Виктор Гюго - Том 14. Критические статьи, очерки, письма

• Название: Том 14. Критические статьи, очерки, письма
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Критика

В четырнадцатый том Собрания сочинений вошли критические статьи, очерки и письма Виктора Гюго, написанные им в различные годы его творчества.

---

Мы живем в дни, когда ораторы хвалят благородство белых медведей и сострадание пантер. Амнистия, милосердие, великодушие; открывается блаженная эра; властители отечески относятся к народам; посмотрите, как много уже сделано; не думайте, что они не идут в ногу с веком; августейшие объятия широко раскрыты, присоединяйтесь к империи; в Московии хорошо: посмотрите, как счастливы крепостные; скоро потекут молочные реки; благосостояние, свобода; ваши монархи, так же как вы, плачут над тем, что было в прошлом; это отменные правители, идите, ничего не бойтесь, — цып! цып! цып! Что до нас, то мы, признаться, из тех, кто нисколько не доверяет слезной железе крокодилов.

Социальная несправедливость, царящая всюду, налагает на совесть мыслителя, философа или поэта суровые обязанности. Продажности надо противопоставить неподкупность. Более чем когда-либо необходимо показать человеку идеальное — зеркало, в котором отражается лицо бога.

V

И в литературе и в философии существуют своеобразные неудачники и одновременно счастливчики, своего рода Гераклиты, замаскированные под Демокритов; часто это люди великого ума, как, например, Вольтер. Ирония, сохраняющая в то же время серьезность, порой бывает трагична.

Под давлением властей и предрассудков своего времени эти люди произносят двусмысленные речи. Один из самых проникновенных умов среди нас — это Бэйль (Bayle), роттердамец, могучий мыслитель. (Не нужно писать его фамилию — Beyle.) Когда Бэйль хладнокровно изрекает такую максиму: «Лучше ослабить очарование какой-нибудь мысли, чем рассердить тирана», я улыбаюсь, потому что знаю человека, который говорит это: я думаю о нем, преследуемом, почти осужденном, и ясно чувствую, что он поддался искушению утверждать это единственно для того, чтобы возбудить во мне непреодолимое желание спорить. Но когда говорит поэт, поэт совершенно свободный, богатый, счастливый, признанный и даже как бы пользующийся правом неприкосновенности, от него ожидаешь поучения ясного, открытого, здравого; невозможно поверить, чтобы у этого человека было что-то похожее на отсутствие совести; и нельзя без краски стыда читать следующее: «Пусть в мирное время на земле каждый занимается своими делами. Побежденным на войне приходится приспосабливаться к неприятельским войскам…» «Каждого энтузиаста к тридцати годам надо распинать на кресте. Если он узнает жизнь, из одураченного он станет мошенником». «Святая свобода печати, — какую пользу, какую прибыль, какое преимущество она вам дает? Налицо только одно ее последствие: глубокое презрение к общественному мнению». «Есть люди, страдающие манией фрондирования против всего великого; они как раз и ополчились на Священный союз; а ведь невозможно представить себе ничего более величественного и более спасительного для человечества…» Под этими словами, унижающими того, кто написал их, стоит имя Гете. Когда Гете писал это, ему было шестьдесят лет. Равнодушие к добру и злу бросается в голову: можно опьянеть от него, и вот к чему оно приводит. Печальный урок. Грустное зрелище. Здесь умный человек превратился в илота.

Цитата может стать позорным столбом. Пригвождая к нему у большой дороги эти мрачные фразы, мы исполняем свой долг. Написал их Гете. Надо помнить об этом, и пусть никто из поэтов не повторяет его ошибки.

Загореться страстью к добру, к истине, к справедливости, страдать вместе со страждущими, ощущать душой все удары, наносимые всеми палачами по человеческой плоти, чувствовать, как тебя бичуют вместе с Христом и избивают палкой вместе с негром; закалиться и жаловаться; подобно титану, подниматься на эту суровую вершину, где братаются мечи Петра и Цезаря, gladium gladio copulemus, [158] взгромоздить при этом восхождении Оссу идеального на Пелион реального; широко наделить всех надеждой, воспользоваться всеобъемлющей широтой своей книги, чтобы повсюду одновременно нести утешение, толкать всех вместе к будущему — мужчин, женщин, детей белых, черных, народы, палачей, тиранов, жертвы, обманщиков, невежд, пролетариев, крепостных, рабов, господ, одних — к пропасти, других — к освобождению; идти, будить, торопить, шагать, бежать, думать, хотеть, — в добрый час, вот это хорошо! Из-за этого стоит быть поэтом. Берегитесь, вы теряете спокойствие. Конечно, но я обретаю гнев. Дуй навстречу моим крыльям, ураган!

Было в последние годы время, когда поэтам рекомендовали бесстрастие как необходимое условие божественности. Быть равнодушным — это называлось быть олимпийцем. Где видели вы что-либо подобное? Вот уж Олимп, совсем на себя не похожий. Почитайте Гомера. Все олимпийцы — сплошная страсть. Их божественность — это безмерно увеличенная человечность. Они беспрерывно воюют. У одного лук, у другого копье, у третьего меч, у того дубина, у этого молния. Есть и такой, который заставляет леопардов возить себя. Одна богиня — мудрость — отрубила голову ночи, на которой клубком свились змеи, и прибила ее к своему щиту. Вот каков покой у олимпийцев. Их гнев раскатывается громом от начала до конца «Илиады» и «Одиссеи».

