Кодзима-хоси - ПОВЕСТЬ О ВЕЛИКОМ МИРЕ

• Название: ПОВЕСТЬ О ВЕЛИКОМ МИРЕ
• Автор: Кодзима-хоси
• Издательство: Северо-Запад Пресс
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 2002
• ISBN: 5-93699-015-Х

Гунки-моногатари (воинские повествования) — литературный жанр, сформировавшийся на рубеже XII–XIII вв. Берёт начало от устных описаний военных столкновений X и XI вв. Эти описания к началу периода Камакура сложились в особый жанр устного рассказа — катаримоно, исполнявшегося сказителями.

Крупнейшим повествованием гунки, насчитывающим 40 свитков, считается "Тайхэйки" ("Повесть о Великом мире"). В центре — события 1318–1367 гг., связанные с войной между Южной и Северной династиями.

Воспевает самурайские доблести и нормы поведения (бусидо).

---

А у сына ни на одно мгновение не просыхали рукава, когда он думал, что ничего не значат те слёзы, которые он проливал когда-то в мучительных думах, всматриваясь в эту сторону и издали представляя себе сельское жилище, отделённое от него дорогой из волн. Надеясь разглядеть ту башню, в которой находится советник среднего ранга, сын всматривался в заросшее бамбуковой чащей место, окружённое рвом и обнесённое забором, — туда, где и люди-то ходили редко.

Что сострадания не ведало, так это сердце Хомма! Отец пребывал в заточении, сын был ещё незрелым Даже если бы они и были вместе, что было бы в этом страшного? Но им даже свидеться не позволили! Однако, если даже сейчас, живя в одном и том же мире, они оказались словно рождёнными в разных мирах, что же вырастет там, подо мхом, после того, как их не станет? Трудно же им тогда будет увидеться: ведь это не грёзы, в которых видится то, о чём грезишь во сне. Ах, как печальна участь отца и сына, благодетельная их любовь, что доставляет взаимные страдания!

С наступлением темноты в двадцать девятый день пятой луны его милость Сукэтомо вывели из тюрьмы и сказали ему:

— Давно не изволили Вы просить горячей воды, так что пожалуйте мыться.

«Вот-вот наступит время, когда мне должны будут отрубить голову», — подумал Сукэтомо, но вслух сказал только:

— О, как это бессердечно! Я встречу свой конец, так и не увидев ни разу малолетнего сына, который прибыл сюда издалека, чтобы увидеть меня в мои последние минуты!

И после этого не сказал ни слова. До нынешнего утра настроение у Сукэтомо было подавленное, он то и дело утирал слёзы, а тут, словно решив погасить в своей голове огонь заботы о мирских делах, перестал видеть иные заботы, кроме тонкостей достижения просветления. Когда наступила ночь, за Сукэтомо прислали паланкин и препроводили его к речной долине, что всего в десяти тё отсюда; а когда паланкин принесли на место, Сукэтомо, не выказывая никакого страха, присел на меховую подстилку и написал предсмертное славословие[229]:

Пять Скоплений временно

принимают форму,

Четыре Великих теперь

возвращаются к пустоте,

Поэтому голову подставляю

под обнажённый меч —

Срежет её одним дуновением ветра[230].

Когда Сукэтомо проставил на бумаге год, луну и число, а внизу приписал своё имя, он увидел, что за спину ему зашёл палач. Голова вельможи упала на меховую подстилку, а тело всё ещё продолжало сидеть. Вскоре пришёл священнослужитель, который обычно произносил здесь проповеди. Он по принятой форме совершил обряд кремации, собрал прах покойного и передал его Кумавака. Едва отрок взглянул на него, как протянутые его руки ослабели.

— Так и не удалось нам под конец встретиться в этой жизни, и вот теперь вижу я эти неузнаваемые белые кости! — заплакал он горько.

Причина для этого была. Несмотря на то, что Кумавака был ещё мал, сердце у него было отважное, поэтому он и передал останки своего отца единственному слуге, которого брал с собою.

— Прежде всего, прежде меня следуй к горе Коя[231] и помести их во внутренний павильон или иное место! — такими словами велел он слуге вернуться в столицу, а сам, сказавшись нездоровым, продолжал оставаться во дворце у Хомма. Дело в том, что он решил отомстить Хомма за то, что тот безжалостно не позволил ему увидеться с отцом в этой жизни. И вот в течение четырёх или пяти дней Кумавака в дневное время сказывался больным и весь день напролёт лежал, а по ночам крадучись выбирался наружу и подробно обследовал спальню Хомма, твёрдо определив себе — если удастся, одного из Хомма, отца или сына, убить, а потом себе самому взрезать живот.

Однажды ночью дул сильный ветер и шёл дождь. Даже все слуги, которые несли стражу, ушли спать на отдалённый пост. «Вот он, долгожданный случай!» — подумал Кумавака и потихоньку пробрался туда, где находилась спальня Хомма. Но, может быть, у Хомма была крепка их судьба? В эту ночь они поменяли свою постоянную спальню, и нигде их не было видно. Потом показался огонь светильника в комнате, где стоят два опорных столба, — быть может, там Хомма-сын? «Хотя бы на этого нападу, утолю свою обиду», — решил Кумавака, но, когда он проскользнул вовнутрь и посмотрел, — оказалось, что и здесь сына не было. В комнате спал только один человек — Хомма Сабуро, который отрубал голову господину советнику среднего ранга.

«Хорошо же, — подумал Кумавака, — этот — тоже враг моего батюшки, не меньше, чем Вступивший на Путь из Ямасиро!» — и уже приготовился было наброситься на него, да засомневался: «У меня ещё нет ни большого, ни малого меча, и мне остаётся только завладеть его мечом, только светильники горят слишком ярко, поэтому я, пожалуй, могу вспугнуть спящего, едва к нему приближусь», — и не смог легко приблизиться к Хомма Сабуро.

Пока Кумавака стоял, в растерянности соображая, как ему поступить, на огонь светильника — дело происходило как раз летом — слетелось множество мотыльков. Они облепили освещённые изнутри раздвижные двери[232]. «Ого, — подумал Кумавака, — это же замечательно!» Чуть потянув двери вбок, он приоткрыл их. Тогда множество насекомых влетело в помещение, и вскоре они загасили светильник. «Теперь годится», — обрадовался он и, когда, приблизившись к изголовью Хомма Сабуро, пошарил рукой у его изголовья, обнаружил там большой и малый мечи. Хозяин крепко спал.

Сначала Кумавака взял малый меч, заткнул его за пояс, потом извлёк большой меч и приставил его под сердце Сабуро. Потом подумал: «Убивать спящего — всё равно что мёртвого; разбужу-ка я его!». И неожиданно пнул ногой подушку. Напуганного этим пинком врага Кумавака пронзил ударом большого меча выше пупка до самой циновки, повернул меч и перерезал недругу дыхательное горло, после чего со спокойным сердцем спрятался позади усадьбы в низине, заросшей бамбуком. Хомма Сабуро успел вскрикнуть, когда меч проходил сквозь его грудь. Стражники всполошились, зажгли светильники, и когда осматривали это место, увидели окровавленные следы маленьких ног.

«Ну, это дело рук господина Кумавака. Вода во рву глубока, так что он вряд ли убежал за ворота. Отыскать и зарубить!» — с этими словами они взяли в руки по зажжённому сосновому факелу и принялись обыскивать вокруг всё, даже места под деревьями и в тени от травы. Разве теперь мог убежать куда-нибудь Кумавака, скрывавшийся посреди бамбуковой низины? Он подумал, что уж лучше покончить с собой, чем попасться им в руки, но теперь, после нападения на ненавистного врага своего батюшки, исполнить долг верного подданного и почтительного сына значило для него, во что бы то ни стало сохранив свою жизнь, стоять за августейшее дело государево и осуществить заветное желание отца. Поэтому Кумавака вернулся к мысли о том, чтобы в первую очередь попытаться бежать. Хотел было перепрыгнуть через ров, но при ширине в два дзё[233] глубина рва была более одного дзё, так что преодолеть его не было возможности. Тогда он решил перейти ров как бы по мосту, быстро взобрался на ствол китайского бамбука, что склонялся надо рвом, наклонил его верхушку в сторону другой стороны рва и с лёгкостью этот ров преодолел.

Стояла ещё глубокая ночь. Кумавака направился в сторону порта, намереваясь сесть на корабль и добраться до противоположного берега. Постепенно, пока под покровом темноты он шёл в сторону моря, рассвело, скрытно передвигаться по дороге стало невозможно, поэтому Кумавака решил притаиться и подождать, пока стемнеет. Он укрылся среди густых зарослей конопли и полыни. Врассыпную проскакало человек сто сорок-сто пятьдесят всадников — по-видимому, погоня. Когда они проехали вперёд, было слышно, как по дороге спрашивали каждого встречного, не видел ли он, чтобы здесь проходил мальчик лет двенадцати-тринадцати.

Кумавака весь день дотемна провёл в конопле, а когда наступила ночь, он, стремясь попасть в порт, пошёл, сам не ведая куда. В это время, может быть, будды и боги почувствовали его приверженность сыновней почтительности и обратили к нему свои защищающие взоры, но только встретился на пути Кумавака один старый ямабуси[234]. Увидев мальчика, тот, похоже, почувствовал сострадание.

— Откуда и куда изволите направляться? — спросил он, и Кумавака рассказал ему обо всём, что случилось. Выслушав его, ямабуси подумал: «Если я не помогу этому человеку, ему неминуемо вскоре же придётся встретиться с бедой».

— Успокойтесь, пожалуйста! В порту много купеческих судов. Я посажу Вас на одно из них и провожу до Этиго и Эттю[235], — с этими словами он взял мальчика к себе на плечи и понёс его, потому что у того ослабели ноги, и вскоре подошёл к порту.

Рассвело. Ямабуси стал допытываться, нет ли проходящих судов, однако на этот раз в пределах порта не оказалось ни одного судна. Пока он раздумывал, как быть, оказалось, что далеко в море на волнах покачивается большой корабль. Видя, что ветер стал попутным, на нём ставят мачту и устраивают навес из циновок, ямабуси поднял руки и окликнул корабельщиков: