Георгий Халилецкий - Осенние дожди

• Название: Осенние дожди
• Автор: Георгий Халилецкий
• Жанр: Советская классическая проза

Георгий Халилецкий — известный дальневосточный писатель. Он автор книг «Веселый месяц май», «Аврора» уходит в бой», «Шторм восемь баллов», «Этой бесснежной зимой» и других.

В повести «Осенние дожди» он касается вопросов, связанных с проблемами освоения Дальнего Востока, судьбами людей, бескомпромиссных в чувствах, одержимых и неуемных в труде.

---

Алексей поморщился.

— Зачем такие слова? Если я не виноват, и ты это понимаешь...

— Я об одном прошу: не будь таким жестоким. Я от тебя отвыкну... постепенно. Приучу себя к мысли, что мне уже не на что надеяться,— сказала Анюта.

— Да-а... Ошарашила ты меня! — бессознательно подражая Лукину, Алексей начал крупно шагать по бараку из угла в угол, поеживаясь, будто ему холодно. Он даже руки засунул в карманы — плотно, точно как бригадир.

— Ну вот что. Не осуждай меня, Анюта. Только ведь и ты пойми: не могу я с тобой, как с другими девчонками — просто так, от скуки. А в любовь я не верю! Не верю, понимаешь ты это?

Анюта прислонилась к стене, закрыла глаза:

— Не смей так говорить, не смей. Глупый ты еще. Значит, не пришло к тебе еще... А у меня сейчас вся радость оттого, что мучаюсь около тебя.

— Э...— Алексей сделал безнадежный жест.— Совсем запуталась, мука — радость. Радость — мука. И он отрывисто рассмеялся.

— Вот ты мне прикажи,— исступленным полушепотом продолжала Анюта, и в выражении ее побледневшего лица было что-то почти фанатичное.— «...Иди, Анюта, босиком по снегу!» Пойду! «Прыгни, Анюта, в огонь!» Прыгну! — Задыхаясь, она погладила пальцем горло.— Да я бы ни минуты, понимаешь, ни одной минуты не стала жить, если бы знала, что тебя нет. Слепой ты, не видишь ничего! Маркел говорит...

— Опять Маркел!

— ...Говорит: ты, Анна, не осуждай Алексея. Обожженный он. Изнутри обожженный. Заживет ожог — опять человеком станет.

— Какой еще... ожог? Что плетешь?

— Он говорит, у тебя душа обожженная. И ее может исцелить одно из двух: или очень-очень большая любовь, или такая же большая ненависть.

— Это кого же мне, интересно, ненавидеть? Тебя, что

ли?

— Зачем меня? Романа Ковалева!

— Кого-кого?

— Романа.

— Привет! А он-то при чем?

— Я думала, догадываешься. Маркел говорит: фамилия-то у вас одна не по случайности.

— Не понимаю.

— Захар Богачев ему вроде рассказал. Помнишь, который утонул? А Захару вроде Роман открылся. Что бросил он после войны жену с ребенком. Твою маму Лизой звали?

— Н-ну, Лизой. И что?

— И его жену будто тоже так...

— Постой, постой,— Алексей посмотрел по сторонам, словно искал чьей-нибудь поддержки.— Да не-ет, глупости!

Бывает так: одна какая-нибудь фраза, одна деталь, подробность вдруг возьмет и соединит в цепь разрозненные факты, которым мы прежде просто не придавали никакого значения. Так случилось и с Алексеем: он внимательно смотрел на Анюту и не видел ее. Говорил сам себе:

— С другой стороны, деревня на железе... В Германии служил... Да что я-то? Мало ли кто служил. А почему, собственно, не может быть? То-то он все выпытывал, что я да кто я.

Анюта смотрела на пего растерянно.

— Анюта, дорогая,— вдруг взмолился Алексей.— Ну скажи, что ты все это придумала!

— Не расстраивайся, Алеша. Ты не расстраивайся!.. Дура я, что сказала. Думала, помогу тебе.

Ладонью Алексей энергично потер щеку, стремительно прикидывая что-то в уме. «Как же мне теперь глядеть на тебя? — бормотал он.— Как на тебя глядеть?»

Он вдруг опустился на колени, вытащил чемодан и торопливо начал складывать вещи. Поняв наконец, что он собирается сделать, Анюта тихо спросила:

— А... ребята? А Лукин?

— Верно,— будто даже с облегчением спохватился Алексей. Задумался на минуту: — Записку оставлю.— И тут же: — Нет, лучше с дороги!

Когда я вернулся в барак, Борис, Шершавый и Лукин сидели каждый на своей койке и ожидали меня.

— Рассказывай,— коротко, точно отрубая, произнес бригадир.

Я начал рассказывать. Рассказывал, стараясь по возможности не прибавить от себя ничего, никаких подробностей. Слушали молча, с угрюмыми лицами.

Первым заговорил Шершавый:

— Н-ну, Маркел! Н-ну, змей! Плодится же такая пакость на земле... Всех столкнул, перессорил!

—- Положим, и Алешка... гусь,— возразил бригадир.

А мне вдруг увиделись Анютины тоскующие глаза.

— Ох, не торопитесь, люди добрые,— усомнился я,— Не так-то все это просто».

