Кодзима-хоси - ПОВЕСТЬ О ВЕЛИКОМ МИРЕ

• Название: ПОВЕСТЬ О ВЕЛИКОМ МИРЕ
• Автор: Кодзима-хоси
• Издательство: Северо-Запад Пресс
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 2002
• ISBN: 5-93699-015-Х

Гунки-моногатари (воинские повествования) — литературный жанр, сформировавшийся на рубеже XII–XIII вв. Берёт начало от устных описаний военных столкновений X и XI вв. Эти описания к началу периода Камакура сложились в особый жанр устного рассказа — катаримоно, исполнявшегося сказителями.

Крупнейшим повествованием гунки, насчитывающим 40 свитков, считается "Тайхэйки" ("Повесть о Великом мире"). В центре — события 1318–1367 гг., связанные с войной между Южной и Северной династиями.

Воспевает самурайские доблести и нормы поведения (бусидо).

---

Законом определено, что повторное преступление не прощается, поэтому какие бы оправдания ни приводились, их не принимают. «Одно из двух: либо пропаду по дороге, либо меня зарубят в Камакура», — раздумывал он, отправляясь в дорогу.

Бредёт, приминая ногами

Снег опавших цветов,

В Катано любуется

Весеннею сакурой

Или домой возвращается,

Одевшись парчою багряной листвы,

В осенние сумерки,

Покрывшие гору Араси;

Бывает тоскливо,

Когда хоть одну

Проводит он ночь до рассвета

В дорожном приюте.

Не слабы

Семейные узы любви —

Жену и детей,

Что оставил на родине,

Вспомнил с тоскою,

Не зная, что с ними теперь.

Туда, где за долгие годы

Обжился,

На Девятивратную

Государя столицу

В последний теперешний раз

Оглянувшись,

В нежданный свой путь

Отправляется он,

А в сердце такая печаль!

Не угасит её

Даже Застава встреч.

Её чистыми водами

Свои увлажнив рукава,

Прошёл он в конце

через горный проход

К песчаному берегу Утидэ.

Далёко в открытое море

Свой взор устремив,

Увидел, что в мареве движется

По несолёному морю[192],

Словно это он сам, зыбкая лодка —

Она то всплывёт,

то погрузится в волны.

С грохотом кони

Стучат копытами,

Переходя

Через длинный мост Сэта,

По дороге Оми

Люди идут и туда, и навстречу;

Плачет журавль

На равнине Унэ.

Жаль его —

Не журавлёнка ли он вспоминает?![193]

В Морияма

Идёт и идёт дождь осенний,

Под деревом

Намок уж рукав от росы[194].

Когда ж в Синохара —

на Равнине бамбука,

Где ветром сбивает росу,

Прошёл той дорогой,

Что разделяет бамбуки;

Хоть и была на пути

Кагаминояма, Зерцало-гора, -

Из-за тумана от слёз

В ней отражения не было видно.

Но лишь задумается,

Так даже средь ночи

Там, на траве,

Что в роще Оисо,

Коней остановив,

Назад с тоскою смотрит, —

Но, видно, родину

Закрыли облака…

Вот Бамба, Самэгаи,

Касивабара,

Вот домик у заставы Фува —

Совсем он разрушен,

А стерегут её

Осенние дожди.

Когда ж ему

Придёт кончина?[195]

Перед мечом из Ацута

Священным[196] преклонился.

Теперь, когда отлив

В лагуне Наруми, —

От заходящей здесь луны

Видна дорожка.

В рассвет ли, в сумерки ль

Его дороге

Где конец настанет?

Как в Тотоми[197]

На волнах вечернего прилива

У моста Хамана

Покинутая лодка,

Которую никто не вытащит на берег,

Утонет, —

С ним так же будет,

И тогда его кто пожалеет?

Но вот уж в сумерках

Раздался звон вечерний.

Пора и отдохнуть, — подумал он.

И на почтовой станции Икэда

Остановился на ночлег.

Не в первом ли было

Году эры Гэнряку?[198] —

Тогда военачальник

Сигэхира[199],

Пленённый

Дикарями[200],

На той же станции

Остановился.

Смотрителя же дочь

Стихи тогда сложила —

«На Восточной дороге

В убожестве

Хижины жалкой

Родные места

Он, видно, с тоской вспоминает».

Вспомнив всю до конца

Ту старинную

Грустную повесть,

[Тосимото] залился слезами.

В придорожном ночлеге

Тускло светит фонарь,

Но раздался лишь крик петуха,

И забрезжил рассвет,

На ветру

Уже лошадь заржала —

Путник реку Небесных драконов

Пересекал,

А когда через реку Саё

Переправлялся,

Заслонили дорогу

Белые облака,

Так что вечером, в сумерках,

Не разобрать,

Где же небо над домом родным, —

Как ни гляди.

С какою завистью

Подумал он,

Что Сайгё-хоси[201] в старину

Здесь дважды довелось

Переправляться,

Тогда сложил он: «Такова

Была моя судьба».[202]

Быстры ноги у коня,

На котором скачет время, —

Уж солнце

В полдень поднялось,

Когда, сказав, что уж пора

Давать ему дорожный рис,

Его носилки

Внесли во двор, остановились…

Постучав по оглобле, пленник вызвал воинов конвоя и спросил у них, как называется эта почтовая станция. «Её называют Кикукава, Река хризантем», — был ответ. Во время сражений годов правления под девизом Сёкю[203] его милость Мицутика вызвали в Канто по обвинению в том, что он записывал повеление монашествующего экс-императора, и когда на этой самой станции его собирались казнить, он написал:

Прежде воду Реки хризантем

из уезда Наньян

Черпая в нижнем теченье её,

годы себе продлевали.

Ныне же возле Реки хризантем,

что на тракте Токайдо,

Остановившись на ночь

на западном бреге,

жизнь обрываю себе[204].

След кисти

Из старины далёкой —

Он был. То запись

И о его,

теперешнего пленника,

судьбе.

Печаль его

Всё больше становилась,

И Тосимото

Сложил стихи и на столбе приюта

Начертал:

«Такое в старину

Уже случилось.

Наверное, утопят и меня

В потоке той же

Хризантемовой реки!»

Как миновали

Реку Ои,

Пленник, её названье услыхав,

Знакомое такое[205],

Подумал о том,

Что теперь уже стали

Ночным сновиденьем,

Которое дважды не видят, —

Отъезд государя

В дворец Камэяма,

Вишни в цвету

На Арасияма[206]

Катанье на лодках

С головами драконов

И шеями цапель[207]

И то, как бывал на пирах

С их стихами под звуки свирелей и струн

Миновав

Симада, и Фудзиэда,

И увядшие стебли лиан

У Окабэ[208],

В сумерках,

Полных печали,

Горы Уцу пересёк —

Там разрослись,

Закрывая дорогу,

Винограда и клёна побеги и ветви.

В старину

Нарихира-тюдзё[209],

В восточные пределы

Отправляясь,

Желал найти,

Где поселиться.

Прочтя свои стихи:

«Здесь даже и во сне

Не встретишь человека»,

Он, видно,

То же чувство испытал.

Когда же миновали

Взморье Киёми[210],

Застава из морской волны,

Чей шум пройти мешает

Даже снам,

В которых возвращаешься

в столицу, —

Невольные

Всё больше вызывала слёзы.

Но что же там, напротив? —

Мыс Михо,

А от него пройдя

Окицу и Камбара,

Увидел он

Высокую вершину Фудзи,

Из снега прямо

Встаёт там дым.

Его не спутать ни с чем.

И в мыслях

Равняя дым с невзгодами своими,

В рассветной дымке

Рассмотрел он сосны

И миновал

Равнину Укисимагахара[211] —

Так мелко здесь из-за отлива?

И сам он как селянин,

Что вышел в поле.

Плывёт на лодке[212].

Возвратная повозка — Курумагаэси

— Вращает этот зыбкий мир.

На ней поехал до Такэносита,

Дороге Под Бамбуком,

От перевала Асигараяма

Вниз на Большое с Малым

Морские побережья[213] посмотрев,

Увидел, будто волны

Рукав ему перехлестнули.

Он, правда, не спешил,

Но много дней

В пути нагромоздилось,

И под вечер

В луну седьмую,

день двадцать шестой

В Камакура

Прибыть изволил.

В тот же день, немного погодя, Нандзё Саэмон Така-нао благоволил принять его и передать на попечение Сува Саэмона, Запертый в тесной каморке с крепкими решётками «паутина», он чувствовал себя грешником в преисподней, переданным в Ведомство десяти королей[214], закованным в шейные колодки и ручные кандалы для установления тяжести его грехов.

5 О МНЕНИИ НАГАСАКИ СИНДЗАЭМОН-НО-ДЗЁ И О ГОСПОДИНЕ КУМАБАКА

После того как дело с заговором царствующего государя[215] было раскрыто, приближённые господина из Дзимёин[216] вплоть до самых младших дам из его свиты стали радоваться, считая, что августейший трон скоро перейдёт к их господину, но даже после того, как было совершено нападение на Токи, вестей об этом никаких не последовало. Теперь же, хотя Тосимото и призвали вновь из столицы, об августейшем троне ничего нового слышно не было, поэтому планы людей из окружения господина из Дзимёин нарушались, и многие из этих людей стали «петь о пяти печалях»[217].

Ввиду этого, возможно, и нашёлся человек, давший такой совет, согласно которому от господина из Дзимёин в Канто был тайно направлен посланец, и ему велено было сказать: «Осуществление заговора царствующего государя — дело ближайших дней. Опасность уже нависла. Если воины немедленно не отдадут распоряжение о тщательном расследовании, в Поднебесной скоро может наступить смута». Тогда Вступивший на Путь владетель Сагами в смятении воскликнул: «Воистину, это так!» — и собрал людей из семей главных своих вассалов, а также глав ведомств и членов Верховного суда, спросив мнение каждого: «Как следует поступить с этим делом?». Однако некоторые закрыли свои рты на запор, уступая слово другим, а некоторые из опасения за самих себя не произносили ни слова, и тогда сын Вступившего на Путь Нагасаки, Синдзаэмон-но-дзё Такасукэ, вышел вперёд и почтительно промолвил: