Виктор Кудинов - Неволя

• Название: Неволя
• Автор: Виктор Кудинов
• Жанр: История

---

- Он может вернуться снова.

- Вернется, если будет жив. Он ведь тоже отправляется с Бегичем в поход. А там... мало ли что может случиться. Но сейчас не стоит о нем говорить. Ты не сказал, когда собираешься ехать.

- Ехать-то? Да на завтрешней зорьке. Если Бог даст и здоров буду.

- Вот как?! Впрочем, это лучше. Сядь ко мне ближе. Вот сюда. Никого не бойся. Мы всегда слишком много заботились о других. Что скажут? Что подумают? Но от этого было худо только нам одним. Теперь я не боюсь никого. Большей грешницей нельзя стать, чем я есть, - сказала она печально, и он заметил, что кроткие, длинные, как у лани, глаза её увлажнились.

Он взял её руку и поцеловал, пальцы женщины были неподвижны и холодны как лед. Они некоторое время молчали, прислушивались к людским голосам и лошадиному ржанию за стенкой юрты.

Она вдруг вздохнула, встрепенулась, как бы сбрасывая с себя оцепенение, дотронулась рукой до его волос над ухом и нежно погладила.

- Совсем седой стал. Постарел. И я постарела. Удерживать тебя не стану. Будь счастлив. Если когда-нибудь обижала тебя, была несправедлива прости!

- Ну что ты! Ко мне ты всегда была справедлива. Я благодарен тебе за все. Если бы не ты...

- Подай вон ту белую шкатулку.

Михаил передал ей резную шкатулочку из слоновой кости, в которой она обычно хранила свои украшения. Джани поставила её к себе на колени, открыла и достала два крупных серебряных перстня с зелеными камнями. Эти перстни до того были схожи, что их было невозможно отличить. На металлических ободках одного и другого была выгравирована арабская вязь.

- Возьми, - сказала Джани, протягивая ему один перстень. - Пусть его наденет твой сын, а этот перстень наденет наш сын. Наши дети не должны проливать кровь друг друга. - Она сделала небольшую паузу и добавила: - Я бы так хотела.

- И я бы так хотел.

- Надпись на перстне... и на этом... и на том... одна и та же Озноби. Если наших детей или их детей сведет злая судьба, перстни помогут им узнать друг друга. А теперь иди! Пусть Аллах хранит тебя в пути. Вечером я пришлю к тебе Лулу. Он должен с тобой проститься. - И она слабо, со слезами на глазах, улыбнулась ему в последний раз.

Солнце ещё не успело опуститься за горизонт, как к Михаиловой юрте подъехала, скрипя, четырехколесная крытая арба, запряженная двумя лошадьми; горячий гнедой жеребец с белым пятном на лбу, под седлом и в хорошей новой сбруе, был привязан к задку арбы.

Небольшой сундук с высокой крышкой, два скатанных шерстяных ковра, белые кошмы и куски каких-то тканей в свертках по порядку были уложены на арбе, на которой восседал безусый юноша в барашковой шапке, правивший лошадьми. По бокам ехали шестеро молодых всадников, и среди них - Лулу на черном Вороне, подаренном Михаилом.

Юноша подъехал к Ознобишину и при всех громко сказал:

- Урус Озноби! Это тебе подарок от моей матери и от меня. За верную и хорошую службу. Да будет твой путь на Русь чист и удачен! - И, прижав правую руку к сердцу, он склонил голову в знак почтения.

- Благодарю, - ответил Михаил и так же, как и Лулу, прижал правую руку к сердцу, потом он подошел к его коню. Лулу ловко спрыгнул с седла и мягко стал на ноги. Он был так же высок, как и Михаил, но легок и худ, словно борзая.

Ознобишин предложил:

- Отойдем.

Он отвел его в сторонку, чтобы никто не мог слышать, о чем они будут говорить.

- Слушай, Лулу. Я тебе открою, где схоронил для тебя богатый клад. Помнишь ли наш старый дом в Сарае? Ну так вот. В саду под яблоней зарыт сундук! Эта старая яблоня в десяти шагах от калитки. Ее легко найти. Если наш дом занят и новые жильцы не захотят тебя признать владельцем, обратись к Абу-шерифу. Скажешь, что ты от Озноби. Он поможет. А клад постарайся выкопать без промедления. - Михаил вздохнул, посмотрел на юношу, на его чистое, красивое лицо, на его белые нервные пальцы, теребящие рукоять плети, и сказал: - Матушку береги. Ты для неё единая опора и защита. А меня не поминай лихом. Что мог для вас доброго, сделал. И вы, что смогли, сделали для меня. Расстанемся друзьями.

- Расстанемся, - повторил юноша и вдруг - Михаил никак не ожидал этого - обнял его. Эта необычная со стороны Лулу ласка растрогала Михаила до слез. Он крепко стиснул его плечи и тихонько стал похлопывать ладонью по прямой спине. От волнения он не мог произнести ни слова и лишь думал: "Вот оно! Кровинушка моя... хоть поздно, но отозвалась. Прощай. Прощай, дорогой мой!"

