Виктор Гюго - Том 14. Критические статьи, очерки, письма

• Название: Том 14. Критические статьи, очерки, письма
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Критика

В четырнадцатый том Собрания сочинений вошли критические статьи, очерки и письма Виктора Гюго, написанные им в различные годы его творчества.

---

Так пусть же они к тебе вернутся.

Народ! Создатель, бог отдает их тебе.

КНИГА ШЕСТАЯ Прекрасное на службе у истинного

I

О умы! Служите людям! Приносите пользу! Не изображайте белоручек, когда нужно созидать и делать добро. Искусство для искусства может быть прекрасно, но искусство для прогресса еще прекраснее… Грезить о грезе — это хорошо; грезить о светлом будущем человечества — еще лучше. Ах, вам нужны мечты? Ну что ж, мечтайте о том, чтобы человек стал совершеннее. Вам нужны грезы? Вот они: идеальное. Пророк ищет уединения, а не одиночества. Он разбирает и разматывает нити, которыми человечество опутало его душу; он не разрывает их. Он уходит в пустыню, чтобы думать; о чем? О множестве людском. Не к лесам обращается он, а к городам. Не на травы, клонимые ветром, смотрит он, а на человека; не на львов рычит он, а на тиранов. Горе тебе, Ахав! Горе тебе, Осия! Горе вам, цари! Горе вам, фараоны! — вот крик великого отшельника. А потом он плачет.

О чем? О вечном плене Вавилонском, от которого когда-то страдал Израиль, а в наши дни страдают Польша, Румыния, Венгрия, Венеция. Он бодрствует, этот добрый и сумрачный мыслитель, он ждет, он подстерегает, он ловит каждый звук, он смотрит, чутким ухом прислушивается он к тишине, вперяя взор во тьму, готовый каждую минуту броситься на злодеев. Попробуйте поговорите с ним об искусстве для искусства, с этим отшельником, преданным идеалу. У него есть своя цель, он идет к ней, и цель его — совершенствование. Он посвящает ей себя.

Он не принадлежит себе, он принадлежит своему призванию. Он взял на себя огромную заботу — привести в движение род человеческий. Гений создан не для гения, он создан для человека. Гений на земле — это бог, отдающий себя человечеству. Каждый раз, как появляется великое произведение искусства, это бог дарит людям частицу себя. Великое произведение — это разновидность чуда. Отсюда происходит вера в божественного человека, свойственная всем религиям и всем народам. Ошибаются те, кто думает, что мы отрицаем божественность мессий.

При современном состоянии развития социального вопроса все должно стать общим делом. Единичные усилия сходят на нет, идеальное и реальное действуют заодно. Искусство должно помогать науке. Эти два колеса прогресса должны вращаться одновременно.

О поколение новых талантов, благородная плеяда писателей и поэтов, легион молодых, живое будущее моей родины! Ваши отцы любят и приветствуют вас. Смелее! Отдадим себя безраздельно. Отдадим себя добру, истине, справедливости. Это прекрасно.

Некоторые рьяные поклонники чистого искусства, движимые целью, не лишенной, впрочем, достоинства и благородства, отвергают эту формулу — «искусство для прогресса», отвергают «прекрасное-полезное», боясь, как бы полезное не обезобразило прекрасного. Они дрожат при одной мысли, что нежные руки музы могут огрубеть, как у служанки. По их мнению, слишком близкое соприкосновение с реальным может привести к искажению идеала. Они боятся, как бы божественное не опустилось до человеческого. О, как они ошибаются!

Полезное отнюдь не ставит пределов божественному, оно поднимает его. От соприкосновения божественного с человеческим неожиданно рождаются великие произведения. Если рассмотреть полезное, с одной стороны, само по себе, а с другой — как элемент, способный сочетаться с божественным, то мы обнаружим несколько родов полезного; есть полезное, исполненное нежности, и полезное, исполненное возмущения. Нежное, оно утоляет жажду несчастных и создает социальную эпопею; возмущенное, оно бичует злых и создает божественную сатиру. Моисей передает Иисусу жезл, которым он высек воду из скалы, и этот же самый царственный жезл изгоняет торгующих из храма.

Как! Искусство придет в упадок оттого, что оно станет шире? Нет. Оказав одной услугой больше, оно будет еще прекрасней.

Но мы слышим возмущенные крики. Пытаться излечивать язвы общества, вносить поправки в кодекс, обличать закон во имя права, произносить такие отвратительные слова, как «тюрьма», «надсмотрщик», «каторжник», «проститутка», контролировать регистрационные книги полиции, ограничивать число освобожденных от налогов, исследовать заработную плату и безработицу, пробовать черный хлеб бедняков, искать работу работнице, ставить бездельников с лорнеткой на одну доску с лентяями в лохмотьях, ломать перегородку невежества, открывать школы, учить читать маленьких детей, обрушиваться на постыдное, на подлость, на ошибки, на пороки, на преступление, на несознательность, проповедовать многотиражные издания букварей, провозглашать, что солнце светит для всех, добиваться улучшения пищи для умов и сердец, кормить и поить, требовать разрешения проблем и обуви для разутых — до всего этого нет дела небесной лазури. А искусство — это небесная лазурь.

Да, искусство — это лазурь; но с высоты этой лазури надают лучи, от которых зреет рожь, желтеет кукуруза, округляется яблоко, золотится апельсин, наливается сладкий виноград. Повторяю: одной услугой больше — и прекрасное становится еще прекраснее. Да и как может оно унизиться? От того, что небо помогает зреть свекле, поливает картофель, взращивает люцерну, клевер и траву, сотрудничает с землепашцем, виноградарем и огородником, у него не пропадает ни одной звезды. О! Безграничность не презирает полезное, — а разве оно теряет что-нибудь от этого? Разве молнии, зажигаемые в тучах широким животворным потоком, который мы называем магнитным или электрическим, становятся менее ослепительными оттого, что он соглашается указывать путь судну и неизменно обращает к северу маленькую стрелку, вверенную ему, этому бескрайнему водителю? Разве заря становится беднее, разве у нее меньше пурпура и изумрудов, разве она уже не так чарует, не так величава и ослепительна оттого, что она заботливо прячет на дно цветка ту каплю росы, которой пчела утолит свою жажду?

Нам возражают: служить социальной поэзии, поэзии гуманной, поэзии для народа, ворчать на зло, защищая добро, громко говорить о гневе народном, оскорблять деспотов, приводить в отчаяние негодяев, освобождать бесправного человека, толкать вперед души и отталкивать тьму назад, помнить, что есть воры и тираны, чистить тюремные камеры, опорожнять лохани с общественными нечистотами — чтобы Полигимния, засучив рукава, занималась этой грязной работой? Фу! Как можно! — А почему бы и нет?

Гомер был географом и историком своего времени, Моисей — законодателем, Ювенал — судьей, Данте — теологом, Шекспир — моралистом, Вольтер — философом. Никакая область в мире размышлений или фактов не закрыта для духа. Вот горизонт, а вот крылья, — он может парить.

Есть божественные создания, для которых парить — значит приносить пользу. В пустыне ни капли воды, путников мучит жажда; с трудом тащится вереница несчастных, изнемогающих паломников; вдруг на горизонте, над грядою песчаных холмов, появляется парящий орел, и весь караван восклицает: «Там источник!»

Что думает Эсхил об искусстве для искусства? Несомненно, если был когда-либо настоящий поэт, то это Эсхил. Слушайте его ответ. Он находится в «Лягушках» Аристофана, стих 1039. Эсхил говорит: «С начала времен каждый знаменитый поэт всегда служил людям. Орфей внушал отвращение к убийству, Музей разгадывал пророчества оракулов и учил медицине, Гезиод — земледелию, божественный Гомер — героизму. А я, после Гомера, воспеваю Патрокла с львиным сердцем, чтобы каждый гражданин стремился походить на великих людей».

Подобно тому как все море — сплошная соль, вся библия — сплошная поэзия. Временами эта поэзия говорит о политике. Откройте первую Книгу царств, главу VIII. Иудейский народ просит себе царя. «И сказал господь Самуилу: «Они хотят царя, они отвергают меня, чтобы я не властвовал над ними. Пусть делают что хотят, но ты не соглашайся и объясни им, как с ними будут обращаться цари». И пересказал Самуил все слова господа народу, просящему у него царя. И сказал: «Вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмет и приставит их к колесницам своим; и возьмет дочерей ваших и сделает их служанками, и поля ваши и виноградные и масличные сады ваши возьмет и отдаст слугам своим, и от посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмет десятую часть и отдаст евнухам своим; и рабов ваших и ослов ваших возьмет и употребит на свои дела; и восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе, и не будет господь отвечать вам тогда, и вы будете рабами». Самуил, как мы видим, отрицает божественное право; Книга второзакония разрушает алтарь, ложный алтарь конечно, но ведь алтарь соседей всегда бывает ложным! «Вы разрушите алтарь ложных богов. Вы будете искать бога там, где он обитает». Это почти пантеизм. Разве эта книга менее великолепна и менее совершенна из-за того, что она печется о людских делах, что она порой склоняется к демократизму, а порой к иконоборству? Если поэзии нет в библии, то где же она?