Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

• Название: Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)
• Автор: Уильям Теккерей
• Жанр: Классическая проза

В настоящий том входит первая книга романа У.Теккерея "Ньюкомы". Это, несомненно, один из самых значительных английских романов XIX века. В нем с поистине эпическим размахом воссоздана картина жизни Англии того времени и ставится ряд интересных проблем: отношения отцов и детей, положение искусства в буржуазном обществе и др. Перевод с английского Р.Померанцевой, комментарии Г.Шеймана.

---

Так или иначе, если б даже мосье Д'Иври и вправду скончался, пришлось бы вспомнить, что он был уже в преклонных годах и, по крайней мере, в течение шестидесяти лет считался заядлым жуиром. В бытность свою принцем де Монконтур, еще при жизни отца, в предреволюционные годы, а также в изгнании и даже после реставрации его светлость выказывал невероятное жизнелюбие. Он знал хорошие и дурные времена, изведал крайнюю бедность, почет и блеск, был искушен в делах любви и чести, а умереть от той или другой причины все ведь когда-то должны. Баденская история, после которой герцог увез супругу в Шампань, совсем доконала старика; свою маленькую дочь он поместил в какую-то монастырскую школу в Париже, поручив ее особому попечению мадам де Флорак, — с нею, как и со всем этим семейством, глава рода незадолго перед тем окончательно помирился. Теперь его светлость частенько захаживал к мадам де Флорак и со стариковской болтливостью изливал перед ней свои горести и печали.

— Эта маленькая герцогиня — сущая Медея, чудовище, femme d'Egene Se [198], - говорил виконт де Флорак.

Бедный старый герцог плачет… ma parole d'honner [199], он плачет, и я тоже, когда он приходит отвести душу к моей бедной матушке, чье безгрешное сердце — прибежище всех печалей. Это настоящий Hotel Die [200], клянусь всем святым, в нем сыщется приют каждому обиженному и для каждого найдется ласковое слово, как у сестер милосердия. Я плачу, mon bon [201] Пенденнис, когда этот vieillard [202] рассказывает о своей жене и рвет на себе волосы у ног моей матушки.

Когда отец забрал маленькую Антуанетту от ее матери, герцогини Д'Иври, можно было ожидать, что поэтесса издаст еще несколько cris de l'ame [203], по обыкновению, публично рыдая и бия себя в иссохшую материнскую грудь, от которой отторгли ее дитя. Сама девочка, узнав, что едет в монастырскую школу, начала прыгать и смеяться. Она плакала, только прощаясь с мадам де Флорак, и когда эта добрая женщина стала убеждать ее выказать хоть каплю дочернего: чувства и написать матери, Антуанетта лишь простодушно ответила:

— Porqoi? [204] Мама только и разговаривала со мной, что при людях — то есть при дамах, конечно. Когда же приходил ее знакомый, она выталкивала меня за дверь и шлепала, — да-да, шлепала. Но я больше не плачу. Батюшка столько наплакался из-за нее, что хватит на всю семью.

Словом, герцогиня Д'Иври даже в печати не проливала слез по поводу утраты своей прелестной маленькой Антуанетты; к тому же, она была тогда поглощена другими страстями. В то время платоническими чувствами герцогини владел один юный скотовод из соседнего городка, наделенный возвышенным умом и редкостным поэтическим даром. Продав на рынке свою скотину, он заезжал к ее светлости читать Шиллера и Руссо: мадам Д'Иври развивала его душу. Его хорошенькая молодая жена страдала от этих чтений, но что она понимала в платонических связях, бедная невежественная провинциалочка! А я знаю не одну светскую даму, которая с улыбкой порхает из дома в дом, милая, чувствительная, поистине — formosa sper-ba [205], и все же под ее нарядными оборками мне порой чудится рыбий хвост, раздвоенный на конце!

Никто за весь сезон 18… года не видел таких нарядных оборок, нарядных шляпок, восхитительных гирлянд, тончайших кружев, роскошных экипажей, рослых лакеев и огромных белых бантов, какие явились нашему взору близ церкви святого Георга, что на Гановер-сквер, в один из прекрасных дней июня, пришедшего вслед за тем сентябрем, который столь многие наши знакомцы из семьи Ньюком провели в Баден-Бадене. Эти щегольские экипажи и лакеи в пудреных париках и в бантах принадлежали различным членам семейства Ньюком и их родственникам, собравшимся в храме на так называемую великосветскую свадьбу. Стоит ли перечислять всех присутствовавших здесь маркизов, герцогов, графов — родственников прелестной невесты? Разве не был опубликован этот список в "Морнинг геральд" и "Корт джернал", а также в "Ньюком сентинел" и "Индепендент", в "Плимутрок интеллидженсер" и "Шантеклер уикли газетт"? Вот они, перечисленные там, разумеется, со всеми титулами и именами: невеста — леди Клара Пуллярд, прелестная и благовоспитанная дочь графа и графини Плимутрок; ее очаровательные подружки — девицы Генриетта, Белинда и Аделаида Пул-лярд, мисс Ньюком, мисс Элис Ньюком, мисс Мод Ньюком, мисс Анна Мария Хобсон Ньюком, и прочие лица, участвовавшие в церемонии. Обряд совершал зять невесты, его высокопреподобие достопочтенный виконт Удавид, епископ Балишанонский, коему прислуживали его преподобие достопочтенный Геркулес О'Грэди, капеллан его милости, и преподобный Джон Балдерс, священник церкви святой Марии в Ньюкоме. Затем следуют имена знатных гостей, а также титулованных и именитых особ, расписавшихся в церковной книге. Далее идет описание лучших туалетов, шедевров мадам Кринолин; невестина венца с бриллиантами от господ Морра и Стортимера; кружевной фаты из настоящего шантильи — подарка вдовствующей графини Кью. А ниже сообщается о свадебном завтраке в доме сиятельных родителей невесты и описывается пирог из ресторации Гантера, украшенный с редким вкусом всякими сладкими эмблемами супружества.

