Михаил Пришвин - Дневники 1926-1927

• Название: Дневники 1926-1927
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-268-00519-7

Книга дневников 1926–1927 годов продолжает издание литературного наследия писателя.

Первая книга дневников (1914–1917) вышла в 1991 г., вторая (1918–1919) — в 1994 г., третья (1920–1922) — в 1995 г., четвертая (1923–1925) в 1999 г.

Публикуется впервые.

---

Я не люблю стрелять и часто промахиваюсь, если даже пастухи наблюдают с холма. Что делать? Вылетает с легким, чуть слышным гульканием сразу два дупеля. Стреляю. Один падает, другой улетает в туман, и оттуда еще новая голова с другой стороны и голос: «Не убей, твою мать!» А Кента стоит по новому дупелю, и опять вылетает пара, и у меня осечка, и хорошо: с той стороны еще голова и еще крик: «Не убей, твоя мать!» Но Кента снова делает стойку. Господи, какое мученье! А солнце висит розовой лампадой и в тумане <1 нрзб.> и все, как херувимская. Вылетело еще два дупеля… Потом вся эта масса людей и тут и там ниже, куда улетели дупеля, и там дальше в еще не видимых через туман болотных низинах пришла в движение: там в низинах об этом узнать можно было только по крикам, здесь кто пошел, кто побежал. Я был и со своей замечательной собакой, и с дупелями забыт, растаял в сознании деловой массы, как ничтожная росинка тумана. Они размеряли полосы и перекликались сверху в низину и, верно, интересы их личные тут скрещивались, потому что голоса сверху были иногда с домашней тревогой, особенно женские: «Мишка, проклятый, не зевай. Алешка, не лопать, не лопать, поди в нашу сторону».

В это время вверху было уже небо, под этим голубым — белое небо тумана, под вторым небом — мое мертво-синее нерасходящегося порохового дыма. Я увидел еще признаки радуги, но тут же вокруг нее белым тоненьким столбом колышется туман, и так расходилась болотная светлая белая радуга.

Я бежал от своих дупелей через речку на Ясниковском болото. По пути Кента нашла молодого бекаса, я взял его в руки, полюбовался чудесным болотным птичьим ребеночком, пустил его, но он не полетел, побежал, некрасиво пригнувшись, но страх его через мгновение прошел, он стал очень высоким, на очень длинных ногах, задрав свой нос чуть ли не в спичку, и побежал петушком. Перемахнув через Вытравку, я очутился сразу на Ясниковском болоте, скотина еще не прошла, ни один человек еще не прошел, против солнца росистая целина кочек была, а собака сверкала металлом. Почти все взлетающие из-под стойки бекасы падают от моих выстрелов, только иногда попадало в крыло, и я, придерживая за ноги, убивал легким ударом головой о носок сапога: что-то непереносимое, непереступаемое для многих людей, легко, как-то «сквозь пальцы» пропускалось в охотничьей страсти…

Но дупелей все не было. И вот пример того, что не собака, а человек управляет: на обратном пути я заставил Кенту идти по кочкам краем сырого болота, и тут она скоро внимательно обнюхала одну кочку, еще более серьезно отнеслась к рыжей лепешке засохшего коровьего навоза и повела. У самого края жидкого болота вспорхнул дупель и тут же упал от выстрела, дым закрыл полет другого, но потом я успел рассмотреть, как он упал, широко раскрыв длинные крылья в середину болота. Присоединив к ранее убитому дупелю и десяти бекасам второго, я сосчитал: «три дупеля», кто не промахивался по дупелю на открытом месте. Но я напрасно так сосчитал. Все мои усилия найти были напрасны, я десятый раз сажень в сажень <1 нрзб.> проверил болото — дупеля не было. Решил, что Кента от усталости и жары больше не чует, и ушел. Но мне попался на пути бекас, Кента отлично причуяла, я убил его и вернулся к дупелю и еще раза три прошел, и он все-таки не нашелся. Считал невозможным такое западание птицы, но вот приходится признать…

Когда я вышел на холм, с которого было видно все болото, по которому я странствовал в тумане, мне открылась при полном солнечном свете картина, которую я никогда не видал. Все болото было покрыто разноцветными флагами, белыми, красными, голубыми, желтыми, на каждой полосе стояли шесты с бабьими платками, по которым косцы вели полосы. Может быть, у некоторых женщин были и не совсем чистые белые платки, но солнце делало их такими белыми, и фигуры издали были такими стройными, что казались живыми мраморными статуями. Косы вспыхивали на солнце, как выстрелы, когда, бывало, на войне видишь такой огонь и потом ждешь грома. А потом было целое поле телег, на которых выехали целые деревни.

Я потом вблизи проходил, мне кто-то крикнул из кустов: «Иван Устиныч!». Я подошел. «Вижу, егерь идет», — сказал мне рыжий, — и подумал: Иван Устиныч». Он осмотрел мою сетку, наполненную красной дичью, и сказал: «Зачем это ты воробьев настрелял?»

