Михаил Савеличев - Меланхолия

• Название: Меланхолия
• Автор: Михаил Савеличев
• Жанр: Научная Фантастика

Роман о Контакте, о том самом Контакте, о котором уже столько написано и где, кажется, ничего нового настолько невозможно придумать, что если Неназначенная Встреча и случиться, то будет просто обязана уложиться в прокрустово ложе ответственных или безответственных выдумок. Они пришли. Они уже здесь. Они не спустились с небес на своих сверкающих кораблях, не назначили нам Встречу на Плутоне. Они лишь взглянули на человека его собственными глазами и позволили нам прочувствовать свою печаль, свою меланхолию – философский камень преображения жаждущей души. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Данная книга написана с сознательным намерением нанести ущерб всем читателям и по-читателям "традиционной фантастики".

---

Было чудовищно неудобно. Она упиралась руками и коленями, но все равно моя левая ладонь подпирала ее голый живот, придерживая и помогая, словно толчки могли столкнуть хрупкое равновесие, разбить слабый контакт, разомкнуть гальванизирующее соединение шокотерапии, и приходилось сосредотачиваться на каждом кончике пальцев, чувствуя как мизинец сползает вниз по гладкой коже, и как правая рука сжимает бедро, где расплываются зародыши синяков, потому что мы балансируем над бездной, в которую должны и не можем упасть. Страх, асфиксия, стыд распускают драный зонтик условной страсти, заставляя кусать губы, чтобы ни один стон не прорвался сквозь металлические кусты, чья ржавая пыльца сыпется на соединенные по-звериному тела. Что угодно, но только не любовь и, даже, не физиология. Тоска по жизни, которая оказалась вовсе не бескрайней, а вполне обозримой и конечной, неправильной и враждебной, оправданной не положением, не деньгами, а таким вот стремительным и невозможным соитием в жаркой оболочке пролетевшей мимо смерти...

- Да... Да... На нас напали... Не знаю, - говорит Сандра в телефон. Позднее утро готово застать нас на заброшенной дороге, среди узких хлопковых полей, за которыми темнеет лес. Клочья тумана цепляются за кусты и кажется, что белоснежные коробочки все еще дожидаются часа сбора урожая. Двери машины распахнуты и теплый ветер по-щенячьи облизывает разгоряченную кожу. - Черт вас возьми, Жан, в нас стреляли! Да... Как только вы ушли.

Девушка сидит на заднем сиденье, выставив голые ноги наружу, оглаживает колени и вслушивается в далекое бормотанье. Безнадежно. Там должно быть все безнадежно.

- Безнадежно, - соглашается она и захлопывает сотовый. - Безнадежно...

- Бывает, - соглашаюсь. Открывать глаза не хочется, но и так прекрасно чувствуется малейшее движение и букет эмоций - удивление, испуг, разочарование, интерес. Сандра разглядывает собственные ноги, изучает топографию покушения и бегства, за каждым движением которых стоит большая или маленькая отметина. Приподнимает край юбки и снова кусает губы. Стыд?

- А трусы-то куда делись? - спрашивает себя. - Впрочем, ладно...

Откидывается и закладывает руки за голову, бесстыдно подставив ноги не стихающему ветру. Глухая пора рассвета располагает к необязательной беседе.

- Интересно, а как это начинается? Что-то болит? Или в одно прекрасное мгновение мир просто необратимо меняется?

- Меняешься ты сам. Нечто сдвигается со своего места, нечто важное, но незаметное, и старый мир в тебе умирает. Сначала страшно и тебя охватывает подозрительность. Все приобретает новый смысл. Окружающее каким-то образом - хотя и незначительно - меняется; восприятие само по себе остается прежним, но возникает какое-то изменение, из-за которого все окутывается слабым, но всепроницающим, неопределенным, внушающим ужас свечением. Жилье, которое прежде ощущалось как нейтральное или дружественное пространство, теперь пропитывается некой неуловимой атмосферой, "настроением". В воздухе чувствуется присутствие чего-то такого, в чем не можешь дать себе отчета - подозрительное, неприятное, жуткое напряжение...

- Я это прекрасно сейчас понимаю.

- Не понимаешь. Это совсем другое. Невыносимость, мучение и стремление дойти до какой-либо определенной идеи, потому что она может освободить от невыносимого груза. Сейчас - просто ощущение близости понятной смерти, объективной, объяснимой и разложимой в обыденных координатах жажды власти, денег, страсти... А там ты утрачиваешь власть над вещами, теряешь малейшие опоры и лишь обретение их даже в самом сумасшествии приносит с собой уверенность... Внезапное ясное - пусть даже ложное - сознание реальности немедленно оказывает успокаивающее воздействие. И тут уже не важно, в чем черпается твоя уверенность - в преследовании, в преступлении, в обвинении, наступлении золотого века, в преображении, в собственной святости. Это непосредственное знание о значениях, непреодолимо навязывающее себя. Непреодолимо.

- Изменение... Забывчивость... Какая разница? Мы так много забываем, что умираем каждую секунду, а боимся какой-то невозможной смерти. Что же это, как не сумасшествие? - она приподнялась и прижала губы к моему уху. - Я не помню первую любовь, не помню первую страсть. Нет, я знаю, что они были, я знаю обстоятельства, погоду, но что из этого? Это был кто-то чужой, какая-то далекая и неприятная кукла.

Я отстранился от щекотки и Сандра снова легла, лишь ее рука продолжала сжимать кожу сидения рядом со мной и тонкие морщинки разбегались из под грязных пальцев. Требуется немного времени, чтобы лоск цивильности слез такими вот царапинами, заусенцами, изломанными ногтями и лохмотьями маникюра.

- Интересно, - вклинился маленький паршивец, - а она бреет лобок?

Старик отпустил дежурную затрещину. Может быть, ему тоже было интересно? Паршивец не протестовал.

- Да ладно тебе, - примиряюще пробормотал он. - Какие теперь могут быть секреты?

Старик натянул поглубже кепку и поплотнее обхватил себя руками. Все-таки ему было холодно.

- Я не о секретах, а о приличии...

- Что же ты раньше молчал? - усмехнулся гадкий мальчишка. - Не сказал своего приличного слова, когда они трахались в развалинах? И заметь - именно это слово и никакое другое я не могу подобрать для описания данного физиологического отправления!

- Они же действовали по твоему сценарию, сынок, - усмехнулся старик. - Ты так все красочно описал.

- Я не рассказал главного, - хмуро ответствовал паршивец. - Он пользуется для этого дрелью.

Старик закашлялся, засипел:

- Чем, чем?

- Дрелью... Ну не совсем, конечно, дрелью, а с соответствующими насадками...

- Коллега, - вытер слезы и рот старик, - в вас определенно умер большой талант. Только не советую воспроизводить ваши фантазии на практике, когда срок стажировки закончится и вы получите какую-нибудь вещь в полное владение. За такие вещи, простите за каламбур, быстро наказывают мозговым рассолом. Чем меньше явных патологий, чем смирнее и незаметнее лошадка, тем больше шансов дотянуть до моего возраста.

Паршивец вздохнул.

- Да знаю я, знаю... Жизнь скучна, коллега, и хочется расцветить ее чем-то непотребным. Каким-то бредом, за которым мир изменяется в той мере, в какой изменившееся знание о действительности управляет этим миром и пронизывает его... Бредом, коррекция которого угрожает катастрофой бытия как такового... Хочется чего-то грандиозного, космического или космологического... Мы слишком паразитичны.

- Старая песня, - заметил старик. - Каждый рано или поздно ее исполняет. Болезнь она и есть болезнь.

- Что же в том, что это болезнь? Какое до того дело, что это напряжение ненормальное, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая уже в здоровом состоянии, оказывается в высшей степени гармонией и красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и восторженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни?

- Когда ты уже не принадлежишь этому миру, в нем больше ничего нет. Точка, - отрезал старик. - Все остальное - художественные бредни. Мозговое воспаление.

Рассвет надвигался с неукротимостью шторма. Все замерло, застекленело в предвкушении исчезновения всевластных ночных призраков, проросло мириадами тайных связей обыденной дневной жизни, слишком откровенной, чтобы вольно творить жестокие чудеса, но не такой уж и реальной, чтобы просчитать каждое движение на счетах причины и следствия. Дорога простирала одиночество и пустоту на многие мили от нас - крошечной точки на поверхности геоида, безразличной двойной звездочки, затерявшейся во вселенной равнодушных. Даже ветер неожиданно стих, опал, опустил свое прозрачной тело на проявляющийся пейзаж, побелел, заиндевел, острые пики разгорающегося рассвета проткнули нежную шкуру и из под нее хлынули многочисленные потоки нежданного тумана.

Деревья и кустарники еще как-то сдерживали плотную белизну - она густела, громоздилась над ними все новыми и новыми слоями, набухала упрямым дрожжевым тестом, протискивая массивное тело сквозь листву и обвисая подрагивающими складками нездоровой, разжиревшей плоти. Расплывающаяся акварель прозрачного неба неотвратимо скрывалась за стеной тумана, но от этого не становилось темнее, наоборот - в глубине подступавшей слепоты разгоралось жемчужное свечение, лес терял свои очертания и лишь рекламные шпильки еще как-то доносили яркие послания сквозь плотную вату.

- Застряли надолго, - сказала Сандра. Она поднялась, вылезла из машины и закурила. Тонкий дымок отвесно поднимался в узкую полоску неба, зажатую между двумя могучими стенами.

- Боишься?

- Не люблю туман. Тем более в это время года. Какие сейчас могут быть туманы?

- Мы можем еще немного проехать. Дорога пока чистая.

Она посмотрела вдоль асфальта, на который пока ложились самые робкие мазки белизны.