3

Не так-то все просто. Прошла педеля, вторая, а никаких вестей об Алексее не было.

А жизнь шла своим чередом. Бригаду Лукина преобразовали в комплексную и перевели на внутрихозяйственный расчет.

— Ну, Лукин,— ехидничал Шершавый,— тебе с твоим жмотным характером лучшего и желать не нужно.

— Болтай, болтай,— беззлобно отругивался бригадир.— А теперь и ты богатым дядей не будешь, начнешь экономить.

— Жди,— смеялся Серега.

— А куда ты денешься. Жизнь заставит.

Лукину обещали, как только придет эшелон с новичками, дать пополнение, и он грозил ребятам: «Вот погляжу, что за народ приедет, да и отделаюсь от вас. Узнаете тогда; что почем».

Повеселел Борис: кажется, их разногласия с Ларисой стали приближаться к мирному разрешению; повеселел и Сергей: каждый вечер он бежал теперь на занятия в школу. Лукин подсчитал в блокноте заработки последних дней и тоже заметно приободрился.

И только Роман ходил туча тучей. Он не пил больше, нет, но я-то слышал, как по ночам он скрежещет в темноте зубами. Утром он вставал с почерневшим от бессонницы лицом.

В последних числах октября, в один из дней, уже перед самым вечером комендант привел к нам низенького, с круглой стриженой головою и узкими глазами паренька-крепыша. На вид ему было лет шестнадцать — семнадцать.

— Вот прошу любить и жаловать,— представил комендант.— Новый жилец к вам.

— Очень рады,— за всех отозвался Серега. И тут же вежливо поинтересовался: — А что, уже и детей берут на стройку?

— Но-но,— погрозил пальцем комендант. И рассмеялся.

— И как тебя именуют, малыш? — не унимался Серега.

Малыш ответил довольно приятным тенорком:

— Шайдулин.— И подумав добавил: — Шараф Шайдулии. И сын у меня, между прочим, тоже Шараф.

— Сы-ын? — изумленно переспросил Шершавый.— Да кой же тебе годик?

— Двадцать два, а что?

— Вот именно, «а что»? — фыркнул Сергей.— Силё-ён, бродяга! — Это у него было высшей похвалой.— Ну давай, Шараф, устраивайся.— Он показал на пустующую койку Алексея, и мы молча переглянулись.

— Ты чувствуй себя как дома,— продолжал Шершавый.— Не бойся, не обидим.

— Я знаю,— серьезно кивнул Шайдулин.— Говорили, девятнадцатый барак — коммунистический! — И добавил: —  Будет.

— Именно,— подтвердил Серега. — Будет. Это ты в точку.

Едва успев расположиться на койке, Шайдулин раскрыл свой пузатый фанерный баул, обклеенный какими-то картинками, и начал выкладывать на стол яблоки — редкость в здешних местах в эту пору года. Яблоки были некрупные, но ярко-розовые, они, казалось, просвечивали насквозь, в их сочном нутре плавали коричневые зернышки. От яблок шел такой восторженный июльский аромат, что в нашем бараке словно бы даже посветлело.

— Вот эт-то я понимаю! — воскликнул Борис.

— Да это что,— скромно не согласился Шайдулин.— Так, средние. У нас в Ташкенте вот такие есть.— Он развел ладони.

— Ну уж и такие? — усомнился Борис. Шайдулин поглядел на него снисходительно:

— И даже вот такие,— он еще шире раздвинул ладони.

— Мне подвинуться? — поинтересовался Шершавый.

Все засмеялись. Шайдулин первым.

— Угощаться надо,— сказал оп.— Кушать надо. — И ослепил нас улыбкой.

Так в пашей жизни появился Шараф Шайдулин.

4

Нет, ну это надо же! Посыльная Варвара, нескладный гусенок лапчатый в красных японских ботиках, с порога восторженно кричит:

— Коннитива, охаё! Здрасте, мужчины, доброе утро!

Еще даже не успев развязать платок, она грохает на стол коробку с тортом.

— Во! — восклицает.— Празднуем!

— Вар-ва-ра! — потрясенно шепчет Серега, и его быстрые веселые глаза светятся мальчишеским лукавством.— Что значил бы сей сон? Премия? Выигрыш?

Девушка раскрывает лакированную сумочку,— должно быть, первую в ее жизни настоящую сумочку,— достает какую-то бумажку и широким жестом протягивает ее Шершавому:

— Читай. Только вслух читай! — повелительно говорит она и, вскинув голову, становится в величественную позу.

— Ну-ну,— все еще с недоумением поглядывая на девушку, качает головой Шершавый. — Можно и вслух... «Гражданка Кунина В. А.» Это кто же Кунина? Ты, что ли?

— А то,—  с высоты своего величия кивает Варюха.—  Читай, читай, не отвлекайся.

— «Кунина В. А. зачисляется на подготовительное отделение,— вполголоса читает Серега, и лицо его делается изумленным,— на подготовительный курс японского отделения Восточного факультета Государственного университета. Начало занятий...»

Он опускается на стул; его фигура, глаза, брови — все выражает неподдельное изумление.

— Вот вам и гражданка Кунина В. А.! — произносит он наконец. — Вот вам и Варюха-кнопка! «Начало занятий...» Надо же!