Вадим Чирков - Парящие над океаном

• Название: Парящие над океаном
• Автор: Вадим Чирков
• Жанр: Современная проза

Что делать — обломки Великого Кораблекрушения разбросаны сейчас по всему свету… Как живется эмигранту в чужой стране? О чем и о ком он вспоминает, что видит в первую очередь? От чего закрывается, над чем смеется? Во что верит? В чем находит утешение? Мой дядя Миша, автор сборника, не отвечает на эти вопросы, подобной смелости он на себя не возьмет. Он просто обращает все, чем полнятся голова и сердце, в рассказы-монологи, и слава Богу, у него нашелся слушатель — я. В его рассказах, пересыпанных усмешкой, столь свойственной одесситам, его утешение, вздох… и в то же время самоутверждение: "Я мыслю, следовательно, существую". Можно сказать и так: "Если я смеюсь и плачу…".

---

— Здорово, шкет! — приветствовали его. — Ты что такой унылый?

— Меня бабушка к вам прислала…

И все же кое-что интересное здесь было. Как лихо дядя Саша правит опасную бритву на широком ремне! Сабля, похоже, сверкает в жуткой сече. А когда дядя Изя намыливает клиента, тот становится похожим на дела Мороза!

Но больше всего в парикмахерской Грише нравилось, как в минуты безделья тот же дядя Саша под гитару дяди Мирчи бацает чечетку — а дядя Изя одобрительно шлепает ладонями по коленям.

— Учись, Гриша, учись! — кричал дядя Саша, черт-те что выделывая ногами.

— Ша! — одергивал его дядя Изя. — Что скажет Молка!

— А Фред Астер, — вставлял и свое слово в разговор Гриша, — танцует не хуже.

— Чечетку, — учил его, отдышавшись, дядя Саша, — "бьют" носком, а Фред Астер "стучит" степ — каблуками. Улавливаешь разницу?

Так Гриша впервые услышал это слово.

Однажды внук Молки пришел, как всегда, за уроком, откликнулся на подзуживание дяди Саши наконец-то "сбацать" и — мастера скучали без дела — взял да и "ударил по паркету" степом, которому уже немного научился у Фреда Астера.

Мастера потерли плохо выбритые щеки.

— Слушай, да у тебя получается! — сказал озадаченный дядя Саша. — Даже лучше, чем мыльная пена! Кто тебя натаскал?

Это первое признание каких-то его способностей сказало Грише, что он на верном пути… когда сворачивает иной раз от парикмахерской в кинотеатр. Впрочем, ему тогда всего-навсего хотелось походить на блистательного Фреда. Так у мальчишек и бывает: сперва на кого-то походить.

Но уже подоспело и второе признание — в Гришиной компании, где он прослыл "вторым Астером". Но уже кто-то сообщил бабушке, что ее внука чаще видят возле кинотеатра, чем у школы, и про его увлечение.

Бабушка Молка, в чьей голове хранились ключи от всего на свете, но прежде всего от каждой дверцы своего дома, поставила внука перед собой и высказалась так:

— Чечетка — бандитский танец! Что ты себе думаешь? Решил со своим ростом податься в разбойники? Ты еще не знаешь, но я-то знаю: все с чего-нибудь да начинается!

Гриша — ему шел уже пятнадцатый — сумел все же объясниться толково: он танцует не чечетку (ту "бьют" носком), а благородный степ. Степом же зарабатывает деньги, и немалые, Ефим Зельцер, уважаемый в городе эстрадный артист. Правда, он уже старенький…

— Смотрите, где он ищет защитника! — сказала все же бабушка и призадумалась. — Фима Зельцер… Фима Зельцер… — Она произносила его фамилию с двумя "э", Зэльцэр.

И мудрая Молка пригласила Ефима Ароновича Зельцера в свой дом.

На Гришины смотрины пришли даже соседи. Маленького роста Ефим Зельцер пришел в дом Бронфманов в сопровождении свое громадной жены. Зельцеры танцевали вместе. В конце их номера жена, по замыслу хореографа, должна была в прыжке быть пойманной мужниными руками. Когда это происходило, зал замирал от ужаса. Потом рукоплескал и выкрикивал разные полезные советы.

Гостя после некоторой светской беседы торжественно усадили за пианино. Ковер в гостиной был убран, Гриша вышел на его середину. По этому случаю он был одет в черный, как у Астера, костюм и белоснежную рубашку.

Ефим Аронович сыграл вступление и на всякий случай обернулся: начали!

Здесь читатель, как и автор, может представить себе неплохой степ, исполняемый щупленьким мальчишкой в черном костюме, купленном навырост. Сам Гриша о том танце сказал, что ему очень мешали длинные рукава и он их все время поддергивал. Тут можно еще добавить о шапке вьющихся волос, которая так или иначе участвовала в танце.

Зельцер ответил после просмотра устремленным на него взглядам:

— Не ожидал. Совсем-совсем неплохо. Но ты учился не у меня, Гриша? — Потом было сказано решающее: — Мальчик сможет танцевать, если научится музыкальной грамоте. Ее явно не хватает.

Мадам Зельцер проницательно добавила:

— Ты смотришь фильм "Беззаботный"? И как тебе нравится эта Джинджер?

После памятного вечера бабушка Молка пригласила в дом знакомого музыканта. Он объяснил Грише, что такое "триольки", "половинки", "четвертушки", "четыре четверти" — что для степа, отбиваемого каблуками, было очень важно.

Но мудрая бабушка Молка все равно говорила:

— Ноги есть ноги, а руки есть руки. Кто знает, что может случиться с ногами? Посмотри, как я уже хромаю. Это я к тому, чтобы ты, Гриша, не забывал о заведении. Там работают руками. И немного головой.

И скоро состоялся Гришин дебют — в ресторане, между столиками. Новоявленный степист услышал здесь первые в свой адрес аплодисменты. За дебютом последовало приглашение в концертную бригаду. И — поездки в Чехословакию и Венгрию.

В неразберихе 1940 года, когда Кишинев перешел во власть Советов и когда уже началась, с Польши, вторая мировая война, Гриша пришел в бабушкину парикмахерскую — Европе было не до танцев.

— Ты только учти, — сказал ему дядя Саша, — если ты степист — значит не парикмахер. Но если ты парикмахер — ты уже не степист.

— А если не степист и не парикмахер? — попробовал по привычке выйти на шутку Гриша.

— Тогда ты солдат, — мрачно закончил дядя Саша.

В 1941 году, после первой бомбежки немцами Кишинева, многие его жители стали покидать город. Уходили и уезжали под непрерывными налетами немцев, которые бомбили поезда. Поезд, где ехали Бронфманы, попал под взрывы, люди убегали от них в разные стороны — а после так и не могли отыскать друг друга.

Через полтора месяца скитаний после бомбежки Гриша оказался в Челябинске. Ему там исполнилось 18 и он как гражданин СССР был мобилизован в армию. В военкомате глянули на тощего недомерка, еврея из вчера еще румынского Кишинева и, недолго посовещавшись, определили его в трудармию. Другими словами — в промышленность, ковать победу. Так Гриша попал на металлургический завод, выпускавший все виды листовой стали.

На заводе, тоже с прищуром посмотрев на тонкорукого трудармейца, назначили его учеником сварщика.

Огромный цех, куда его привели, ошеломил кишиневца. Дым, грохот и лязг металла, пламя, вспышки электросварки, плывущие над головой тяжелые кипы стальных листов, крики людей…

ДЖОРДЖ БРАУН

…А случилось это так. Гриша быстро сносил ботинки, что были на нем еще с Кишинева, и ему выдали тяжелые рабочие башмаки, на чьи каблуки были набиты ради долгой носки подковки. Был обеденный перерыв, люди уже возвращались из столовки. Ученик сварщика — ватник, штаны из брезента, треух — сидел на кипе металлических листов. Из "тарелки" над его головой разносилась по цеху музыка. Вот она сменилась, означая конец перерыва, быстрой танцевальной…Что на него тогда нашло — он не знает. На такое способен либо пьяный… либо просто одуревший от отчаяния человек. Гриша вдруг встал, качнулся, запрыгнул на кипу, ударил раз и другой каблуком по металлу, чтобы проверить цоки — и начал выколачивать тот лихой степ, какой он "стучал" в начале 40-го, кажется, в Венгрии! Вот ведь, люди, наверно, кричалось ему, да не выкрикивалось, зато вытанцовывалось, вот для чего я был рожден, вот для чего! Вот что я умею делать лучше всего!..

Рабочие стали собираться вокруг танцующего сварщика. Кто не видел, того подзывали: ты только глянь!

Гриша бил каблуками в сталь самозабвенно, закрыв глаза, видя, перед собой не цех Челябинского металлургического завода января 41-го, а может быть, зеленые улицы Кишинева, или сановитый Будапешт, его башни на крышах, его мосты над рекой, его театры, людей довоенных еще лет, на чьих лицах легко расцветала улыбка…

Он закончил танец, когда музыка над головой уже смолкла, закончил дробью каблуков, боясь, что собьется в тяжелых и больших для него ботинках.

Хлипкого ученика сварщика до этого дня не замечал никто, — сейчас к нему подходили и дивились:

— Ты, это, откуда такой?

— Умеешь!

— Смотреть не на что, а прямо как бес скачет!

— Артист!

— Во дают у нас сварщики!

Так Гриша попал сперва в заводскую самодеятельность, а немного погодя и в эстрадную группу Челябинской филармонии, которая разъезжала по всему Уралу. Он выходил на сцену под конец концерта, у него был сольный номер. На афише Грише Бронфману отводилась целая строчка: "Сегодня и всегда — мастер художественного танца Джордж Браун!"

Номера он придумывал сам. Один из них назывался "Футболист Парамонов". Чтобы сделать его, Гриша ходил на матчи, где играл любимец челябинцев Митя Парамонов, подсматривал все ухватки спортсмена, все его особые движения — и выносил потом на сцену, куда выходил в футбольной форме. Танцор, "стуча" степ, и "бежал по полю" и давал пас, и получал мяч, и его сбивали с ног… наконец он получал пас издалека и забивал в броске на спину гол — на табло над сценой цифра 1 менялась на 2, а Гриша тем временем выбивал бешеную дробь подкованными каблуками. Надо ли говорить, что зрители (а по воскресениям болельщики) ревели от восторга!