Елена Карцева - Вестерн. Эволюция жанра

• Название: Вестерн. Эволюция жанра
• Автор: Елена Карцева
• Жанр: Прочая научная литература

М., «Искусство», 1976 год

Книга посвящена специфически американскому жанру кино. Опираясь на обширный фактический материал, автор исследует родословную вестерна, взаимоотношения его с десятками миллионов почитателей, знакомит с процессом рождения легенд о прошлом и настоящем американской нации, являющихся основой многих произведений этого популярного жанра.

---

Второй. Вы все время стремитесь перевести вестерн в разряд чисто исторических картин, а после этого уже, естественно, нетрудно предъявлять ему грозные обвинения. Между тем вестерн — национальный эпос Америки и судить о нем объективно можно лишь с этой точки зрения. Здесь свои законы. Есть история, требующая точности в описании людей и событий, и есть род искусства, в котором история — лишь первоначальный материал для создания на ее канве героико-роман-тических сказаний, былин, легенд. Я хочу привести коротенькую цитату: «Знакомясь с былинами, мы сразу же оказываемся в каком-то особом мире, не похожем ни на ту действительность, которая окружает нас, ни на ту историческую действительность, которая воссоздана наукой на основании различных исторических источников». Эта формулировка, принадлежащая известному советскому литературоведу Путилову и взятая из его предисловия к сборнику «Былины», может быть целиком отнесена и к вестерну. У вас, я полагаю, нет претензий к Илье Муромцу, Робин Гуду, Зигфриду или Тариэлю? Так почему вы с такой страстью набрасываетесь на того же Шейна? Ведь и он, подобно любому эпическому герою, защищает справедливость, борется со злом, им руководят не менее благородные мотивы, лишенные даже привкуса корысти. Культ силы? Но, по-моему, никто из названных героев не церемонился с врагами. Револьвер и кулак вместо убеждения? Но со злом, угрожающим многим жизням, не дискутируют, его стараются уничтожить. Кто — палицей, кто — мечом, кто — кольтом: все зависит от эпохи

Первый. Ваша концепция весьма и весьма уязвима. Если даже — условно — я соглашусь, что вестерну свойственны черты эпоса, то дальше начнутся сплошные недоумения и неувязки. Мы действительно — я все время об этом и толкую — оказываемся в каком-то особом мире. Только особенности у него довольно своеобразные, связанные скорее с принципами фордовского конвейера, чем с тем высоким художественным вдохновением, которое лежало в основе каждого национального эпоса — будь то фольклор или авторское произведение. Илья Муромец был один. Один был и Робин Гуд. А вот шейнов — великое множество, хотя им и дают в каждом фильме новые имена. Стандартизованные события, стандартизованный герой, который, всегда оставаясь индивидуалистом, не имеет индивидуальности. Эпос, изготовляемый подобно консервам, автомобилям или бутылочкам с кока-колой?

Второй. Вы опять совершаете подмену, на этот раз — принципов — количеством. Разумеется, вестерны так называемого класса Б, то есть массовая продукция, в большинстве своем ужасны, находятся за границами искусства и компрометируют жанр. Но следует ли из этого, что вестерн того направления, которое я бы назвал классическим и которому отдали и отдают свой талант крупнейшие мастера американского кино, также никуда не годится, вреден и порочен?

Первый. Повторю лишь уже сказанное: дело не в отдельных примерах, а в том, что…

Но — достаточно. Все главное как будто нашими диспутантами уже сказано, а дорога предстоит дальняя, и потому не станем задерживаться в предисловии. Всего лишь…

Несколько заключительных слов

Так что же, вестерн — это хорошо? Или плохо? Кто прав в споре антагонистов? Вероятно, каждый, кто прочитал предыдущий раздел, уже успел составить собственное предварительное мнение о круге проблем, затронутых в нашей гипотетической дискуссии, соглашаясь с одними аргументами, не признавая убедительными другие. Но, стремясь к всестороннему анализу явления, основанному на диалектическом методе, никак нельзя безоговорочно стать на чью-либо сторону, хотя здравые суждения, свободные от пристрастности, встречаются у обоих участников диалога. Мы постараемся избежать и излишнего социологизирования и намеренного крена в область чистой эстетики, ибо и тот и другой путь приведет к неплодотворной односторонности. Только сочетание конкретно-исторического рассмотрения вестерна с параллельным выяснением его жанровой специфики может принести необходимые результаты. Причем вестерн берется не как застывшая форма, а в процессе длительной, измеряемой уже многими десятилетиями эволюции, ибо на каждом этапе своего развития он тесно связан с эволюцией общественного сознания.

Такой подход тем более обязателен, что, на наш взгляд, вестерн со всеми видами и подвидами, разнохарактерными персонажами и типичными конфликтами — явление слишком сложное, многозначное, чтобы быть исчерпанным простейшими оценочными категориями. Ведь как раз это и побудило нас к написанию диалога антагонистов, то есть к столкновению крайних, несовместимых взглядов на жанр. Лишь при условии, что круг споров о нем очерчен с достаточной определенностью, мы получаем право на вхождение в этот круг с собственной концепцией, обоснованию которой и посвящена книга.

Но почему, спросит читатель, именно вестерн? Потому, ответим мы, что нет другого жанра в американском кино, который был бы в равной мере тесно связан и с историей страны, определившей сегодняшний духовный облик нации, и с конгломератом современных идей, общественной психологией и массовым вкусом. Понять взаимоотношения жанра и десятков миллионов его приверженцев и почитателей — значит во многом понять и самое нынешнюю Америку. Здесь и потребность в твердых моральных ценностях, которые вестерн утверждает своими легендами о прошлом, о молодости страны и нации, и поиски былого оптимизма, и стремление к преодолению кризиса идеалов, и, наконец, попытка ухода от действительности в иллюзорный, никогда не существовавший мир, всячески поддерживаемая и направляемая сотнями стандартных изделий киноширпотреба…

Впрочем, пора погрузиться в конкретный материал.

История без легенд

Как аргонавты в старину…

У самого подножия прекрасных и загадочных Каатскильских гор, в мирной зеленой долине, неисправимый романтик Вашингтон Ирвинг, поклонник старины и мастер красивого вымысла, поселил однажды человека по имени Рип ван Винкль. Он жил в тихой деревушке, построенной в давние времена голландскими колонистами, был добр, бесхитростен и прост душой. Неспешно текли годы, день был похож на день, и каждое событие, даже самое пустячное, обсуждалось неделями. «…Рип мало-помалу привык находить отраду в посещении, так сказать, постоянного клуба мудрецов, философов и прочих деревенских бездельников. Клуб этот заседал на скамье перед кабачком, вывеской которому служил намалеванный красною краской портрет его королевского величества Георга III. Здесь посиживали они в холодке медлительно долгий летний день, бесстрастно передавая друг другу деревенские сплетни или сонно пережевывая бесконечные «истории ни о чем».

Но вот как-то, охотясь на белок, он забрел в глубь гор, в местность, совершенно ему незнакомую. И попал в компанию молчаливых призраков, игравших в кегли и усердно поглощавших напиток, по вкусу напомнивший Рип ван Винклю хорошую голландскую водку. Он прикладывался к кубку до тех пор, пока его не одолел сон. А когда Рип проснулся и добрался до деревни, обнаружилось, что он проспал ровно двадцать лет. Все изменилось кругом. «Вместо высокого дерева, под сенью которого ютился когда-то мирный голландский кабачок, торчал длинный голый шест, и на конце его красовалось нечто похожее на красный ночной колпак. На этом шесте развевался также неизвестный ему пестрый флаг с изображением каких-то звезд и полос — все это было чрезвычайно странно и непонятно. Он разглядел, впрочем, на вывеске, под которой не раз выкуривал свою мирную трубку, румяное лицо короля Георга III, но и портрет тоже изменился самым удивительным образом: красный мундир стал желто-голубым; вместо скипетра в руке оказалась шпага; голову венчала треугольная шляпа; под портретом крупными буквами было выведено: генерал Вашингтон».

Естественно, что Рип не встретил знакомых. Кругом были новые люди. Но главное — «изменился, казалось, даже самый характер людей. Вместо былой невозмутимости и сонного спокойствия во всем проступали деловитость, напористость, суетливость… Прошло несколько дней, прежде чем он вошел в курс местных сплетен и освоился с необыкновенными событиями, приключившимися во время его многолетнего сна. Тут была и война за независимость, и свержение ига английской тирании, и, наконец, превращение его самого из подданного короля Георга III в свободного гражданина Соединенных Штатов».

Как раз со времени возвращения Рипа ван Винкля и начинается тот период американской истории, который интересует нас в связи с темой книги. Нет смысла излагать общеизвестные сведения, касающиеся причин войны за независимость, ее хода и образования Союзной федеративной республики. Но одно — пожалуй, наиболее важное — последствие американской революции следует рассмотреть хотя бы в общих чертах.

В ту пору, когда североамериканские земли еще были колониальным владением британской короны, когда Рип ван Винкль, не слишком-то разбиравшийся в политике, гордо именовал себя верноподданным славного короля Георга, возникло стихийное народное движение, получившее название скваттерства. Неимущие фермеры, новые колонисты, которым уже не досталось земли, становились скваттерами, то есть захватчиками земель, расположенных к западу и северо-западу от обжитой территории и принадлежавших номинально, ибо их никто не обрабатывал, короне, крупным собственникам или спекулянтам. Их жестоко преследовали, сгоняли с занятых ими участков, сжигали посевы, дома и хозяйственные постройки. Был принят «Квебекский акт», по которому территория за Аллеганскими горами отходила к другой колонии — Квебеку (нынешняя Канада).