Виктор Лихоносов - Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж

• Название: Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж
• Автор: Виктор Лихоносов
• Жанр: Историческая проза

Роман талантливого советского прозаика Виктора Ивановича Лихоносова охватывает огромный пласт жизни Кубани — от начала XX века до наших дней.

 Главный герой этого удивительно емкого лиро-эпического повествования — Память. Память — как вечность и непрерывность человека, как постоянное движение духовности из поколения в поколение. Заключение написано Валентином Распутиным

---

«Чем садиться,— старик,— давайте помолимся». Все стали к столу, лампадки горели, начали молиться по-вчерашнему.

Еще на середине обеда послышались частые выстрелы из винтовок, а затем и пулемет заговорил. Я вздрогнул и хотел сразу встать из-за стола, а хозяин говорит: «Сиди, кушай, это наши казаки приехали станицу крестить, я тебе говорил вчера — вот так и есть». У меня в кармане большевистские деньги, больше ста рублей, и большевистские документы. И вдруг я в плену! Мне сразу петля. Я прошу хозяина: «Пусти, я вылезу, посмотрю, что за стрельба». Вылез, сразу оделся. Хозяин советует: «Не выходи со двора, убьют. Во дворе я тебя спасу». Я все-таки — до калитки, глянул по улице — в ту сторону и в другую. Ездит кавалерия, на шапках белые ленты; против соседского двора, где стоял штаб полка, тачанка с пулеметом, и взяли в плен нашу канцелярию. На улице линейки нашего полка, врач большевиков и казаки верхом. Я закрыл калитку — и в конюшню седлать коня. Хозяин за мной: «Подожди, не смей выезжать». Только проговорил — бьют в калитку. Я быстро из кармана деньги и документы выхватил, кошелек, разгорнул конские говна и затоптал. И стал на дверях конюшни. Смотрю на калитку и думаю: «Все, пропал. Сейчас зарубают или застрелят». Распахнулась калитка, верхом казак в бурке и шапке (белая лента), за ним второй, третий.

Первый увидел меня, крикнул: «Ты кто такой? Большевик?» — «Никак нет, господа! Такой казак, как вы». Тут, спасибо, хозяин бросил закрывать калитку и говорит: «Нет, нет, господа казаки, я за него ручуся, он казак терский станицы Шелковой. Я его прячу от большевиков две недели». Тот первый, в бурке, указал на одного из тех, что во двор заехали: «Оставайся, пусть сейчас седлает коня, и ты его отправь в штаб полка, командир с ним сам  разберется. А мы поехали!» Я пошел в конюшню седлать лошадь, хозяин опять ко мне близко подошел и сказал: «Не робей, а то заметно; пусть допрос делают, а ты не бойсь, крой смело; врут, не повесят. Ему волки нужны. Когда останешься в живых, постарайся мне сообчить как-либо». И мы стронули со двора. А сам думаю: «А что я буду говорить, если встренется казак знакомый, а я пленный да вдобавок в полной казачьей форме. Как быть? Только отказаться, что я терский казак. На одном буду стоять. Фамилия никакая, а Шахворостов Василий Иванович». Так твердо решил. А иначе мне вешалка. Едем по этой станице, смотрю — впереди толпа, стоит подвода, линеечка, и верховых пять казаков. Ближе едем — наши пленные: Бараненков и фельдшер, фамилию не помню, дразнили Кащей, худой был. Вот угадают меня и продадут! Я отвернул лицо, мимо проехали, правда, им было не до меня. Слава богу, прошло; как дальше — не знаю. Конвой помалкивает, только говорит: «Суда». Мы выехали в степь вдвоем, я спрашиваю: «А далеко?» — «Десять километров». Солнце. В полдень приехали в другую станицу, свернули в улицу. Стоит кирпичный дом, висит знамя — полоса широкая белая, ниже синяя, поуже, и еще ниже узкая красная. Штаб полка. Казак открывает дверь — сидят много, пишут, открываем вторую — сидит полковник (я сразу снял головной убор), полковник крикнул на меня: «Ты кто такой?» — «Я казак, господин полковник, Терской области, станицы Шелковой, господин полковник».— «Ты что, у красных добровольцем служил?» — «Никак нет, господин полковник. Мобилизовали красные, отца убили, а у меня забрали оружие, мне не доверяли, господин полковник. Я ушел от красных, я у красных три дня был, господин полковник».— «Так вот, будешь служить во втором Черноморском полку, в четвертой сотне, полк сейчас стоит здесь на площади. Явишься к командиру четвертой сотни».— «Слушаюсь, господин полковник! Напишите записку, а то меня не примут». Он крикнул: «Никаких записок! Скажи командиру, что полковник Непокупной приказал записать! Иди!» Выхожу, мой конь стоит. Конвой отвязал своего и уехал — куда, мне неизвестно. Думаю: «Прошла черная гроза мимо моей головы. Что делать дальше? Нету у меня никаких денег и документов. Ехать надо домой. Хотя б узнать, живые родные или нет. А где ж Скиба, что он думает обо мне? Ну, ехать на риск, законов не знаю, поймают — пропаду. Давай поеду в поле дня на четыре, на пять, не больше, придумаю что-либо; может, поездом быстрей и удобней, в толпе лучше уехать. Ну, сел, тронул на площадь этой станицы, а сам твержу: «Второй Черноморский полк, четвертая сотня, командир полка Непокупной!» Приехал к церкви, поют казаки кубанской сотни песни, один табун, второй, третий. Я подъехал к одному табуну, спросил четвертую сотню второго Черноморского полка. Показали: вон. Подъезжаю, отходит от круга казак в бурке. Я спрашиваю: «Скажите, как мне найти командира четвертой сотни?» — «Я командир. Что вам?» — «Меня полковник Непокупной послал к вам, чтоб вы записали  меня в свою сотню. Я терский казак».— «Ага! Хорошо, давай. Взводный! — закричал вовсю.— Четвертого взвода, ко мне!» Бежит среднего роста белявый казак. «Запиши терского казака в свой взвод. А оружие у тебя есть? Выдай винтовку, шашку, пятнадцать штук патронов, вот там в обозной подводе есть». Повели меня к бричке, нашли винтовку, пехотинскую шашку, патроны, а потом вытащил блокнот: «Говори фамилию». — «Шахворостов Василий Иванович».— «Сейчас ночевать будем, квартирьеры приедут и поедем по квартирам». Через десять — пятнадцать минут команда: «По коня-ам!» Стали в строй, смотрю, все черноморцы станицы Кореновской, Дядьковской, Платнировской. Но знакомых не вижу. «По пять человек во двор!» И я поехал пятый во двор. Три женщины, одна пожилая, две молодых. Повязали лошадей под котным сараем, сена нету, наложили соломы пшеничной. Был небольшой мороз. Кручусь я на дворе, много думок, ничего не придумаю, что дальше делать. Зовут в хату: «Терец, терец, иди скорее ужинать». Уже сели. На столе две сковороды сала с яйцами нажарено, самовар шипит. «Ого,— думаю,— вот где правда. Вчера у красных, сколько прошел станиц, ни разу так не угощали, даже за деньги и то плачут: «Нету хлеба, нету сала», а тут вот как белых кормят, я-асно. Выходит, что белым последнее отдают: куда там завоевать красным. Пропал мой Скиба. Но все равно я стрелять на него и соседей не буду. Посмотрю завтра, вырвусь домой, а там пусть вешают дома, пусть соседи увидят, как казаки казнить будут меня». Сел ужинать, кушать хотелось. Я у того хозяина не наелся. Шестого января в плен попал и шестого к вечеру с белыми за одним столом, И думаю: что было б мне, если б они знали мою тайну! Но терпи, душа: возможно, я добьюсь своей цели. Поел сала вволю, выпил чаю два стакана. Хозяйки бегают веселые; наверно, ихние мужья в белых. Ну ночь. Спать. В большую комнату принесли соломы, хозяйка внесла длинную полость, раскатила по соломе. «А подушек,— говорит,— нету».— «Спасибо за это». В хате тепло, я шубу свою в голова, а буркою укрылся. Остальные двое легли, а двоих нету. Шутят где-то с молодыми хозяйками. Я сразу уснул. Слышу, кто-то дергает. Я луп — в хате темно, отзывается казак: «Терец, терец»,— гукает тихонько. Я ответил: «Что такое?» — «Вставай!» Я думал: тревога. А он шепчет:

«Иди, вон в той комнате дерут хозяек».

«Я не пойду. Я больной, у меня живот болит».

И уснул.

Седьмого рано утром поднялись, опять сало жареное и большой самовар шумит. Вот, думаю, дела! Как хозяйкам не стыдно! Позавтракали, бежит посыльный верхом: «Выезжайте к командиру сотни, быстро!» Оседлали и выехали. Тронулись в ту станицу, в которой я попался в плен. Ну, думаю, как же заскочить к тому хозяину, который меня спас от смерти, он просил меня. Спрашиваю с моего взвода, того, который будил меня ночью, говорю: «Слушай, давай заскочим в ту хату, там казак хороший, знаком  мне, на одну минуту». Он ни слова: «Давай свернем». Заскакиваем, я постучал, вышла жена хозяина: «Его нету, ушел в правление». Я попросил; «Скажите, что я во втором Черноморском полку, все в порядке, а хозяину большое спасибо». Она угадала, засмеялась. Нагнали свою сотню, выехали со станицы колоннами, нигде никто не стрельнул, едем в город Георгиевск. На дороге брошенные ломаные подводы, больные раненые лошади, кухни бросили большевики. Нашему полку якобы было задание брать город Георгиевск, но почему-то его бросили красные и отступили без боя. В Георгиевск зашли первая Черноморская конная дивизия, второй Черноморский полк. Мне наряд — мост охранять на окраине города. Я вижу, что плохо, с той стороны стреляют редко с винтовок, там Скиба и все соседи — и вдруг убьют меня? Нет, не пойду в караул. Сразу к взводному, заявляю, что у меня сильно заболел живот и понос, я не могу идти в караул на мост. Он позвал санитара, тот дал пилюлек — две, глотай сейчас, от караула освобождаю. Я не пошел мост охранять, там, где взводный, там и я дремал до утра. Рано утром сняли наш взвод с моста, пришла пехота на мост, наш полк на площадку в конце Георгиевска выстроили 8 января 1919 года в одну линию, и стоим, кого-то ожидаем. Вот бежит сотня, видно черкесы, и на палках знамя, и верхом сам генерал Покровский. Добегают рысью, он кричит: «Здравствуйте, братцы казаки, второй Черноморский полк!» Пробежал до конца, здоровался с каждой сотней, назад шагом.