Кодзима-хоси - ПОВЕСТЬ О ВЕЛИКОМ МИРЕ

• Название: ПОВЕСТЬ О ВЕЛИКОМ МИРЕ
• Автор: Кодзима-хоси
• Издательство: Северо-Запад Пресс
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 2002
• ISBN: 5-93699-015-Х

Гунки-моногатари (воинские повествования) — литературный жанр, сформировавшийся на рубеже XII–XIII вв. Берёт начало от устных описаний военных столкновений X и XI вв. Эти описания к началу периода Камакура сложились в особый жанр устного рассказа — катаримоно, исполнявшегося сказителями.

Крупнейшим повествованием гунки, насчитывающим 40 свитков, считается "Тайхэйки" ("Повесть о Великом мире"). В центре — события 1318–1367 гг., связанные с войной между Южной и Северной династиями.

Воспевает самурайские доблести и нормы поведения (бусидо).

---

Рассвело. Ямабуси стал допытываться, нет ли проходящих судов, однако на этот раз в пределах порта не оказалось ни одного судна. Пока он раздумывал, как быть, оказалось, что далеко в море на волнах покачивается большой корабль. Видя, что ветер стал попутным, на нём ставят мачту и устраивают навес из циновок, ямабуси поднял руки и окликнул корабельщиков:

— Эй, на корабле! Пожалуйста, подойдите сюда, возьмите попутчика! — Но там и ухом не повели; корабельщики громко галдели, поднимая паруса, гребли от порта прочь.

Очень рассердился ямабуси. Он связал шнуры на рукавах своего одеяния цвета персимона, закрепил их у себя за плечами и, повернувшись лицом к уходящему в море кораблю и легонько потирая косточки чёток, стал приплясывать, напрягши всю свою печень в заклинанье:

— Сказано, что взявший единожды тайные тексты во многих рождениях пользуется заступничеством; тот, кто отправляет службы, подобен Бхагавату[236]. Но, а когда человек занят служением многие годы?! Изначальный обет Светлого короля[237] — не ошибка; ты, явленный миру в облике Алмазного дитяти[238], вы, небеса, драконы и якши[239], и вы, восемь великих драконов-королей, поверните этот корабль вспять, в мою сторону!

По-видимому, заклинание чудотворца достигло богов, и ему было ниспослано покровительство Светлого короля. Со стороны моря вдруг подул жестокий ветер, готовый одним махом опрокинуть тот корабль. Тогда корабельщики растерялись и, молитвенно сложив ладони, опустились на колени:

— О, досточтимый ямабуси! Пощадите, пожалуйста! — и стали изо всех сил грести назад.

Едва приблизилась кромка берега, кормщик спрыгнул с корабля, поднял мальчика себе на плечи, взял ямабуси за руку и привёл в каюту на палубе. Тогда ветер снова принял прежнее направление, и корабль вышел из порта. После этого прискакала погоня — сто сорок или сто пятьдесят всадников; они гнали коней по далёкой отмели и кричали:

— Остановите корабль! — Но корабельщики притворились, что не видят их, и при попутном ветре подняли парус.

В сумерки того же дня корабль причалил к самому управлению провинции Этиго. То, что Кумавака с помощью ямабуси избежал смерти в пасти крокодила, — это замечательный знак действенности божественного обета Светлого короля о заступничестве.

6 О ТОМ, КАК БЫЛ КАЗНЁН ТОСИМОТО, И О СУКЭМИЦУ

Относительно Тосимото-асон было определено: поскольку он является зачинщиком мятежа, его нельзя ссылать в отдалённые провинции, а надлежит в ближайшие же дни доставить в Камакура и отрубить ему голову. Однако этот человек соблюдал многолетний обет: шестьсот раз прочитать вслух «Сутру Лотоса»[240]. Теперь ему оставалось прочитать её ещё двести раз, и он выразил настоятельную просьбу не спешить лишать его жизни, покуда он не исполнит свой обет о шестистах чтениях, — а потом будь что будет.

— Действительно, было бы грешно не позволить ему исполнить такое великое желание, — таков был ответ.

Жалости достойна самая участь человека, который проводит время, подсчитывая ничтожные дни, покуда завершатся эти двести чтений!

Этому асону много лет прислуживал молодой слуга, звали которого Гото Саэмон-но-дзё Сукэмицу. После того как его господина, Тосимото, арестовали, он поехал с госпожой из Северных покоев[241] укрыться где-нибудь в Сага[242]. Но услышав, что Тосимото вызван в Канто, госпожа поникла от непереносимых дум. При виде того, как она горюет и печалится, и сам нестерпимо опечаленный Сукэмицу тайком отправился в Камакура с письмом от госпожи из Северных покоев.

Расспрашивая по дороге путников, не казнили ль уже его господина, — потому что ходили слухи, что это случится не сегодня-завтра, — Сукэмицу вскоре прибыл в Камакура. Сняв гостиницу по соседству с тем местом, где находился Тосимото, младший толкователь законов из Правых ведомств, стал он разузнавать обо всех мелочах, надеясь получить хоть какие-нибудь сведения о своём господине, — но проходили дни, а надёжны его не оправдывались. И вот как-то разнеслась весть: «Сегодня должны казнить узника из Киото, какая жалость!». Сукэмицу был ошеломлён: «Что делать?!». Пошёл туда и сюда, посмотрел, послушал: Тосимото рке унесли в «занавешенном Паланкине». И отправился он на склон Кэваидзака. Здесь его принял Кудо Дзиро Саэмон-но-дзё. На холме Кудзухара натянули большой шатёр, и он сел там на расстеленную шкуру. Когда Сукэмицу увидел его, он не знал, с чем сравнить охватившее его чувство. В глазах его потемнело, ноги ослабели, дыхание едва не прервалось, однако он с плачем выступил вперёд перед господином Кудо и почтительно проговорил:

— Я слуга господина младшего толкователя законов из Правых ведомств. Приехал сюда издалека, для того чтобы с почтением взглянуть на своего господина в его последний миг. Если будет на то Ваше позволение, я пойду к моему господину и покажу ему письмо от госпожи из Северных покоев.

Не успел он это произнести, как залился потоками слёз. Глядя на него, и Кудо был охвачен глубоким волнением и не сумел сдержать невольные слёзы.

— Я не возражаю. Быстро пройдите в шатёр, — разрешил он.

Сукэмицу вошёл внутрь шатра и преклонил колени перед своим господином.

Бросив взгляд на Сукэмицу, Тосимото только и молвил:

— Как дела? — и тут же захлебнулся слезами.

— Извольте, вот письмо от госпожи из Северных покоев, — с этими словами Сукэмицу просто положил письмо перед господином, опустил голову и заплакал, ослепнув от своих слёз.

Немного погодя, Тосимото вытер слёзы и посмотрел на письмо. Густой тушью там было написано о любви, такой глубокой, что не умещается в словах: «Хоть некуда мне деть себя, подобную исчезающей росе, я думаю — когда, в какие сумерки мне сообщат, что настала вечная с Вами разлука; Вам, наверное, и невдомёк, какие слёзы разрушают моё сердце».

Тосимото не в силах был читать: слёзы всё больше застилали ему глаза. Из тех, кто видел его, не было человека, который не увлажнил бы рукава слезами.

— Тушечницу положить? — спросил он, и Сукэмицу поставил перед своим господином походную тушечницу «гнездо для стрелы». Ножичком, находившимся внутри тушечницы, Тосимото отрезал маленький локон своих волос и завернул его в письмо госпожи из Северных покоев, одним движением кисти начертал ответ и передал его в руки Сукэмицу. Сукэмицу, утопая в слезах, поместил его у себя за пазухой — вид у слуги был горестным сверх всякой меры.

Кудо Саэмон, войдя в шатёр, поторопил их:

— Прошло слишком много времени! — после чего Тосимото достал сложенный лист бумаги, круговым движением вытер себе шею, потом развернул этот лист и написал на нём «Славословие расставанию с жизнью»[243]:

Исстари так говорится —

«Смерти не существует, не существует и жизни».

На десятках тысяч ри растаяли облака,

В бесконечно длинной реке прозрачна вода.

Отложив в сторону кисть, он едва лишь собрался отвести назад боковые локоны, как за спиной у него блеснул меч, и его голова упала вперёд, а сам он, будто подхватывая её руками, упал ничком. Что испытал Сукэмицу, который всё это видел, невозможно сравнить ни с чем. Заливаясь слезами, он совершил над мёртвым телом своего господина похоронные обряды[244], повесил себе на шею бренный его прах, забрал с собою прощальное письмо господина и весь в слезах отправился в столицу.

Госпожа из Северных покоев ожидала Сукэмицу. В радости от того, что услышит о судьбе господина толкователя законов, не стыдясь людских глаз, она вышла навстречу слуге из-за бамбуковой шторы и спросила его:

— Ну, как там наш господин? Когда он изволит ответить, что сможет пожаловать в столицу?

Проливая потоки слёз, Сукэмицу проговорил:

— Господина казнили. Вот последний его ответ, — потом протянул ей локон и послание и заплакал, не сдерживая громких рыданий.

Госпожа из Северных покоев взглянула на прощальное письмо и белый прах и, не входя в помещение, повалилась на пол галереи. Казалось, жизнь в ней угасла.

Уж так повелось: печальной бывает разлука, даже когда расстаёшься с человеком, которого и сам не знаешь и которому ты незнаком, — просто вы останавливались на ночлег в тени одного дерева и черпали из струй одной реки. Нечего говорить о том случае, когда глубокие клятвы скрепляют людей вот уже более десяти лет. Узнать, что более не увидеться с ним иначе, как во сне, что навсегда разлучился он с этим миром, — достаточная причина для того, чтобы от горя потерять сознание. Совершив буддийские обряды по обычаям сорок девятого дня[245], госпожа из Северных покоев изменила свой облик[246]: облачилась во всё чёрное и, встречая рассветы и сумерки за дверью из хвороста[247], стала совершать моления за то, чтобы её покойный супруг достиг конечного просветления бодхи[248]. Сукэмицу тоже обрил себе голову и, надолго затворившись в монастыре на горе Коя, истово молился за достижение просветления бодхи покойным господином в его будущей жизни. Так клятва супругов и долг господина и слуги оставались в силе и после смерти человека — всё это трогает за душу.