Манфред фон Браухич - Без борьбы нет победы

• Название: Без борьбы нет победы
• Автор: Манфред фон Браухич
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эту книгу можно назвать романом жизни ее автора.

Жизнь Манфреда фон Браухича, известного немецкого спортсмена, неотделима от немецкой истории с двадцатых и до шестидесятых годов нашего века. И поэтому в книге Браухича читатель найдет много материала для характеристики немецкой жизни бурного, драматического пятидесятилетия, — периодов, когда в стране господствовали правительства Веймарской республики, а за ними — кровавый диктатор Гитлер, и периода, когда на Западе Германии власть надолго оказалась в руках всевозможных реакционеров.

Советский читатель подготовлен к знакомству с книгой Браухича. На голубых экранах нашей страны в свое время демонстрировался телефильм ДЕФА, созданный по мотивам этого произведения, — ленту "по Браухичу" смотрели миллионы советских людей. Можно сказать, что этот телефильм пробудил в наших людях интерес к книге Манфреда фон Браухича. И теперь они получают возможность удовлетворить свой интерес полностью, читая эту книгу.

Без борьбы нет победы... Такой афоризм Манфред Браухич избрал для заглавия своей книги. В этот заголовок он вложил двойной смысл. Книга его — о мужестве, проявленном на двух аренах: спортивной и политической.

Автор повествует о том, как он побеждал на гоночных трассах, о том, как в острой борьбе ему удалось достигнуть победы на путях общественно-политической деятельности.

Еще в двадцатых годах Манфред фон Браухич, отпрыск немецкого аристократического рода, ушел в автогонщики и достиг в области гоночного спорта немалых успехов. Во времена гитлеризма он был спортивной звездой в "третьей империи". На его пути были головокружительные удачи, были трудности и поражения, были так называемые большие призы на различных, в том числе международных, соревнованиях. Карьера его с полным успехом могла продолжаться и после крушения гитлеризма, в условиях Западной Германии. И как богатый аристократ, и как звезда на международном спортивном небосклоне, он мог и после второй мировой войны стать любимцем и баловнем неонацистских кругов в Федеративной Республике Германии.

Но к этому времени у Манфреда Браухича началось подлинное духовное прозрение. Он поставил точку на своей карьере гонщика в буржуазном мире и пошел на полный, на решительный, на принципиальный разрыв с этим миром. Браухичу опротивел кровавый и преступный мир капитализма, мир продажности и грязных денежных отношений. И он, чье имя было занесено, вписано в "Железную книгу германского дворянства истинно немецкого духа", нашел в себе силы порвать все связи с буржуазным обществом, разорвать в том числе и все семейные узы и обрел новую, истинную родину в стране социализма — в Германской Демократической Республике.

В ГДР Манфреда Браухича, ставшего убежденным соратником борцов за демократию, окружили вниманием и почетом. Здесь он завершил и издал книгу "Борьба за метры и секунды", здесь он занялся и дальнейшей литературной работой, к которой обнаружил отличные способности. Здесь он продолжил общественную деятельность, которой грубо помешали ему в Западной Германии Конрада Аденауэра. В 1960 году он был избран президентом Олимпийского общества ГДР, действующего под благородным девизом: "Служить миру, уважать жизнь!" Свои мемуары, автобиографию, в которой он рассказывает и о себе и прежде всего о времени, о годах и десятилетиях, Манфред Браухич также посвятил борьбе за мир. Эта книга в высшей степени поучительная, учащая ненавидеть и презирать капиталистическую действительность, зиждущуюся на насилии и войнах, учащая любить действительность социалистическую, дорожить ее принципами и достижениями.

---

"Да, ты прав, возразить нечего. Новая германская опасность, исходящая из Бонна, очень тревожит англичан. Федеративную республику открыто обвиняют в неонацизме и реваншизме. Мои соотечественники в ужасе от того, что нацисты вновь поднимают голову".

"Добро бы речь шла об одних мелких чиновниках, — ответил я. — Но дело не только в них. Вот тебе пример: когда я сидел в тюрьме, в Мюнхен из Карлсруэ приехал прокурор Вагнер — представитель федерального суда. В день проверки обоснованности моего содержания под стражей он орал на меня, словно имел дело с глухим, и несколько раз назвал меня "преступником". В прошлом этот человек — член нацистской партии и начальник отдела кадров прокуратуры города Бреслау, нынешнего Вроцлава. То есть от него всецело зависело распределение многих прокурорских должностей. Вагнер строго следил, чтобы все его ставленники "шли в ногу" и чтобы ни один из них, не дай бог, не пожалел польских патриотов или борцов Сопротивления. И именно этот самый Вагнер занимает сейчас пост прокурора в высшем конституционном суде! А ведь это совсем незначительный, почти невинный пример, если вспомнить о судьях, которые при Гитлере ежедневно выносили смертные приговоры, а сегодня вновь носят судейскую мантию. Единство Германии по рецепту этих господ мыслится как господство Бонна от Вислы до Рейна. Только так!"

Цент сильно разволновался. Он действительно не знал всего этого.

"Неужели, Манфред, дело зашло так далеко?

Мы еще долго разговаривали, и постепенно он понял, что путь в столицу ГДР оказался для меня единственно возможным.

"Но не тяжело ли тебе? — спросил Руди. — Не жалеешь ли ты иногда об этом шаге?"

"Многое было и остается для меня сложным. Но в своей борьбе я никогда не одинок. Ибо во всем мире ее ведут сотни тысяч, миллионы людей. Они поняли, что в интересах всего человечества старые порядки обязательно должны быть изменены и улучшены! Что же до твоего второго вопроса, то честно скажу тебе: да, часто мне приходилось стискивать зубы, но ни разу я не пожалел о том, что сделал. Я не мог иначе".

Чтобы спокойно продолжить разговор, мы заказала себе ужин в номер.

"Главная причина моих поступков, Руди, — это все, что я испытал и пережил во время последней войны, растормошившей мою совесть. Страшные разрушения, непередаваемые муки населения, вызванные воздушными налетами англичан и американцев, переполнили меня ненавистью к тем, кто развязал эту безумную войну. И еще тогда я поклялся: всякий, кто будет прямо или косвенно содействовать подготовке новой войны, — мой смертельный враг! Другим важным обстоятельством была моя деятельность в промышленности, благодаря которой я получил широкое представление об образе жизни главных виновников войны. Чем больше проливалось крови, тем больше они загребали денег. Посмотрел бы ты, как они жили! Словно какие-то паши, или магараджи! А меня от этого тошнило, и я решил раз и навсегда: "Никогда больше ты не станешь помогать им, как бы ничтожна пи была твоя помощь!"

"И правильно, Манфред, совершенно правильно! — с неожиданной горячностью воскликнул Руди. — Но все мы слишком косны, слишком флегматичны и поэтому поддерживаем как раз то, что сами осуждаем. Так было, так и останется".

"Вот на это-то и рассчитывают все, кто по сей день оглупляет население Западной Германии. Они играют на трусости и слабости так называемых "маленьких людей" и, пугая их страшными сказками, снова натравливают на инакомыслящих, прибегая к испытанным методам",

"Английское правительство тоже страсть как не любит, когда его подданные становятся разумными и начинают критиковать государственную политику. Здесь, в ГДР, это, видимо, не так. Здесь, как мне кажется, пытаются воспитывать мыслящих граждан", — сказал Цент.

"Да, и поэтому правители ФРГ относятся с такой ненавистью к новой германской республике, — ответил я. — Развитие человека в ГДР показывает, что этот общенародный духовный процесс знаменует собой начало конца господства германских милитаристов".

"Просто удивительно! Ты, выходец из клана первостатейных милитаристов с многовековыми военными традициями, стал непримиримым противником своей же собственной касты", — сказал Руди и поднял бокал.

"А по-моему, ничего удивительного в этом нет: именно точное знание желаний и целей этой касты помогло мне больше, чем все остальное, увидеть, как легкомысленно она размахивает факелом войны. И в интересах всех живых я обязан сделать все, на что способен, чтобы эта порода лишилась какой бы то ни было власти".

Мы еще долго говорили, и, разумеется, не только о таких серьезных вещах. Цент интересовался подробностями моей жизни в Южной Америке, особенно причинами моего возвращения оттуда.

Прощаясь, Руди сказал:

"Скоро я к тебе снова приеду. Из чистого любопытства. Мне очень интересно, что с тобой будет дальше".

Однако встретиться с ним мне пришлось только через семь долгих лет, в начале сентября 1962 года. В эти дни я находился в Лейпциге, куда приехал по случаю традиционной осенней ярмарки. И вот в отеле "Астория" я неожиданно столкнулся с моим заметно постаревшим и располневшим приятелем Руди Центом. Весь его облик, манера держаться и говорить сразу выдавали в нем богатого бизнесмена, уже ставшего рабом своих денег.

"Я только второй раз у вас в Лейпциге, — сказал он мне. — Торговля с Востоком нужна нам как воздух, а Лейпциг — это ворота, через которые открываются широчайшие перспективы на будущее".

При этом он по старой привычке потирал руки и улыбался. Я понял, что он абсолютно удовлетворен заключенными здесь сделками. Расставаясь со мной в холле отеля, он дружески похлопал меня по плечу и заметил: "В общем, дорогой старик, что бы там ни говорить, а поступил ты очень правильно, очень здорово! И сидишь ты на верном коньке. Солнце действительно всходит на Востоке!" И, почему-то перейдя на шепот, склонившись ко мне, добавил: "Мы, англичане... уже усвоили это!"

... Небольшой отель "Нева", откуда до границы сектора было не больше четырехсот метров, привлекал многих иностранцев, приезжавших в столицу ГДР. В ресторане часто можно было увидеть завсегдатаев из Западного Берлина.

Как-то я познакомился с одной голландской супружеской парой, которая в свою очередь представила мне какого-то "бывшего автогонщика". Должен сказать, что моя горестная эпопея в Западной Германии научила меня быть постоянно начеку, видеть и слышать все, не привлекая к себе внимания. Я сразу же заметил, что представленный мне господин, говоривший на ломаном немецком языке и, между прочим, никогда не встречавшийся мне на гонках, очень подробно осведомлен о прошлом и настоящем международного автоспорта. Из его слов явствовало — и это особенно удивило меня, — что он лично знал многих знаменитых асов-водителей. С особенным удовольствием он говорил о прошлом, расписывая его в самых радужных тонах. Вскоре за нашим столиком царила непринужденная и приятная атмосфера. Было уже довольно поздно, когда он вдруг предложил поехать в какой-нибудь другой бар, вначале не намекая, что имеет в виду Западный Берлин. Но потом он заявил: "Знаете что, такого избалованного знатока, как вы, можно удовлетворить только на Курфюрстендамм! После каждой новой рюмки водки он становился все более настойчивым. А когда этот человек предложил спрятать меня в машине при переезде в западный сектор, я понял, что он отлично осведомлен обо всем. Тут в разговор весьма деликатно включились супруги, намекнув, что при пограничном контроле их голландские паспорта гарантируют и мне полную неприкосновенность.

Сперва полуавантюрный характер такого маленького приключения показался мне заманчивым. Однако я уже не был настолько легкомыслен, чтобы пойти па глупость, и решил отказаться от этой "веселой эскапады". Убедившись в моем непреклонном нежелании ехать, мои соседи по столику не могли скрыть своего огромного разочарования. Впрочем, они сдались не сразу и еще несколько раз, приводя все новые и новые аргументы, пытались все-таки уговорить меня "заскочить" в Западный Берлин. Но все их усилия оказались напрасными!

Однажды, пообедав в полном одиночестве, я потягивал мокко. Вдруг к моему столику, одетый в штатское, подошел Джеймс Льюин. Он приветствовал меня с такой душевностью, точно в последний раз мы расстались с ним как закадычные друзья. Усевшись около меня, он сказал: "Уже несколько раз я безуспешно пытался связаться с тобой. Наконец в Кемпфенхаузене твоя милая жена подсказала мне, где тебя можно отыскать в твоем "восточном изгнании". Наш брат журналист должен быть вдобавок ко всему еще и хорошей ищейкой!"

"Значит, ты был у Гизелы! Представляю, как она обрадовалась тебе. А как она?"

"Видишь ли, — нетвердо проговорил он, — твоя Гизела не в лучшей форме. По ее просьбе я должен серьезно потолковать с тобой".

"Уж не собираешься ли ты взять у меня интервью для мюнхенской "Зюддойче цайтунг?" — не без иронии спросил я.