Лулу отступил на два шага, сверкнул глазами и, точно рассердившись за проявленную слабость, ударил себя плетью по сапогу. Губы его по-детски задрожали, и, чтобы окончательно не расчувствоваться, он резко развернулся, опрометью бросился к своему коню, птицей взлетел тому на спину и с места пустил его во весь опор.

Остальные юноши с гиканьем, свистом, криками, свойственными буйной молодости, устремились за ним. Вскоре они скрылись в сумерках наступившего вечера, но ещё был слышен дробный топот их резвых лошадей.

Глава сорок восьмая

Утром, на рассвете, Кокечин набросила на себя халат, прихватила шерстяную вязаную накидку и вышла из юрты. Воздух был свеж и прозрачен, и степь хорошо проглядывалась до самого горизонта. Занималась заря. Солнце вот-вот должно показаться из-за холмов, и там, где уже высветилось, она увидела маленькие контуры юрт аула Джани, где проживал Мишука.

Женщина долго стояла, содрогаясь от утренней свежести. Но вот наконец её зоркие глаза увидели силуэты идущих лошадей, две арбы, катящиеся по шляху. Кокечин позвала Маняшу и указала:

- Мишука поехал.

Они молча наблюдали, как на фоне светлого неба крошечные черные лошадки влекли по дороге две крытые арбы, пока совсем не затерялись в степном пространстве. После этого Маняша ушла в ставку и долго не возвращалась, отчего Кокечин пришла в настоящее смятение. Девушка прибежала запыхавшаяся, несколько встревоженная, рассказала, что подозрительный Саид расспрашивал о знамени, скоро ли его закончат, и собирался поглядеть на работу. "Что Саид!" - небрежно отмахнулась Кокечин, думая совсем о другом. Они сели на ковер и больше не разговаривали.

Когда же дымчатый желтый луч коснулся красной отметины на перекладине, что означало полдень, Кокечин проговорила: "Пора", - и достала из-под ковра, лежавшего прямо на земле, узел; из него вынула мужскую одежду: шаровары, чекмень из хорошей добротной ткани, сапожки из мягкой зеленой кожи. Маняша переоделась. Стянув длинные волосы в тугой узел на затылке, она запрятала их под суконный малахай с двумя темными куньими хвостами, свисающими вдоль её румяных щек.

- Как ты хороша! - подивилась без всякой зависти китаянка. - И я такая же была! Ах, годы, годы! Все прошло, все улетело! Одни стареют, другие молодеют.

Женщина сняла с себя ремешок с маленьким кинжалом в сафьяновых ножнах, опоясала тонкий девичий стан.

- Попадешься - живой не давайся. Да поможет тебе Бог!

Они зашли за юрту, где спокойно пощипывала травку взнузданная лошадь.

Кокечин помогла девушке влезть в седло, разрезала путы на передних лошадиных ногах.

- Пошла! - сказала она и шлепнула животное по широкому крупу. Лошадь рысцой побежала по траве, помахивая длинным хвостом.

Тем временем Костка и Михаил далеко отъехали от становища. День разгорелся теплый, яркий, по-настоящему весенний; в спину дул приятный южный ветерок.

На всем пространстве зеленой степи виднелись юрты пастухов, белые отары овец и темные табуны лошадей.

Наезженная пыльная дорога влекла их вперед, все дальше и дальше от становища.

Михаил восседал на первой арбе, к задку которой были привязаны два жеребца, а Костка на второй, за которой поспешал его серый длинноухий ослик. Целый день они находились в пути и вот на закате достигли каменного истукана на небольшой всхолмине - места, где была назначена встреча с Маняшей. Костка распряг лошадей, развел костер, начал готовить ужин. Последний солнечный луч исчез; колыхая высокую траву, пронесся вечерний прохладный ветерок. Начали сгущаться сумерки.

Ознобишин поднялся к гладко отшлифованному ветрами и непогодой молчаливо-неподвижному каменному идолу и с чувством непреодолимой тревоги стал глядеть на дорогу. Она была пуста, как и прежде. Ни одной живой души. Взовьется ненароком пыль столбом и исчезнет - вот и все движение.

Костка крикнул снизу: "Кто-то скачет". Михаил стал всматриваться в дорогу, напрягая зрение, - сплошная серость, но стук, стук конских копыт слышался явственно. Лучик надежды засветился в нем; сердце так сильно застучало, что готово было выскочить через горло. Ознобишин сбежал на дорогу и пошел навстречу. Впереди что-то зачернело, ближе, ближе. Одинокий всадник. Она или кто другой? Боже, пусть будет она. Правой рукой он сжимал стучавшее сердце. Не выдержал и крикнул: "Маняша!" Четко обрисовался мужской силуэт на темном коне. Не она. Михаил остановился, глотнул открытым ртом воздух, хрипло позвал ещё раз совсем упавшим голосом: "Маня..." Всадник поравнялся с ним и вдруг, точно обессиленный, повалился к нему на руки. Не удержавшись на ногах от тяжести упавшего тела, Михаил рухнул в мягкую пыль и услышал тихое нежное воркованье: "Мишука... Мишука..."