Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

• Название: Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)
• Автор: Уильям Теккерей
• Жанр: Классическая проза

В настоящий том входит первая книга романа У.Теккерея "Ньюкомы". Это, несомненно, один из самых значительных английских романов XIX века. В нем с поистине эпическим размахом воссоздана картина жизни Англии того времени и ставится ряд интересных проблем: отношения отцов и детей, положение искусства в буржуазном обществе и др. Перевод с английского Р.Померанцевой, комментарии Г.Шеймана.

---

Клайв временами тоже участвовал в их верховых прогулках, и тогда полковник ехал сзади и любовно поглядывал на сына и племянницу, скакавших бок о бок по зеленой траве. Впрочем, как-то само собой получалось, что молодые люди редко бывали вместе. Полковник всегда был для Этель желанным спутником, и никто в доме на Парк-Лейн не встречал его с большей радостью; но если у подъезда ее ждал вместе с отцом мистер Клайв, на девушку находило какое-то смущение, она позволяла подсаживать себя в седло только дяде, а с Клайвом, особенно когда у него появились его знаменитые усы, разговаривала насмешливо, подтрунивала над оным украшением и обходилась с ним холодно и свысока. Уж не собирается ли он в армию, спрашивала она. По ее мнению, только военные носят усы; и, взглянув на дядю с лукавой нежностью, добавляла, что ей нравятся только седые усы.

Клайв решил, что она избалованная и надменная молодая аристократка. Конечно, будь он в нее влюблен, он бы пожертвовал ради нее даже этими драгоценными новорожденными усами, для коих успел приобрести в кредит у юного Мосса набор щеток в изящном несессере. Но он не был в нее влюблен; иначе он сыскал бы тысячу случаев покататься или пройтись с ней, и они бы встречались наперекор всем гласным и негласным запретам, всем попечителям и гувернанткам, наперекор маменькиной строгости и увещаниям друзей. Одно время мистер Клайв думал, что неравнодушен к кузине — самой очаровательной из всех девушек на балах, в парках и в гостиных; без конца рисовал ее портреты и расхваливал ее красоту Джей Джею, который тоже не замедлил заочно в нее влюбиться. Но в то время в театре "Друри-Лейн" танцевала мадемуазель Фуэте, и красавица эта, что греха таить, была первой страстью Клайва — он изображал ее во всех ее лучших ролях, и любовь эта длилась до конца сезона, когда объявлен был ее бенефис (билеты продаются в театре и на квартире мадемуазель Фуэте, Букингем-стрит, Стрэнд). И вот Клайв с бьющимся сердцем и пятифунтовой бумажкой в кармане отправился за билетами на бенефис гурии и узрел мадам Абсент, ее матушку, каковая объяснялась с ним по-французски в темной, пропахшей луком гостиной. И вдруг — о, ужас! Растворилась дверь в столовую, где на грязной скатерти стояли оловянные кружки вперемежку с жалкими остатками вчерашнего пиршества, и на пороге возникло немолодое костлявое существо с желтым лицом и насупленными бровями, прокричавшее гнусавым голосом: "O es-t donc, maman?" [54] Возможно ли, что эта мегера была не кто иная, как блистательная и божественная Фуэте? Воротившись к себе, Клайв изобразил ее такой, как увидел, и еще ее маменьку, мадам Абсент, а на бенефисе в креслах, заказанных Клайвом, восседал Моисеев сын, щедро украшенный бриллиантами и благоухавший табаком и одеколоном. То был юный мистер Мосс от Гэндиша, которому Ньюком отдал свой билет и который смеялся от души (он всегда смеялся шуткам Клайва), когда тот поведал ему о своем свидании с танцовщицей.

— Отвалить пять фунтов, чтобы поглядеть на эту женщину?! Да я отвел бы вас за кулисы (мистер Мосс говорил "кудисы") и показал ее вам зададом.

Водил он его туда или нет, мы не знаем. И хоть мы не имеем в виду ничего дурного, ибо многие туда ходили, да и что может быть ужасней этих набеленных, нарумяненных пожилых женщин, дрожащих у кулис, — все же мы лучше опустим занавес над этим периодом жизни Клайва Ньюкома.