Этот гнев хорош, когда он справедлив. Поэт, охваченный таким гневом, и есть истинный олимпиец. Такой гнев был у Ювенала, Данте, Агриппы д'Обинье и Мильтона. У Мольера тоже. Душа Альцеста во все стороны мечет молнии «мужественной ненависти». И эту ненависть к злу имел в виду Христос, когда он сказал: «Я принес вам войну».

Я восхищаюсь возмущением Стесихора, не желавшего допустить союз Греции с тираном Фаларисом и своей лирой наносившего удары бронзовому быку.

Людовик XIV считал Расина достойным ночевать в его спальне, когда он, король, бывал болен; таким образом он превращал поэта в помощника своего аптекаря, оказывая тем самым великое покровительство литературе; но он и не требовал большего от литераторов, и ему казалось, что горизонт его алькова для них достаточно широк. Однажды Расин, которого немного подтолкнула на это г-жа де Ментенон, решил выйти из спальни короля и посмотреть на убогое жилище народа. В результате он составил записку о народных бедствиях. Людовик XIV сокрушил Расина убийственным взглядом. Плохо тем поэтам, которые состоят при дворе и должны исполнять прихоти королевских любовниц. Расин по наущению г-жи де Ментенон рискнул было упрекнуть короля; его прогоняют от двора; он не выносит этого и умирает; Вольтер, подстрекаемый г-жой де Помпадур, отваживается написать мадригал, кажется даже и не очень удачный, — его изгоняют из Франции, но он от этого не умирает. Людовик XV, читая мадригал («пусть каждый останется при своих победах»), воскликнул: «Как глуп этот Вольтер!»

Несколько лет тому назад «одно очень авторитетное перо», если выражаться на академическом и официальном жаргоне, написало следующее: «Самая большая услуга, которую могут оказать нам поэты, это быть ни к чему не пригодными. Ничего другого мы от них и не требуем». Заметьте широту и размах этого слова — «поэты»: ведь это значит Лин, Музей, Орфей, Гомер, Иов, Гезиод, Моисей, Даниил, Амос, Иезекииль, Исайя, Иеремия, Эзоп, Давид, Соломон, Эсхил, Софокл, Еврипид, Пиндар, Архилох, Тиртей, Стесихор, Менандр, Платон, Асклепиад, Пифагор, Анакреон, Феокрит, Лукреций, Плавт, Теренций, Вергилий, Гораций, Катулл, Ювенал, Апулей, Лукан, Персий, Тибулл, Сенека, Петрарка, Оссиан, Саади, Фердоуси, Данте, Сервантес, Кальдерон, Лопе де Вега, Чосер, Шекспир, Камоэнс, Маро, Ронсар, Ренье, Агриппа д'Обинье, Малерб, Сегре, Ракан, Мильтон, Пьер Корнель, Мольер, Расин, Буало, Лафонтен, Фонтенель, Реньяр, Лесаж, Свифт, Вольтер, Дидро, Бомарше, Седэн, Жан-Жак Руссо, Андре Шенье, Клопшток, Лессинг, Виланд, Шиллер, Гете, Гофман, Альфьери, Шатобриан, Байрон, Шелли, Вордсворт, Бернс, Вальтер Скотт, Бальзак, Мюссе, Беранже, Пеллико, Виньи, Дюма, Жорж Санд, Ламартин, которых оракул признает ни к чему не годными и лучшим качеством которых он считает бесполезность. Эту, по-видимому «удачную», фразу повторяли очень часто. Повторяем ее и мы. Когда апломб какого-нибудь идиота принимает такие размеры, его стоит отметить. Нас уверяют, что писатель, высказавший этот афоризм, принадлежит теперь к важным особам. Возможно. Важность не укорачивает уши.

В день битвы при Акциуме Октавиан Август встретил утром осла, которого погонщик называл Триумф; этого Триумфа, обладавшего способностью реветь, он счел хорошим предзнаменованием. Октавиан Август выиграл битву, вспомнил о Триумфе, велел отлить ему памятник из бронзы и поставил его в Капитолии. Получился капитолийский осел, но все-таки это был осел.

Понятно, когда цари говорят поэту: «Будь бесполезен», но невозможно, чтобы так говорили народы. Поэты существуют для народа. «Pro populo poeta», [159] — писал Агриппа д'Обинье. «Всё для всех», — кричал святой Павел. Что такое умный, сильный духом? Это кормилец душ. Поэт несет одновременно и угрозы и надежды. Тревога, которую он внушает угнетателям, успокаивает и утешает угнетенных. Слава поэту, если он кладет жесткую подушку на пурпурное ложе палачей. Часто благодаря ему тиран просыпается, говоря: «Я плохо спал». Все рабы, все удрученные, все горестные, все обманутые, все отчаявшиеся, все голодные и все жаждущие имеют право на поэта; у него есть кредитор, это — все человечество.