Манфред фон Браухич - Без борьбы нет победы

• Название: Без борьбы нет победы
• Автор: Манфред фон Браухич
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эту книгу можно назвать романом жизни ее автора.

Жизнь Манфреда фон Браухича, известного немецкого спортсмена, неотделима от немецкой истории с двадцатых и до шестидесятых годов нашего века. И поэтому в книге Браухича читатель найдет много материала для характеристики немецкой жизни бурного, драматического пятидесятилетия, — периодов, когда в стране господствовали правительства Веймарской республики, а за ними — кровавый диктатор Гитлер, и периода, когда на Западе Германии власть надолго оказалась в руках всевозможных реакционеров.

Советский читатель подготовлен к знакомству с книгой Браухича. На голубых экранах нашей страны в свое время демонстрировался телефильм ДЕФА, созданный по мотивам этого произведения, — ленту "по Браухичу" смотрели миллионы советских людей. Можно сказать, что этот телефильм пробудил в наших людях интерес к книге Манфреда фон Браухича. И теперь они получают возможность удовлетворить свой интерес полностью, читая эту книгу.

Без борьбы нет победы... Такой афоризм Манфред Браухич избрал для заглавия своей книги. В этот заголовок он вложил двойной смысл. Книга его — о мужестве, проявленном на двух аренах: спортивной и политической.

Автор повествует о том, как он побеждал на гоночных трассах, о том, как в острой борьбе ему удалось достигнуть победы на путях общественно-политической деятельности.

Еще в двадцатых годах Манфред фон Браухич, отпрыск немецкого аристократического рода, ушел в автогонщики и достиг в области гоночного спорта немалых успехов. Во времена гитлеризма он был спортивной звездой в "третьей империи". На его пути были головокружительные удачи, были трудности и поражения, были так называемые большие призы на различных, в том числе международных, соревнованиях. Карьера его с полным успехом могла продолжаться и после крушения гитлеризма, в условиях Западной Германии. И как богатый аристократ, и как звезда на международном спортивном небосклоне, он мог и после второй мировой войны стать любимцем и баловнем неонацистских кругов в Федеративной Республике Германии.

Но к этому времени у Манфреда Браухича началось подлинное духовное прозрение. Он поставил точку на своей карьере гонщика в буржуазном мире и пошел на полный, на решительный, на принципиальный разрыв с этим миром. Браухичу опротивел кровавый и преступный мир капитализма, мир продажности и грязных денежных отношений. И он, чье имя было занесено, вписано в "Железную книгу германского дворянства истинно немецкого духа", нашел в себе силы порвать все связи с буржуазным обществом, разорвать в том числе и все семейные узы и обрел новую, истинную родину в стране социализма — в Германской Демократической Республике.

В ГДР Манфреда Браухича, ставшего убежденным соратником борцов за демократию, окружили вниманием и почетом. Здесь он завершил и издал книгу "Борьба за метры и секунды", здесь он занялся и дальнейшей литературной работой, к которой обнаружил отличные способности. Здесь он продолжил общественную деятельность, которой грубо помешали ему в Западной Германии Конрада Аденауэра. В 1960 году он был избран президентом Олимпийского общества ГДР, действующего под благородным девизом: "Служить миру, уважать жизнь!" Свои мемуары, автобиографию, в которой он рассказывает и о себе и прежде всего о времени, о годах и десятилетиях, Манфред Браухич также посвятил борьбе за мир. Эта книга в высшей степени поучительная, учащая ненавидеть и презирать капиталистическую действительность, зиждущуюся на насилии и войнах, учащая любить действительность социалистическую, дорожить ее принципами и достижениями.

---

Итог: разбитая вдребезги машина и искалеченный человек, которого пришлось отвезти в больницу. Это произошло на Нюрбургринге в конце прямого участка, за Антониусбухе. На двухсоткилометровой скорости машина завертелась, сошла с дороги и перевернулась.

В больнице, сидя у постели прославленного Луи Широна, я подумал: тебе уже не подписать новый контракт. Звезда "мерседеса"16 светит только счастливчикам. Если ты все-таки останешься с нами, тебя начнут подстрекать к еще более рискованной езде, а для нее у тебя не хватит ни сил, ни выучки. Так что тебе лучше вообще бросить это дело.

Реальность нашей жизни была неумолимо жестокой: автомобильный концерн ангажировал нас только и исключительно ради быстрой езды. Это мы давно и прочно усвоили. Суровая профессия, суровые люди, непреклонные твердокаменные шефы. Дело обстояло именно так. Если мы были хороши, то есть ездили достаточно быстро, нам платили, как звездам, и мы купались в лучах славы. Но лучи эти могли мгновенно погаснуть, и тогда так же мгновенно иссякал источник наших доходов...

В первые и самые тяжелые недели после моей аварии врач не допускал ко мне никаких визитеров. Мой брат, словно сторожевой пес, охранял мою дверь. Горестно вздыхая и всхлипывая, он отгонял от нее множество людей, движимых искренним состраданием ко мне шли те простым любопытством.

Наконец моему английскому другу Руди Центу все-таки удалось ко мне прорваться. Какое же это было для меня событие! Одно только появление этого молодого и веселого человека, бывалого путешественника, любившего пожить в свое удовольствие, сразу заставило меня забыть затхлую, удручающую атмосферу моего больничного бытия.

Он передал мне сердечный привет от моих товарищей по команде, уехавших тем временем на какие-то соревнования, и в мельчайших подробностях описал мне ход последней гонки.

"Кто знает, - говорил он, - быть может, именно тебя там и не хватало. Тогда Штук едва ли завоевал бы первое место для "Ауто-унион". Караччиола молодец: девять кругов подряд преследовал Штука по пятам. Но его подвел мотор, и пришлось сдаться. Иначе Штуку ни за что бы не победить!"

Этот тощий англичанин присутствовал почти на всех гонках, хорошо разбирался в них, очень точно оценивал работу водителей. Он был один из немногих фотографов, умеющих снимать отдельные эпизоды гонок на подлинно художественном уровне. Находя какие-то совершенно невероятные ракурсы, он фиксировал своим аппаратом самые сенсационные моменты состязаний. В нашем узком кругу все хорошо знали этого долговязого фоторепортера с тонкой щеточкой усов над верхней губой и в маленькой оригинальной шляпе. Мы любили его.

Из года в год он все увереннее и чище объяснялся по-немецки, и мне казалось, что ему совсем не улыбается перспектива стать преемником своего отца - владельца крупной экспортно-импортной фирмы в Ливерпуле. Наряду с его главным занятием, фотографией, - она кормила его - была у него еще одна великая страсть: автомобили.

Мы отлично понимали друг друга. Порой своим трезвым и деловым взглядом на жизнь он как бы "притормаживал" мои необдуманные порывы.

"Я должен сфотографировать тебя в этом виде, со временем пригодится", - сказал он и, достав из футляра аппарат, увековечил своего "Манфредо", чей изуродованный облик едва проглядывал из-под бинтов. Руди Цент решил спасти от забвения этот мой весьма непрезентабельный вид, а заодно заработать несколько лишних марок.

"Тебя ругают за твой промах лишь потому, что из-за него ты разбил в пух и прах свой призовой автомобиль", - промолвил он с печальной гримасой, Я виновато прикрыл ладонью мой неперевязанный глаз и невольно подумал о 45 тысячах марок, которых стоил один только мотор. Ведь, по сути дела, эти чрезвычайно дорогие аппараты предназначались главным образом для рекламы продукции фирмы "Мерседес", их победы повышали и облегчали сбыт ее легковых и грузовых автомобилей. И в рекламном бюджете фирмы возникшая по моей вине груда металлолома была отнесена к графе убытков. Ну а мои собственные увечья? Кто их зарегистрировал? Конечно, никто...

Руди Цент склонился над моей постелью и утешительно зашептал:

"Тебе, конечно, знакома старая истина: страх перед конкурентом и зависть к конкуренту! Можешь быть уверен: Нойбауэр крепко запомнил твои рекордные круги.

На последнем из них он наверняка ожидал еще более сенсационное время, такое, от которого у водителей "Ауто-унион" зашлось бы дыхание еще задолго до гонки. Но теперь, дорогой мой, все разговоры бесполезны. Надо смириться с положением. А по правде говоря, твое сальто-мортале пошло тебе только на пользу. Ты крепкий орешек и придешь в себя. Скоро ты это сам поймешь, и тогда дело пойдет на лад!"

Так и получилось - дело и вправду пошло на лад!

Снова на трассе!

Прошло немало времени, прежде чем мой лечащий врач наконец решился отправить меня на дальнейшее исцеление и отдых в Верхнюю Баварию. Было трогательное прощание с больничным персоналом, и я так расчувствовался, что едва не разревелся.

Я проследовал в спальном вагоне до Мюнхена, где меня встретил брат, чтобы вместе проехать на машине последние 80 километров, отделявшие нас от Вальхензее — цели нашего пути. Выйдя из вагона, я почувствовал, что еще очень слаб: руки и ноги дрожали так, что я даже испугался. Небольшое автомобильное путешествие по Баварии доставило мне огромное наслаждение. Я прямо ожил и с жадностью всматривался во все, что открывалось моим глазам, словно умирающий от жажды, которому поднесли студеной ключевой воды. Но главной, прекраснейшей вещью на свете было находившееся слева от меня рулевое колесо автомобиля. Я ликовал!

В полдень мы прибыли в горную деревушку Урфельд на берегу озера Вальхензее, где меня шумно приветствовали супруги Бракенхоферы, хозяева небольшого отеля. Они были рады встрече со своим старым постояльцем, но мой вид встревожил их: большие мешки под раскрасневшимися глазами, бледное лицо... От меня — "героя" гоночных автотрасс и киноэкрана — осталось действительно немного. В прежние времена в этом отеле меня принимали как человека, весьма ценного для рекламных целей, теперь же меня прятали подальше от гостей. Хозяин, слывший вралем и выдумщиком, оборудовал в углу одной из комнат особый закуток — так называемую "обезьянью клетку" размером два на два метра. Две половинки скамьи, скрепленные под прямым углом, окаймляли привинченный к полу деревянный стол, над которым висел убогий светильник. Обычно здесь питались кухарка, батрак и кучер.

Теперь же в этом укромном уголке, куда не заглядывал никто из гостей, столовался я. Мой непоседливый трактирщик частенько наведывался сюда, чтобы тайком от жены осушить очередную кружку пива.

На второй вечер этот "брехун из Вальхензее" явился в наш "отдельный кабинет" с бутылкой крепкой малиновой настойки, которую он с богобоязненным выражением на лице осторожно достал из кармана. Из другого кармана были извлечены стопки и толстая свеча. Все это он любовно расставил на столе и наконец разлил свое зелье по стопкам. Пламя свечи, по его словам, не давало испаряться градусам, усиливало крепость и целебные свойства напитка. Ссылаясь на мое состояние, я хотел было отказаться, но он, осклабясь во весь рот, решительно осудил мое тяготение к трезвенности. Мы быстро расправились с бутылкой, я здорово охмелел и вцепился в стул, чтобы не упасть. В поздний час мои заботливые друзья бережно уложили меня в постель.

Результатом этого "верхнебаварского курса лечения" явилось тяжелое воспаление надкостницы моих сломанных ребер. Но в остальном все было отлично!

Трудно было придумать лучшее место для моего выздоровления, чем это озеро, окруженное идиллическим горным пейзажем. Терпкий горный воздух и спартанская простота быта помогли мне быстро встать на ноги. Немало способствовала этому окружавшая атмосфера сердечности, юмора и беззаботности. По-моему, наш трактирщик-враль был каким-то колдуном: даже в ненастье в его доме сияло солнце, и каждый чувствовал себя здесь просто и непринужденно.

В моем распорядке дня очень важную роль играла силовая гимнастика, которой я регулярно занимался по утрам и во второй половине дня под наблюдением моего массажиста Джо Хаммера, в прошлом многолетнего тренера боксера Ганса Брайтенштреттера, бывшего чемпиона Германии в тяжелом весе. Хаммер в совершенстве владел искусством спортивной подготовки. С момента его прибытия в Урфельд я быстро начал приходить в форму. По своей особой методе он обучал меня спортивной гребле и плаванию. Кроме того, он играл со мной и моим братом в скат. Приятный собеседник, он неизменно сопровождал нас на прогулках.

Как-то вечером в нашей "обезьяньей клетке" появился заметно подвыпивший друг хозяина Алоис Пфунд, трактирщик из Яхенау, что в шести километрах от Урфельда. Он прикатил на своем допотопном "форде" в надежде произвести "дозаправку" — разумеется, не машины, а своей собственной персоны.