Михаил Пришвин - Дневники 1926-1927

• Название: Дневники 1926-1927
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-268-00519-7

Книга дневников 1926–1927 годов продолжает издание литературного наследия писателя.

Первая книга дневников (1914–1917) вышла в 1991 г., вторая (1918–1919) — в 1994 г., третья (1920–1922) — в 1995 г., четвертая (1923–1925) в 1999 г.

Публикуется впервые.

---

Помните, было время, когда всю Европу обежал роковой случай с одним старым евреем, который, прочитав у Канга, что мир есть только одно наше представление, поверил в это совершенно и, не желая существовать в таком обманном мире, повесился над раскрытой книгой о критике чистого разума. И вот Алпатов вступает в стены Лейпцигского университета, как раз в то время, когда один влиятельный марксист пишет покаянную книгу: от марксизма к идеализму, чтобы потом вскоре писать и строить свою жизнь от идеализма к Христу. Для русского искателя в то время явилась новая и <1 нрзб.> наука о границах познания: гносеология.

11 Октября. Был у С. Т. Григорьева. Выпили и пошли на собрание лит. кружка Пед. техникума. Я разболтался там до последней степени. А ребята вели себя, как лорды в парламенте.

У меня есть свое такое, что необязательно другому, между тем я это рекомендую всем, напр., что талант зреет в опыте, значит, надо жить и учиться, тогда как Лермонтов и Пушкин уже в ранней юности писали лучше стариков…

Сегодня первые белые мухи, вечером и ночью лунно, не холодно. Перед самым восходом мороз.

12 Октября. Ясное морозное утро.

1-й урок

Нерль. Разложил под листьями в саду кусочки белого хлеба с маслом и с приговором «ищи!», с посвистываньем предлагал ей найти. Она их находила, причуивая только в самом близком от носа расстоянии. Потом положил кусочек на дорожке и, когда она потянулась, крикнул «нельзя, лежать», она и легла, и очень правильно. Потом еще раз так велел, и еще раз она легла правильно. А в третий раз повалилась на бок. Хочу заменить два слова «нельзя» и «лежать» одним «лежать».

Дубец

Находил так же как Нерль. При запрещении не ложился, но и не ел. Я его укладывал сам. Насилие так действовало, что он потом при разрешении сам не решался брать. Приходилось давать ему. После того я опять прятал кусочки, и когда он их причуивал, то не брал, а отходил. Дубец сейчас еще более робок, чем Нерль, с ним надо обращаться более ласково, более осторожно.

Прислуга Маша

Ее привела пожилая женщина. Мы спросили: «Ты ей мать?» «Нет», — ответила она. — «Родственница». «Да… нет, — замялась она, — мы в сношениях». «Сноха?» — догадался я. И она сказала: «Да, она мне сноха».

Комсомолка

С тех пор, как мода пошла на совершенно короткие юбки, появилась на улице постоянно преследующая меня девушка в красном платье с голыми ногами, толстыми, кривыми ногами, что не знаешь, куда глаза отвести от этого ослепляющего безобразия. Раньше я и не подозревал, что под юбками может скрываться такое множество безобразнейших ног. Очень возможно, что прежде необходимость скрывать безобразие в длинной одежде отражалось страданием в глазах, открывающим нам как бы внутреннего человека, присущего каждой женщине. Но теперь, когда стыдливость исчезла и обнажились ужасно безобразные голые ноги, то серые глазки на широком скуластом румяном лице смотрят нагло, обиженно и как бы говорят вам: «смотрите на женщину без романтического покрова, в ней нет совершенно ничего такого, о чем вы мечтаете».

Вот почему, я думаю, красивые стройные женщины не должны обнажаться, это мода некрасивых женщин лишает их последней красоты — стыдливости…

Земля охолодилась, воздух насыщен зимой так, что солнце — за облако, и начинают порхать белые мухи. Вечером, пока мы пили чай у Яловецких, крыши, мостики, перила стали белыми.

Кащей — это: 1) Тон человеческих будней, т. е. «не то» (что внутри): крестьяне говорят не о том, что у них настоящего; это сила, скрывающая град. В болоте это комары и весь гнус (а внутри Золотая луговина). 2) Жадность Кащея: мираж собственности (у крестьян это особенно): собственность превращается из средства творчества в повод к войне.

Вот факт моего самоутверждения в настоящем, который поможет мне не раскиснуть и в романе: после революции я во время ненависти, злобы и лжи решил против этого выступить не с обличением, а с очень скромным рассказом о хороших людях — так возникла «Кащеева цепь», и начался победный ход моего писательства. Как бы все принимаю, пусть господствует зло, но утверждаю неприкосновенную силу добра как силу творческого труда и прежде всего: «хлеб наш насущный».

Новый год в Лейпциге.

После ухода Ефима: ночная прогулка по Лейпцигу перед встречей Нового года. Ефим как родина, и видение родины как виделось мне родное гнездо после изгнания (т. е. все хорошие люди и, главное, мельчайшие подробности природы и быта, как заметно это у Бунина в «Митиной любви»). И когда это его озарило, то свет он увидел возле себя и обратил внимание на кабачок. Родина своя открыла родину другого народа как свою… И рабочий-немец ему подсказал, что и его доля просто рабочего. Он будет работать.

13 Октября. Погода <вырезка из газеты>:

Виды на погоду в ЦПО и в Москве на 13 октября: дальнейшее похолодание. Температура днем от 0 до 3 гр., ночью заморозки. Меняющаяся облачность с прояснениями. Временами осадки в виде снега и дождя. Умеренные ветры с преобладанием северо-западных направлений. Точно соответствует.

Лес и человек

Сколько слышишь прекрасных слов о лесах, что в них и грибы, и ягода, и птица наверху поет, и тень внизу для отдыха в жаркий день. Слышишь и сам видишь, пользуешься и не замечаешь того, как сами деревья живут в лесу. Только на вырубках, где от прежнего леса остается всего несколько деревьев, изуродованных столетней борьбою за свет, понимаешь, какую ужасную жизнь проводит отдельное дерево в лесу, как оно одно, само по себе некрасиво. Тогда сядешь на пень и задумаешься о том, какой же ценой достается самим деревьям, что лес вообще нам доставляет отраду. Мне в такие минуты всегда бывает неловко и хочется бросить причуду лесничего бродяжничества и бывать только в садах и парках, где каждому отдельному дереву дается полное счастье наслаждения светом.

Так вот, когда некоторые восхищаются вообще человеком на земле с его государством, искусством, «прогрессом», я думаю: они так же далеки от жизни самого человека, как дачник от жизни деревьев в общем прекрасного леса. Нет, не верю я больше никакому общему счастью, никакому общему слову, пока не разгляжу за ним жизнь отдельного существа.

А между тем, как поверхностно, непрочно, жестоко обыкновенное восхищение дачника сенью лесов и удовлетворение прогрессом вообще человека. Как <1 нрзб.>, поддержанная разумом, в этом случае проглядывает жизнь отдельного существа, точно так же неверно складывается наша жизнь, когда на место разума становится диктатором сердце со своим исключительным вниманием к жизни отдельных существ. Страдающее сердце за больным деревом не видит здорового леса, в котором вырастают мачты для кораблей, несмотря на страдание каждого дерева в отдельности.

Нет, ни в разуме, ни в сердце до тех пор человек не найдет ответа на вложенное в его натуру чувство гармонии, пока не станет сам на свое собственное место существования и в <1 нрзб.> вместе с точкой своего бытия не опишет свой собственный меридиан.

<Приписка над строкой>: с полным риском для жизни и даже ценою унижения с протянутой рукой за куском черного хлеба.

Вот тогда через свое лучше и хуже, через свое сегодня и завтра он обретает вновь и веру в прогресс и действенное сострадание к близким: становясь на свой корень, человек обретает счастье, несмотря на несчастье друга, потому что сам делается — как все в мире с его доверчивостью и в жертвенном творчестве своем забывает себя.

Что вы скажете, мой друг, на это рассуждение? Разве только что укажете на ограниченность действия кругом желанного бытия среднего органического существа, не желающего считаться со сверхъестественным даром Божьей милостью или с запредельностью сверхчеловеческой воли так называемых «гениев». Да, это верно, я оставляю без внимания те свободные и обеспеченные светом существа, которые стоят на опушках и на серединах полян. Я говорю о таких возможностях и счастье безжалостной борьбы внутри леса отдельных существ за накопление света и тепла в древесине, составляющей в конце концов общее благо. Знаю, конечно, что в будущем вместо непролазных лесов будут саженые рощи, в которых много легче расти. Знаю, что уродливые скопления людей в деревнях сменятся расселением на хутора. Но пока этого нет, я не хочу в ожидании лучшего складывать руки как в лесу и принимаю безжалостную борьбу в лесу за свет с накоплением благодетельной древесины, так в обществе людей борьбу за культуру с ее человечностью.

Знаю последнее возражение и самое сильное: это ведь только рассуждение, только схема, только леса, где же самая жизнь, где дело, где здание, где роман, этот саженый парк, в котором автор заступается сердцем и разумом за каждое отдельное дерево? Не рассуждения, не леса нам нужны, а поступки героя Алпатова. Вот, отвечаю, именно затем я и советуюсь с неведомым другом, что хочу сократить описание поступков, в которых очень возможно, и все эти аналогии общества с лесным окажутся наивными и ненужными.