Нам гораздо приятнее видеть доброе немолодое лицо полковника и рядом — нежное разрумянившееся личико его юной спутницы, когда на закате они вместе возвращаются домой; сзади едут грумы и тихо беседуют о лошадях — мужчины способны говорить о них без конца. А Этель хочет услышать про битвы, про светильники влюбленных, о которых она читала в "Лалла-Рук". Вы когда-нибудь видели, дядюшка, как они ночью плывут вниз по Гангу? Про индийских вдов. Сами вы хоть раз видели, как их сжигают? Слышали их крики своими ушами? Может быть, он расскажет ей про маменьку Клайва — как, должно быть, она любила дядю Ньюкома! Только Этель почему-то ужасно не нравится, что ее звали миссис Кейси. Он, наверно, очень любил ее, хоть и редко о ней говорит. И, конечно же, она совсем не походила на ту милую смешную старушку мисс Ханимен, что живет в Брайтоне. А кто эта дама, француженка, которую дядюшка знал давным-давно и которую Этель, по его словам, часто ему напоминает? Так вот почему он так хорошо говорит по-французски и помнит наизусть целые страницы из Расина: наверно, его научила эта француженка! А в "Обители", оказывается, ему жилось не очень-то хорошо, хоть дедушка и был добрейшей души человек; однажды дядя вывернул папу из колясочки — он вообще плохо себя вел — и в наказание был отправлен в Индию. И все-таки не мог он вести себя так уж плохо, думает Этель, глядя на него своими правдивыми глазами. Вот на прошлой неделе папенька возил дядю представляться ко двору, так он в своем поношенном сером мундире с серебряными нашивками выглядел куда внушительней сэра Брайена в его новеньком мундире помощника наместника графства.

— На будущий год, — сказала Этель, — когда меня будут представлять ко двору, сэр, вы тоже обязательно приходите. Обязательно, слышите!

— Я даже закажу для этого новый мундир, Этель, — ответил ее дядя.

Девушка рассмеялась.

— А знаете, дядюшка, когда крошка Эгберт взял в руки вашу саблю и спросил, сколько человек вы ею убили, у меня тот же вопрос вертелся на языке. А когда вы ездили ко двору, я думала, его величество возведет вас в рыцари. Но возвели не вас, а маминого аптекаря, сэра Дэнби Джилкса, этого противного маленького человечка, и мне что-то уже расхотелось, чтобы вы были сэром.

— Его-то, я надеюсь, Эгберт не спросит, сколько человек он убил, — засмеялся полковник, но тут же, решив, что слишком зло подшутил над сэром Дэнби и его собратьями, рассказал множество известных ему историй к чести и славе эскулапов. Про судового лекаря, который мужественно боролся за жизнь команды, когда на корабле, плывущем в Индию, вспыхнула лихорадка, и сам, заразившись, умер, но успел оставить указания, как ухаживать за больными. А сколько отваги выказывали врачи во время холеры в Индии; как храбро вели себя иные из них рядом с ним на поле боя: спасали раненых под ураганным огнем и лезли в самое пекло, не уступая бесстрашнейшим из солдат. Тут Этель сказала, что дядюшка вечно расхваливает чужую храбрость, а про свою не говорит ни слова.

— Уж на что противный этот сэр Томас де Бутс, — продолжала она, — хохочет во все горло, весь багровеет и отпускает дамам убийственные комплименты. Но я готова все ему простить за то, что он с похвалой отзывался о вас, дядюшка, когда прошлый год приезжал с Барнсом к нам в Ньюком на Рождество. А вас почему не было? Мы с мамой навестили вашу старую няню. Она оказалась очень милой старушкой.

Так они болтали, возвращаясь домой тихим летним вечером. Мама уехала куда-то обедать, и на столе лежали еще три приглашения на следующие дни.

— Ах, скорей бы уж будущий год! — говорила мисс Этель.

Сколько блистательных сезонов, сколько великолепных балов будет в жизни этого пылкого, исполненного надежд существа, но даже в пору наивысшего триумфа, окруженная льстецами, покорными обожателями и поверженными соперницами, она, без сомненья, не раз вспомнит тихое лето в канун своего вступления в свет и доброго старого друга, чья рука поддерживала ее, когда она была еще девочкой.

Полковник приходит на Парк-Лейн в ранние часы, когда хозяйка дома кормит полдником сидящих вкруг нее малышей. Он всегда изысканно учтив с гувернанткой мисс Куигли и непременно пьет за ее здоровье, отвешивая при сем низкий поклон. Мисс Куигли находит этот поклон необычайно изящным; вот так же, наверно, кланялся и покойный государь. Своим наблюдением она взволнованно делится с горничной леди Анны, горничная сообщает барыне, та — мисс Этель, а Этель теперь внимательно приглядывается к дяде, когда он в следующий раз чокается с мисс Куигли, и посмеявшись со всеми, рассказывает ему; с той поры стоит нашему джентльмену поднять бокал за здоровье гувернантки, как оба они заливаются краской. Эти робкие приветные сигналы вспыхивают на ее бледных щеках, стоит ей завидеть полковника, когда она гуляет со своими питомцами в Парке или в вышеупомянутом скверике близ "Элсли-Хауса. Если Этель вяжет дяде кошелек, шнурок для часов, салфеточку на спинку кресла или какую-нибудь иную полезную и милую вещицу, то большую часть работы, уж конечно, делает мисс Куигли; ее подопечные давно спят, а она все сидит одиноко в классной на самом верху затихшего дома и, отодвинув подносик с остатками невеселого ужина, рукодельничает за маленькой конторкой, где хранятся письма ее матери и другие семейные реликвии.

Конечно, на Парк-Лейн частенько устраивали всевозможные вечера, на которых полковник, без сомнения, был бы желанным гостем. И все же, если предстоит большой прием, он предпочитает уклониться.