Виктор Гюго - Том 14. Критические статьи, очерки, письма

• Название: Том 14. Критические статьи, очерки, письма
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Критика

В четырнадцатый том Собрания сочинений вошли критические статьи, очерки и письма Виктора Гюго, написанные им в различные годы его творчества.

---

Вы ведь знаете, как я люблю вас, Альфред. Будем же вместе приветствовать этот наступающий год, который прибавит лет нашей дружбе, не состарив наших сердец. Пришлите мне каких-нибудь стихов, подсказанных вам вашей музой, и постарайтесь поскорее вернуться к нам, чтобы писать их здесь, даже если вы рискуете при этом утратить вдохновение, как это случилось со мной.

Впрочем, вам эта опасность и не грозит: ведь талант ваш способен победить все — даже скуку, даже отвращение. А что касается меня, то стоит мне только столкнуться с несправедливостью и корыстью, и я тотчас же чувствую себя побежденным. Мелкие уколы убивают меня. Подобно Ахиллу, — простите мне самоуверенность этого сравнения, — я уязвим в пяте.

В.

Сент-Беву

Тюдней-Лодж, возле Оксфорда, Англия

Париж, 17 сентября 1828

Оба ваших письма доставили мне живейшую радость, дорогой мой друг. Признаюсь, у меня уже сложилась приятная привычка часто видеться с вами, обмениваться с вами мыслями, а порой забываться под гармонию ваших стихов, — поэтому после вашего отъезда в моей жизни образовалась большая пустота. Улица Нотр-Дам-де-Шан теперь почти обезлюдела для меня. И вот пришли два ваших славных, милых письма и принесли нам частичку вашей высокой и живой беседы, частичку поэзии вашего сердца и ума.

Не могу передать, с каким жадным любопытством следовал я за вами в вашем путешествии; каждая подробность в ваших письмах была для меня драгоценна, и я как будто воочию видел барельефы и блестящие витражи готических окон во всех тех прекрасных церквах, которые вы посетили. Какой вы счастливец!

В то время как у вас одно впечатление сменяется другим, мы проводим здесь дни, похожие один на другой. Вы ведь знаете наш образ жизни, в нем изменилось разве только то, что вот уже несколько дней, как мы лишены захода солнца. Оно садится теперь в то время, как мы обедаем, и это очень меня огорчает. Вот первый ущерб, нанесенный мне зимой.

Я очень хотел бы сообщить вам здешние новости, но вы ведь знаете, в каком уединении я живу. Я знаю, что недавно было первое представление «Ольги» Ансело и что «Глобус» неплохо отозвался о пьесе. В том же «Глобусе» была преглупая статья г-на С… Р… о вашей прекрасной книге. Зато в «Provincial» о вас писали довольно приятные вещи, которые я приберегу к вашему возвращению.

Мы много вспоминаем вас в кругу друзей. У вас, наверно, не раз горели уши. Ни одного стиха не было произнесено в моей келье без того, чтобы не пожалеть о ваших. Надеюсь, что вы немало привезете их из Англии и вознаградите нас за долгий пост. Вчера я сообщил вашей матушке о том, что вы скоро приедете. Она просит передать вам, что чувствует себя хорошо и горячо желает поскорее обнять вас, — но уж, наверное, не горячее, чем все мы, хоть она и ваша мать.

До скорого свидания, дорогой друг, возвращайтесь к нам поскорее. Советую вам посетить Кентерберийский собор. Он, несомненно, и поразит вас и приведет в восторг. То, что вы пишете о реставрациях в Вестминстере, очень огорчает и меня. У англичан есть мания смешивать готику с fashionable. [224]

До скорой встречи. Мы все нежно вас обнимаем.

Виктор.

Сент-Беву

28 сентября 1828, воскресенье, полночь

Вернувшись домой, я нашел у себя на столе вашу драгоценную тетрадь, дорогой друг. И вот, едва окончив ее, я уже пишу вам, — вовсе не для того, чтобы рассказать о том впечатлении, которое произвело на меня это чтение (словами этого не передать), а чтобы хотя бы в слабой степени выразить то волнение, которое вызвали во мне ваши проникновенные и прекрасные стихи, ваша мужественная, простая и печальная проза, ваш Жозеф Делорм, который и есть вы сами. Эта короткая и суровая повесть молодой души, это анатомическое вскрытие, так искусно обнажающее ее, поистине великолепны; я едва не заплакал. Какой прекрасной книгой обогатили вы искусство!

Постараюсь повидать вас завтра.

Ваш брат Виктор.

Шарлю Нодье

2 ноября 1829

И вы, Шарль!

Я бы дорого дал, чтобы не читать вчерашний номер «Quotidien». Ибо одно из самых сильных потрясений в жизни — то, которое вырывает из сердца старую и глубокую дружбу.

Я уже давно утратил привычку встречать вашу поддержку в своей работе. И я не жаловался. Зачем вам продолжать компрометировать себя откровенной дружбой с человеком, который лишь переносит на своих друзей заразу ненависти, клеветы и преследования? Я видел, что вы отстранились от борьбы, и, любя вас бескорыстно, считал, что это хорошо.

Затем я увидел, как от молчания и равнодушия ко мне вы постепенно перешли к одобрению, поддержке и восхвалению моих врагов, даже самых рьяных, самых низких и озлобленных. Но и в этом еще не было ничего непонятного; ведь в конце концов борьба с ними — мое личное дело, а мои враги могут быть людьми умными, талантливыми и гениальными. Это вполне понятно, думал я, и мне ни разу не приходило в голову пожаловаться на вас. Я любил вас не меньше после этого, и (верьте мне, Шарль) любил вас от всего сердца.

Я никак не предвидел, — вот почему я был так спокоен, — что это был единственный и, быть может, неизбежный для вас переход к войне против меня. Итак, значит, и вы тоже. Вчерашний выпад прозвучал глухо, неясно, двусмысленно, я согласен, но тем не менее он ударил меня прямо в сердце; тем не менее он словно электрическим током пронзил сердца более двадцати человек, которые пришли погоревать об этом вместе со мной.

И какую вы для этого выбрали минуту? Ту самую, когда мои враги, более многочисленные и кровожадные, чем когда бы то ни было, обступают меня со всех сторон, когда они все время неустанно плетут вокруг меня сети клеветы и ненависти, ту минуту, когда я стою один между двумя одинаково разъяренными врагами: правительством, которое меня преследует, и тем тайным заговором, который охватил почти все газеты. Ах, Шарль! В такую минуту я имел право рассчитывать хотя бы на ваше молчание.

Или, может быть, я вас чем-нибудь обидел? Почему же вы мне ничего не сказали?

Не думайте, что я возражаю против вашей критики. Она справедлива, сдержанна и правильна. «Восточным мотивам» чрезвычайно далеко до Байрона! Но, Шарль, разве мало было врагов, чтобы сказать мне это в такую минуту?

Вы, вероятно, удивитесь, вы найдете, что я слишком обидчив. Что же делать? Такая дружба, как моя к вам, откровенна, искренна и глубока, ее не вырвешь из сердца без боли и рыданий. Кроме того, таким уж я родился. Я не обращаю внимания на удар ножа, если это нож врага, но чувствую булавочный укол друга.

И все же не сержусь, разорвите мое письмо и не думайте больше о нем. То, что вы хотели разбить, теперь разбито; я всегда буду горевать об этом, но кому какое дело! Если кто-нибудь заговорит со мной, я буду снова защищать вас, как защищал вчера. Но, верьте мне, все это очень печально для меня, и для вас тоже, Шарль, ибо за всю вашу жизнь вы не теряли более верного, любящего и бесконечно преданного друга.

Виктор.

Его превосходительству министру внутренним дел

Милостивый государь!

В числе сокращений, сделанных цензурой в моей драме «Эрнани», есть четыре, против которых я не могу не протестовать.

Эти сокращения представляются мне тем менее объяснимыми, что их не могут оправдать никакие политические соображения.

Если бы они представлялись мне незначительными, я охотно согласился бы с ними, хотя бы из одного только стремления к покою. Но хотя, казалось бы, сокращения эти касаются лишь отдельных слов, они затрагивают самую сущность произведения, лишая всякого смысла две главных сцены. Мне было бы нетрудно доказать это лично вам, милостивый государь, или тому лицу, которое вы соблаговолите назначить для беседы со мной, ибо я не могу поверить, чтобы эти сокращения были окончательными и их нельзя было бы обжаловать.

Имею честь оставаться с совершенным к вам уважением, милостивейший государь, вашим преданным и покорным слугой.

В. Гюго.

Париж, 6 ноября 1829

Его превосходительству министру внутренних дел

5 января 1830

Я, нижеподписавшийся, имею честь изложить его превосходительству министру внутренних дел следующие обстоятельства:

Когда в июле прошлого года Французская Комедия пожелала поставить первую мою драму, предназначенную для театра, — «Марион Делорм», я просил г-на де Мартиньяка, занимавшего тогда пост министра, освободить мою драму от рассмотрения ее цензурным комитетом и взять на себя труд быть ее единственным цензором — любезность, которую г-н министр уже оказывал некоторым драматическим авторам. Вот как я объяснил ему тогда и устно и письменно тот ущерб, который он нанес бы мне в том случае, если бы отдал мою пьесу в цензуру: «Все нынешние драматические цензоры прежде принадлежали к кругу литераторов противоположного нам направления, что, впрочем, только делает честь тому лагерю свободного искусства, к которому я имею честь принадлежать. (Заявляя это, я отнюдь не стремлюсь возложить на всю старую школу вину некоторых ее членов, — это лишь факт, который я отмечаю мимоходом.)