Светский хроникер ни словом не обмолвился о случившемся в церкви святого Георга маленьком происшествии — оно не удостоилось внимания этого поставщика изысканных новостей. Перед началом брачной церемонии на одной из церковных скамей появилась растрепанная женщина плебейского вида, в сопровождении двух испуганных малышей, которые слезами и воплями еще увеличивали производимую их матушкой сумятицу; женщину заметили из ризницы, и после того как церковный сторож попросил ее удалиться, она вынуждена была наконец покинуть пределы храма господня при энергичном содействии двух полисменов. Икс и Игрек обменялись смешком и многозначительно кивнули друг другу, когда бедняжку вывели вон вместе с ее ревущими мальчуганами. Они отлично понимали, кто эта особа, пришедшая мешать бракосочетанию; оно так и не началось, пока миссис Делейси (как величала себя эта дама) не покинула храм Гименея. Она пробиралась между каретами с гербами на дверцах и тесными рядами лакеев, разряженных, как царь Соломон во славе своей. Джон насмешливо подмигнул Томасу, Уильям повернул свою пудреную голову и кивнул Джимсу, а тот ответил ему понимающей улыбкой, когда плачущая женщина с проклятиями и причитаниями продиралась в нарядной толпе, провожаемая адъютантами в синих мундирах. Ее несложная история, наверно, обсуждалась в тот день за обеденными столами в полуподвалах многих аристократических домов. Я слышал, что этот забавный анекдот рассказывали также в великосветских клубах. Один юнец приехал со свадебного завтрака прямо к Бэю и там с веселыми комментариями поведал о случившемся. Однако "Морнинг пост", описывая это знаменательное событие, разумеется, и словом не обмолвилась о столь незначительных лицах, как миссис Делейси и ее дети.

Все, хорошо знавшие оба благородных семейства, чей союз отмечался таким изобилием вельмож, богатых карет, лакеев, духовой музыки, пышных нарядов и белых бантов, спрашивали, как могло статься, что лорд Кью не присутствовал на свадьбе Барнса Ньюкома; а некоторые светские остряки осведомлялись, почему не Джек Белсайз был посаженым отцом леди Клары.

Что до Джека Белсайза, то он уже год не украшал своим присутствием клубы, в коих состоял членом. Рассказывали, что прошлой осенью он сорвал банк в Бад-Гомбурге; зимой вести о нем приходили из Милана, Венеции и Вены; и когда несколько месяцев спустя после женитьбы Барнса Ньюкома на леди Кларе скончался старший брат Джека и он по праву унаследовал титул и земли в Хайгете, многие сокрушались, что со свадьбой юного Барни так поспешили. А лорд Кью отсутствовал, так как все еще не вернулся из-за границы; у него была дуэль из-за карт с каким-то французом, и он едва не отдал богу душу. Одни говорили, что он обратился в римскую католическую веру; другие уверяли, будто он перекинулся к методистам. Так или иначе, Кью отказался от прежних безрассудств, бросил играть на скачках и распродал свою конюшню; он все еще был слаб и находился на попечении матери, которая, как все знали, всегда враждовала со старой графиней Кью, устроившей брак Барнса.

Ну, а что же это за принц де Монконтур с супругой почтил своим присутствием пышную свадьбу? Был один Монконтур, сын герцога Д'Иври, но он скончался в Париже еще до революции тридцатого года; кое-кто из давнишних завсегдатаев клуба Бэя, эти светские старики — майор Пенденнис, генерал Тафто и старик Пустомелл помнили герцога Д'Иври, когда он жил здесь эмигрантом и в качестве старшего сына и наследника семьи носил титул принца де Монконтур. Но Д'Иври отправился на тот свет, успев схоронить сына и оставив после себя лишь дочь от той молодой женщины, на которой он был женат и которая так его изводила. Так кто же этот нынешний Монконтур?

А это был джентльмен, уже знакомый читателю; правда, когда мы расстались с ним в Баден-Бадене, он еще не имел счастья носить столь громкий титул. В начале того года, когда состоялась свадьба Барнса Ньюкома, в Англию и в наше скромное жилище в Темпле явился джентльмен с рекомендательным письмом от нашего милого юного Клайва, который уведомлял нас, что податель сего, виконт де Флорак, — большой друг его и полковника, знавшего их семью с детства. Друг Клайва и его батюшки был, разумеется, желанным гостем в Лемб-Корте; мы предложили ему свое гостеприимство, лучшую сигару из коробки, кресло, у коего была сломана только одна ножка, обед на квартире и в клубе и угощение в Гринвиче, где блюдо снетков ma foi привело его в полный восторг, — словом, сделали, что могли в обеспечение векселя, выписанного на нас юным Клайвом. Мальчик был для нас чем-то вроде племянника: мы гордились и восторгались им, а что до полковника, то разве не любили, не почитали мы его, разве не готовы были оказать любую услугу каждому, пришедшему к нам от Томаса Ньюкома? Флорак сразу стал у нас своим человеком. Мы показали ему город и некоторые скромные столичные развлечения; ввели его в "Пристанище", завсегдатаи которого произвели на него сильное впечатление. Б перерыве между "Перебежчиком" Брента и "Garryowen" Марка Уайлдера Флорак спел по-французски: