Михаил Савеличев - Меланхолия

• Название: Меланхолия
• Автор: Михаил Савеличев
• Жанр: Научная Фантастика

Роман о Контакте, о том самом Контакте, о котором уже столько написано и где, кажется, ничего нового настолько невозможно придумать, что если Неназначенная Встреча и случиться, то будет просто обязана уложиться в прокрустово ложе ответственных или безответственных выдумок. Они пришли. Они уже здесь. Они не спустились с небес на своих сверкающих кораблях, не назначили нам Встречу на Плутоне. Они лишь взглянули на человека его собственными глазами и позволили нам прочувствовать свою печаль, свою меланхолию – философский камень преображения жаждущей души. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Данная книга написана с сознательным намерением нанести ущерб всем читателям и по-читателям "традиционной фантастики".

---

- Оно - одно? - спрашивает паршивец. Он медленно приходит в себя, зелень тошноты переходит в синеву страха, но мальчишка пока держится. Он даже слезает с камина, маленькими шажками подступает к зверю, приседает и протягивает к липкой морде руку, словно пытаясь погладить умирающее существо.

- Пальцы откусит, - предупреждает старик. Впрочем он спокоен. Стоит у разбитого окна, ощетинившегося остатками стекол и жалюзи, поглядывает на улицу и вертит зажигалку.

Что происходит? - вертится наведенный вопрос и никак не может ухватиться за стальной крючок действительности. Меня отключили, заблокировали управление, уроды... Бунт уродов. Коневоды проклятые. Черти, кругом одни черти, они подступают все ближе и ближе... В таких случаях готовят рассол. Мозговой рассол. Господи, как далеко все зашло... Агрегат работает на полную мощность, хорошо себе это представляю, вижу воочию медленное и тяжелое вращение массивных колец, штырей, шестеренок, тяжелое дыхание шлангов, закачивающих в раскаленные внутренности смазку, которая потом брызжет крохотными гейзерами между плохо подогнанными деталями... Что ты там говоришь, Нонка? Идея движения? Ты разве никогда не видел как работают твои мозги? Ты не подозревал, что все настолько безнадежно механистично, что и демоны тонкой семерки кажутся достойными представителями животного мира... Твоя беда. Твой грех. Тот самый, первородный... Ничего там не сдвинуть, не изменить, не улучшить. Агрегат слишком прост, чтобы его можно было понять. Стоит в нем сдвинуть крошечное колесико и - перегрев, по сравнению с которым шуб - лишь невинное фантазирование. Собаки-то откуда? Из какой ментальной дыры вылезли твари?

- Придется запереться здесь, - говорит старик.

Паршивец обходит труп и выглядывает в окно. Черное на черном. У цвета ночи слишком много оттенков, которых хватает не только на тишину и пустоту, меланхолию и одиночество, страх и похоть, но и на таких чудовищ, чьи тела запруживают улицу, растекаются грязной трясиной, немедленно порождающей тлен болотных огней, и в бледной синеве с трудом можно признать свечение полуслепых глаз.

- Скажи слово и тут же будет оно, - прошептал старик. - Отвратительные гады...

- Нам не помогут, - говорит паршивец спокойно. - Нам теперь никто не поможет. Не в лучшем из миров мы оказались.

- Ты думаешь? - старик перестает мять сигарету и бросает ее в окно. Острое жало незамеченного осколка пропарывает кожу. - А, дьявол...

- Помочь?

Старик не успевает ответить - снаружи на окно падает плотная тень, закрывая тошнотворное шевеление псов - аспидных личинок на куске сгнившего мяса, стальное жало втискивается внутрь, упираясь в равнодушное лицо, как будто старый коневод что-то вроде этого ожидал, и когда это самое сбылось, прервало изнуряющую цепь странных и пугающих знамений, он лишь холодно усмехается и неуловимым движением втыкает сигарету куда-то в неразличимую тьму. Воздух вокруг старика вспыхивает и отбрасывает изломанное тело в стену. Тень просачивается в комнату, окутывает взвизгнувшего паршивца, распухает грозовой тучей, в которой с воем ворочаются еще нерожденные молнии грядущей непогоды, а потом начинает лить ледяной дождь...

...остается только тупо смотреть на окровавленные руки, на окровавленную простынь, на окровавленную комнату. Разве кровь не горячая? Разве ее так много, что хватает на целый ливень? Рука сжимается и чувствует мертвенную липкость. Нежить. Пальцы тянутся к волосам и натыкаются на неопрятные космы, пропитанные... гадостью. Что угодно, но только не кровь, не свинцовый запах растерзанной жизни...

- Я не стал бы так переживать, - замечает черный человек, присевший на краю кровати. - Потом они снова несутся по полям, перепрыгивая на окровавленных лапах через канавы, тропинки, через пашню, кучи травы и торчащие булыжники. Создается впечатление, что они впали в бешенство и ищут гигантский водоем, чтобы утолить свою жажду. Несчастный запоздалый путник! Друзья кладбищ набрасываются на него, раздирают на куски и тут же пожирают, брызгая кровавой слюной...

Черный человек трет подбородок и смотрит вопросительно.

- Неплохо, - соглашаюсь я.

- Безумно, безумно... Зовите меня Исмаил. Исмаил - повелитель псов.

Он наклоняется, шарит у себя под ногами и вытаскивает за шкирку маленького паршивца. Выглядит тот неважно - мешочек с ручками и ножками, дрыгается и смотрит белыми глазами.

- Ты кто? - спрашивает Исмаил.

Паршивец хрипит нечто, но черный человек кажется разбирает невнятицу:

- Оператор? Коневод? Специалист по скоблению решеток? - последнее его особенно позабавило. - И как же ты их скоблишь?

- Отпустите... я покажу...

- Но без фокусов, - предупреждает Исмаил и ставит паршивца перед собой. - Никогда не встречал таких демонов.

Паршивец вытаскивает из кармана мятый листок бумаги и карандаш, ловко рисует голову и внутри кружок:

- Вот это и есть решетка. Иногда она бывает и пошире, если... э-э-э... вещь сложная попадается. Она много умеет и решетка становится большой. Если есть решетка, то вещь справляется с делами и нам не нужно ее постоянно контролировать... Больше свободы, меньше забот, - паршивец с опаской смотрит на Исмаила и продолжает. - Вещи мало думают, они только создают видимость, а подчиняются нам... операторам, я говорю. Если решетку выскоблить, то вещи кажется - думать стало труднее, а на самом деле программы перестали работать. Вещи больше верят программам, чем самим себе. Поэтому тогда ими легче управлять...

Исмаил мрачнеет, наливается темнотой:

- Теперь так это называется... Жалкие демоны седлают големов и никто ничего не замечает. Гайбат-уль кабир... Может быть я пришел вовремя. Вещь... надо же, - черный человек качает головой.

- А мой напарник..., - пытается задать вопрос слегка оживший паршивец.

- Лопнул, - усмехается Исмаил. Его губы разъезжаются, обнажая множество кривых клыков. - В нем было слишком много грязи, малыш.

- А... А... со мной...

Черный человек не любит развеивать сомнения и страхи. Он сидит на краю кровати совсем недалеко от меня - достаточно нагнуться вперед и дотронешься до его плеча. Клубящийся мрак вокруг Исмаила уплотняется, очерчивается складками громадного плаща, широко ниспадающего, скрадывая тело существа. Я замечаю, что тьма просачивается сквозь траурный шелк и по испятнанной простыне расползается черная лужа.

- Сомнение и страх, - повторяет Исмаил. - Сомнение уронило Человека вниз, сквозь скорлупы миров он падал и ломал свои крылья, сгорал в плотных слоях нижних миров и выпал лишь прахом на проклятый край... Прахом, который здесь подобен золоту, сверканию звезд, но который - лишь жалкие и отвратительные остатки великой истины. И что же делать?

- Он все может! - закричал паршивец. - Он все может!

Исмаил поднялся, вырос до потолка, согнулся, сломался, приближаясь жутким лицом к паршивцу:

- Кто все может, мой крошечный друг? - вкрадчиво произносит он и сквозь слова веет такой стужей, что паршивец начинает трястись в невозможном ознобе, он просто разъезжается, расплескивается в разные стороны. - Может быть, это ты все можешь? Ведь я хорошо вижу палку с крючком... Так кто из вас скакун, а кто - наездник?

Шкура на операторе пучится жуткими узлами гнойников, лицо мнется расплавленным целлулоидом:

- У нас договор, - сипит слипающийся рот, губы паршивца еще каким-то чудом раздвигаются и между ними провисает тягучие нити. - У... на... пере... луна...

- Остановись. Не надо.

Исмаил усаживается в кресло и брезгливо подбирает полы плаща.

- Я слушаю, - предупреждает он.

- Всех можно спасти.

Зубы клацают.

- Всех? - Исмаил разбрасывает руки, раздвигает бездонную ширму. - Видишь этот город? Город, набитый големами и самодвижущимися гробами?! Сгущение порока и сомнения?! Сборище прямоходящих зверей, мнящих себя людьми! И ты хочешь их спасти? Всех этих малых существ с плоской злобной завистью-ненавистью?! Эту нечисть - недоразвитую, самовлюбленную, несостоятельную, уродливую, которая не терпит и ненавидит все глубокое, истинное и величественное?!

Мне тоже становится холодно. Теперь моя очередь. Чувствовать разгорающийся внутри огонь, как он растекается по жилам, с каждым ударом сердца достигая скрытых глубин. Как будто глотает громадный, отвратно пахнущий цветок с тонкими, поросшими миллионами крохотных зубов лепестками... Краповая лихорадка застилает глаза и проникает, обрушивается в пустоту выскобленной головы могучими водопадами. Тело теряет очертания, все перепутано, переплавлено в тигле злобного удивления.

- Спасти, или, еще хуже, оставить в покое? - шепчет мне на ухо. - Мыслящий тростник созрел, хозяин, и пора собирать урожай...

Исмаил сдергивает измятое покрывало душной комнаты, впускает предутреннюю морось. Солнца еще нет, но в воздухе уже попахивает движением утомленных тел, беспокойными снами и навязчивыми кошмарами, в которых звенят надоедливые будильники, возникают немыслимые препятствия, из-за которых приходится быстрее шевелить ногами и по много раз за ночь опаздывать на работу. Кое-где в домах включается свет и выцветшие желтые потоки вырисовывают на мокром асфальте пантомиму теневого театра. В отдалении хлопает дверь и в тишине гулко раздается твердая поступь раннего бегуна. Его размытая фигура приближается, раздается вширь и ввысь, упорное движение рождает свежую волну, пронизанную запахами дождя и влажными, тонкими искрами, которые касаются разгоряченной кожи щек. И где-то на пределе свободы, пустоты, отчуждения старый жук заводит старую песню, шевелит хитиновой броней, выпуская подкрылки, взмывает в вязкость провисшего неба, нелепым снарядом направляясь навстречу человеку. Тот, не сбиваясь с ритма, удивленно крутит головой, пока черные серпы не сходятся на белизне его шеи. Щелчок и обезглавленное тело еще почему-то делает пару шагов, руки плавно, словно в танце, расходятся в стороны, безнадежно сохраняя равновесие, посреди опустевших плеч бьет фонтан и бегун утыкается в асфальт, сливается с тьмой и влагой.