Мария Барятинская - Моя русская жизнь. Воспоминания великосветской дамы. 1870–1918

• Название: Моя русская жизнь. Воспоминания великосветской дамы. 1870–1918
• Автор: Мария Барятинская
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-9524-2008-7

Мемуары великосветской дамы Марии Сергеевны Барятинской, праправнучки фельдмаршала Суворова, жены флигель-адъютанта Николая II, Анатолия Барятинского, в мельчайших деталях восстанавливают тонкости придворного этикета и церемониала. Она вспоминает торжественность коронации и празднования 300-летия Дома Романовых, Европу начала века. Барятинская начинает повествование с описания смерти Александра III и восшествия на престол Николая II, рассказывает о Распутине и убийстве Столыпина, начале войны и о том, как организовывала работу военного госпиталя в Киеве. Мария Сергеевна бережно сохраняла записи о важных и мимолетных происшествиях, ценнейшие свидетельства, полные неповторимого очарования утерянного рая.

---

Так мы домчались до моста, по которому шел трамвай. Грохот трамвая и звон колокола, который раздался в этот самый момент, вдруг перепугал нашу ретивую лошадь, и, вместо того чтобы мчаться прямо, она вдруг развернулась и опрокинула санки. Кучер вылетел из седла и сломал ногу (и, как оказалось, бедняга остался инвалидом на всю жизнь). А я оставалась в санках в то время, как лошадь, обезумевшая от страха, продолжала лететь сломя голову. Санки неслись на одном боку, и их заносило то в одну, то в другую сторону меж трамвайными линиями. Я, скованная своей тяжелой шубой, не могла даже отстегнуть полость и уже думала, что вот-вот наступит моя последняя минута. Городовой попытался было остановить лошадь, но, хоть он и отчаянно вцепился в нее, его отбросило на землю.

К этому времени мы домчались до конца моста, туда, где находился университет. Несколько студентов бросились мне на помощь, стараясь схватить лошадь и поставить в нормальное положение санки, и когда мне, наконец, удалось высвободиться из полости и вывалиться из санок, первое, что я увидела, – я нахожусь возле какого-то дома, студенты оттирают мне руки снегом, чтобы привести в чувство. Городовой (который был залит кровью от своих ранений, полученных при попытке остановить лошадь) стал выяснять, кто я такая, и сразу же позвонил моему мужу, который довез меня до дому на одноконке. Бедная лошадь, пораненная и поцарапанная, так перепугалась, что ее пришлось отправить назад в деревню. Я чуть не погибла и до сих пор не могу вспоминать об этом случае без содрогания.

Мой свекор сам на следующий день отправился поблагодарить студентов и рассказал о происшедшем царю. Городовой, так мне помогший, получил повышение и был поставлен на посту перед Зимним дворцом, что считалось большой наградой, и этот человек был бесконечно благодарен. Это один из многих примеров доброты и внимания императора по отношению к своим подданным. Я могла бы рассказать много больше, но ограниченность объема книги вынуждает меня умолчать о них.

Двор Александра III выделялся своим строгим этикетом. В год давалось предписанное (обычно пять) количество балов. Самым главным из них был Парадный бал, на который приглашалось три тысячи гостей и где всех угощали роскошным ужином. Три менее значительных развлечения после Парадного бала были известны как Концертные балы, так как проводились в Концертном зале. Там, под пальмами, как в зимнем саду, накрывались гигантские столы, и зрелище было воистину чудесное. Частные танцы также устраивались в Аничковом дворце, когда там проживали император с императрицей. Последняя изумительно и элегантно танцевала и страстно любила развлечения. На эти частные балы доступ был ограничен и приглашались исключительно близкие друзья и родственники.

Когда мой муж был молодым офицером и только что получил повышение, он имел честь танцевать с императрицей, но, не слишком хорошо танцуя, он был в постоянном ужасе, что упустит партнершу и та упадет. По этикету в таких случаях ее величество и партнер танцевали одни, а все гости наблюдали за ними, так что они, естественно, были в центре внимания, на них были устремлены все взоры. Муж мой испытывал некоторое смущение, но императрица была очень элегантна в танце и скоро позволила ему избавиться от напряжения.

Во время правления царя Николая II развлечения при дворе устраивались редко. Императрица недолюбливала светскую жизнь, не проявляла интереса к танцам, а дети были еще слишком малы для появления в свете.

Их правление с самого начала было столь бурным и неустроенным, что ни в коей степени не может сравниться с царствованием Александра III. Несмотря на это, многие великие князья и княгини, а также посольства и, кроме того, другие члены аристократического общества устраивали много ярких и восхитительных балов.

Император был большим поклонником драмы, так что императорские театры достигли высокой степени совершенства. Среди оперных артистов были не только хорошо известные русские, но также и самые прославленные певцы и артисты из всех стран. Русский балет был гвоздем программы представлений в Императорском театре. В Санкт-Петербурге было создано за счет государства нечто вроде училища танцев, называвшееся Императорской театральной танцевальной школой. В ученики брали детей в весьма раннем возрасте, некоторым было всего десять лет, и благодаря столь раннему обучению их танец был таким приятным и естественным. Они, казалось, буквально плыли по воздуху и едва касались земли, их танец демонстрировал поэзию движений.

Русский балет, а также наши наиболее знаменитые певцы приглашались во все главные столицы Европы и Америки, где имели огромный успех. Даже сейчас, хоть наша страна уже не наша, русские артисты, особенно балетные, повсюду встречают теплый прием.

В концертных залах устраивались сольные концерты зарубежных артистов, оркестров, скрипачей и пианистов, органной музыки и вокала. Можно было услышать величайших виртуозов того времени. Я помню, как на одном из таких концертов Аделина Патти, изумительное сопрано, появилась, когда ей уже исполнилось пятьдесят. Несмотря на солидный возраст, она все еще могла исполнять «Соловья» со всеми его трелями и руладами, и каждая нота звучала чисто и отчетливо. Она была невысокой женщиной с тонкими и хрупкими чертами, с очень темными глазами, которые так и сверкали на ее тонком лице. Ее одежда была достоянием моды 1870 года, и сама она больше походила на изящную вещицу из дрезденского фарфора. Мне говорили, что за какое-то время до своей кончины Патти продала свое горло Патологическому колледжу для изучения его строения и что, еще будучи живой, получила за это деньги. Я как-то рассказала об этом своей старой горничной, прослужившей у меня тридцать лет. Та вообразила себе, что у примадонны изъяли горло, но что я думала, что она все еще может петь!

«Как вы можете говорить такую ерунду, княгиня? – заметила она. – Никто не может петь без горла; как могли доктора купить его и при этом оставить ей возможность петь? Они, наверное, очень умные люди».

В тот вечер в Санкт-Петербурге, когда я познакомилась с мадам Патти, она мне сообщила, что раньше, когда она была маркизой де Ко, она несколько раз пела для моей бабушки (урожденной княгини Суворовой, о которой я упоминала в первой главе), и моя бабушка заметила: «Вы на самом деле очень красивы, но я не думаю, что когда-нибудь вы произведете настоящий фурор. Ваш голос слишком зычен. C'est de la haute gymnastique sans sentiment».[8]

Десять лет спустя Патти встретилась с моей бабушкой во Флоренции, уже находясь в зените славы. После выступления она пришла в ложу моей бабушки и заметила: «В прошлом, боюсь, я была весьма самоуверенной. Что вы думаете обо мне теперь, княгиня?» Моя бабушка нежно улыбнулась. «Tout les gouts sont dans la nature»[9], – был ее ответ. Она была известна своим остроумием Как-то умываясь, она оказалась перед портретом короля Италии, висевшим на стене. Она сказала своей компаньонке, баронессе Мейдель, старомодной даме, совершенно не способной оценить шутку: «Пожалуйста, прикройте лицо короля, я могу его шокировать». Баронесса немедленно набросила на портрет шейную косынку, что доставило моей бабушке огромное удовольствие.

На одном из последующих концертов перед войной меня представили знаменитому скрипачу Кубелику. Он играл перед императором и императрицей, которые были так восхищены, что подарили ему золотой портсигар, украшенный бриллиантовым императорским орлом. В тот раз он играл «Московские сувениры» Венявского, и в этой пьесе есть такая высокая нота, что я заметила своему мужу: «Уверена, струна порвется». На что он ответил: «О нет, скрипач всегда знает, как надо обходиться с инструментом». Как ни странно, Кубелик избрал ту же пьесу, когда давал прошлой осенью концерт в «Альберт-Холле» в Лондоне, и, опять же странно, струна действительно лопнула на критически высокой ноте. Я сочла это как исполнение предсказания, потому что Москвы уже больше нет. Однако он взял другую скрипку и блестяще закончил эту сюиту. После концерта он сказал мне, как ему ужасно недостает доброты императора и русского гостеприимства.

Каждой весной в частную оперу приглашалась итальянская труппа, и задолго до назначенной даты выступлений продавались билеты. Среди артистов были Тетраццини, Баттистини (знаменитый баритон) и великий любимец русской публики Мазини, тенор с очень высоким голосом. Однажды шла опера «Фауст», и у него была заглавная роль; в то время ему, должно быть, было около семидесяти. Когда он пел отрывок «Salut, demeure, chaste et pure» («Привет тебе, бедный и целомудренный дом»), вся публика сгорала от нетерпения в ожидании, зная, что он должен взять высокую ноту. По какой-то причине он не рассчитал высоту звука, эта нота прозвучала невыносимо заурядно, и вместо аплодисментов раздался взрыв безудержного смеха. Но его простили, учитывая его возраст и уже завоеванную огромную популярность, тем более что он завершил партию без каких-либо погрешностей.