. Вы не нуждаетесь в лести, Михаил Александрович, новый рассказ превосходный, поверьте мне, испытавшему ужас плена. Я был в санатории, когда в «Правде» напечатали «Судьбу человека». И разгорелся спор между отдыхающими. И знаете, некоторые категорически не приняли ваш рассказ. «Надо писать о воинах, стоявших насмерть, а не о пленных, — доказывали они. — Плен — это позор. Плен несовместим с присягой, воинским долгом и честью. А те, кто пишут о плене, не считают его позором».

— Вопрос этот действительно очень сложный, — задумчиво проговорил Шолохов. — Ну, а вы, Михаил Федорович, сами-то как считаете?

— Я?., — Лукин долго молчал. Достал портсигар, вертел его в руке, неотрывно глядя в огонь костра.

— Знакомый портсигар, — проговорил Шолохов. — Неужто и в плену сохранить удалось?

— Что вы, немцы отобрали. А этот в комиссионке купил. Точно такой же, только уж без дарственной надписи, конечно. — Лукин достал папиросу. Шолохов взял из костра горящую ветку, поднес огонь. Лукин прикурил, глубоко затянулся. — Попробую ответить на ваш вопрос. Понятно, что героизм имеет массовый характер, предательство — всегда индивидуально, В годы войны мне довелось встретиться с тремя Власовыми. Генерал-майор Власов, начальник артиллерии шестнадцатой армии, геройски погиб под Смоленском. Подполковник Власов — летчик, Герой Советского Союза. Он и в плену не снимал с груди Звезду Героя. Организовал побег из крепости Вюльцбург. Неудача. Его отправили в лагерь смерти Маутхаузен. Там Власов поднял узников на восстание и сам погиб. Кстати, недавно я побывал у его родителей, рассказал Ивану Федоровичу и Матрене Григорьевне о том, как вел себя в плену их сын. Ну и третий Власов — навеки будь проклятый потомками предатель. Вот три Власова, у всех одна фамилия — обычная, русская, В чем же дело, Михаил Александрович? В чем истоки героизма и предательства? Понимаю, истоки героизма, советского патриотизма — тема для писателей и военных историков, философов самая важная, непреходящая тема. Но почему мы, наши дети, внуки не должны знать, в чем истоки предательства, духовного падения? Почему мы не должны вскрывать эти язвы? Вскрыть истоки предательства — не значит воспеть предательство, а заклеймить его, вытравить из души человека червоточину, если завелась она у него, а не прятать болезнь, не закрывать на нее глаза. Ведь имя предателя Власова не скроешь, оно, к сожалению, останется в истории. И молодежь должна знать, откуда и почему явился такой выродок, и заклеймить его позором и проклятием народным. — Лукин снова достал портсигар. — Заговорил я вас, Михаил Александрович… Но поверьте — наболело.

— И у меня наболело, — ответил Шолохов. — И не только у нас с вами. Так что не торопитесь, внимательно слушаю.

— Ну, а с теми «санаторными» генералами я лишь отчасти согласен. Действительно, плен несовместим с присягой, воинским долгом. И воспитывать молодежь надо прежде всего на подвигах и победах. Но ведь и подвиги бывают разные. Разве нельзя подражать генералу Карбышеву? А Муса Джалиль, а, наконец, ваш Андрей Соколов, пусть вымышленный персонаж, но прообраз-то у него есть. Рассказывать о плене не значит учить, как сдаваться в плен. Я не о тех, кто добровольно поднял руки. Таким нет прощения и нет пощады. Но нельзя плен делать запретной темой. На войне как на войне — всякое может случиться. Еще ни одна война на земле не обходилась без плена. А мы до войны считали, что с нашей стороны пленных не будет, даже Гаагскую конвенцию не подписали.

Не допускали, что придется вести бои в окружении, при отходе. Эти виды боя считались крамольными. А война в горах… Вы знаете, Михаил Александрович, у меня есть знакомый профессор. Он всю жизнь увлекается альпинизмом. Так вот, в тридцатые годы он и другие наши альпинисты обращались в Штаб РККА с предложением учить войска горной войне. А им отвечали: «Нам на Эльбрусах не воевать». А в августе сорок второго немецкие егеря захватили почти все перевалы Главного Кавказского хребта и водрузили флаг рейха на Эльбрусе. Большой кровью мы отстояли Кавказ. А все потому, что не допускали…

— Я уже знаю, кем вы будете представлены в романе «Они сражались за Родину», — неожиданно перебил Лукина Шолохов. — Если не возражаете, то станете одним из братьев Стрельцовых…

Они помолчали. От реки потянуло холодом. Ветер слизывал с бурых волн пену и швырял на прибрежный песок. Затухающий было костер снова взялся. Сыроватый хворост, источая пар, охватился пламенем.

— А между прочим, Михаил Александрович, ведь я имею касательство и к первому вашему роману.