Дома после удачной охоты, перед засыпаньем, мне было виденье, какое постоянно бывает мне в глазах, если я мало пишу и много хожу. Мне привиделась стена болотных зарослей, резко оборванная ярко-зеленой отавой осоки. Стена эта была тростниковых дудок, гораздо выше обыкновенных со множеством темно-зеленых, желтых отмерших, чем-то еще перевитых. И вот из этой стены скачками выходит на отаву маленький в спичечную коробку с носом в спичку на длинных ногах дупеленок, и вслед за ним из желтой стены зарослей большой свет, только не желтый, как у Рембрандта, а серебряный, и в свете этом на коленях старец со сложенными руками на груди: он был серебряный, прекрасный, могучий и двигался вперед дивно, не переступая, на коленях вслед за маленьким болотным цыпленком…

Я проверил себе происхождение этого виденья и понял, что оно в возмещение идеала, живущего во мне и попранного разбитыми головками о носок сапога.

След идти — это значит, муж на одном краю полосы стоит, высоко держит косу, на косе шапка, а баба его идет вниз, и у нее на косе платок: так провешивают, и малейший уклон к соседу, если густая трава, лишний воз или два.

Сегодня Петя с Левой убили 5 бекасов и вечером утку.

В последнюю охоту в болотном березняке на берегу Кубжи мы нашли на болотной кочке, через которую вырастала березка, пятнадцать белых грибов. Дупеля, как белые грибы, нашел одного, ищи другого рядом, сегодня два нашел, а через три дня на том же месте можешь четыре найти или шесть.

Под вечер вышел прогуляться с Ромкой, он подбежал к кустам, понюхал и стал. Я подошел, вылетел петух. Нет, из него будет собака.

9 Августа. Правило: чтобы собака остановилась, нужно остановиться самому. Чтобы собака тише ходила, надо самому тише идти.

Упражнение с Ромкой

Лева шел с ружьем, я с плеткой. Мы согнали бекаса. Потом Ромка учуял его наброд и повел верхом. По месту стал. Верхняя подводка — новость. Я сделал предположение, что за время отдыха он одумался и что вчерашняя стойка по петуху имеет для него такое же поворотное значение, как для Кенты была куропатка. На скошенной отаве, очень короткой, он стал примеривать, очень осторожно подводить, прохватывать верхом, после короткой стойки вылетел дупель, по которому Лева не успел стрельнуть. В кустах Ромка тихо подводил по какому-то следу, я думаю, тетеревиному; потом, когда ему не удалось сразу найти птицу, он стал волноваться, и я отвел его. На некошеных полосах Ромка после недолгого розыска (розыск все-таки был) поднял голову и сделал настоящую твердую стойку. Вылетел бекас, по которому Лева промахнулся. Потом два раза с разбегу спихнул дупеля, в третий раз причуял, подвел близко, умер на стойке. Осторожная манера поиска, полное спокойствие при взлете даже из-под носа и при выстреле давали впечатление старой опытной собаки. Значит, совершилось почти то, что было с его матерью. Вероятно, осень он пойдет и по тетеревам и будет к концу сезона готовой собакой.

10 Августа. Охота на Острове по тетеревам: мы с Левой и Кента.

За вырубкой по ту сторону просеки Кента обнюхала кочки, стала серьезной и повела. Мы думали, что она ведет по косачу, потому что он явно убегал от нее: она вела очень долго. Косач бежит в чащу, и это у него делается сознательно, бежать в пустое место и потом взлететь за кустом, невидимо для охотников. Стрелять часто приходится по мелькающему пятнышку, даже шуму, что возможно только, если держать пальцы на спуске и нервы в очень напряженном состоянии. Но долго ведь так невозможно, или сделается до крайней степени трудно, почти больно и неприятно, думалось: «поскорей бы, поскорей это прошло». А напряжение собаки доходит до того, что при нечаянном громком переломе сучка под ногой она вздрагивает, поднимает голову, оглядывается по сторонам страшными красными глазами, нервная Кента теперь уже делает прыжок.

Ко всему этому еще прибавляется, что боишься, как бы не стрельнуть в сторону товарища, которому шепчешь «равняйся, равняйся!», или если от него разделяет куст, тихонько даешь знать о себе. Охота с собакой по косачу в росе, когда он так далеко бежит, становится все равно, как по тигру…

И вот, наконец, раздался сильный треск, в кусту что-то мелькнуло, и в это мгновение дробь хлещет прямо туда.

Мы подходим туда, лежит не петух, а старая тетерка. Та самая, о которой мы в Союзе, получая свидетельство, дали подписку, что не будем стрелять. Что же делать, мы не хотели. Но если увидят, то оштрафуют. Нечего делать, остается спрятать получше в сумку и не попадаться никому на глаза.