Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

• Название: Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)
• Автор: Уильям Теккерей
• Жанр: Историческая проза

В настоящий том входит вторая книга романа У.Теккерея "Ньюкомы". Это, несомненно, один из самых значительных английских романов XIX века. В нем с поистине эпическим размахом воссоздана картина жизни Англии того времени и ставится ряд интересных проблем: отношения отцов и детей, положение искусства в буржуазном обществе и др. Перевод с английского Р.Померанцевой, комментарии Г.Шеймана.

---

Помимо художников, у него, как он сообщил нам, было в Риме еще и другое общество. Каждой зимой в этой столице собирается веселая в приятная колония англичан, разумеется, не всегда одинаково родовитая, светская и любезная. В год появления там Клайва несколько очень приятных семей проводило там зиму, расселившись вокруг площади Испании — этого пристанища всех иностранцев. Недавно, просматривая путевые записки почтенного мосье де Пельница, я нашел забавное сообщение о том, что сто двадцать лет назад этот квартал, эти улицы и дворцы (сохранившиеся почти в том же виде) были, как и нынче, местом обитания знатных иностранцев. С одним или двумя из этих господ Клайв успел свести знакомство еще на родине во время охотничьего сезона; других встречал в Лондоне в недолгий период своих светских выездов. Будучи юношей весьма подвижным, а посему изящно танцующим разные польки и прочее; располагая хорошими манерами и приятной внешностью, а также щедрым кредитом в банке принца Подокна или у другого какого-нибудь банкира, мистер Ньюком стал желанным гостем в этом римско-британском обществе и его столь же охотно принимали в благородных домах, где пьют чай и танцуют галоп, как и в дымных тавернах и захолустных квартирах, где сходились его бородатые друзья художники.

Встречаясь друг с другом изо дня в день и из вечера в вечер в картинных галереях и музеях, куда толпами стекаются туристы, а также в аллеях Пинччо и на церковных богослужениях, англичане, обитающие в Риме, поневоле сближаются между собой и даже порой начинают дружить. У них имеется своя читальня, в которой вывешиваются объявления с перечнем предстоящих на неделе экскурсий, праздников и церемоний: тогда-то открыты галереи Ватикана; назавтра — день такого-то святого; в среду — вечерня с музыкой в Сикстинской капелле; в четверг папа будет благословлять животных: коней, овец и прочую тварь; и стадо англичан несется смотреть, как освящают стадо ослов. Одним словом, древняя столица цезарей и святилище католиков, поражающее великолепием и обильное церемониями, поделено на участки и приспособлено для развлечения бриттов; и мы толпою бежим на торжественную мессу в соборе святого Петра или на пасхальную иллюминацию, точь-в-точь как, заслышав колокольчик, спешим в балаган поглядеть на бушменов или на фейерверк в Воксхолле.

В одиночку любоваться фейерверком или смотреть бушменов — скучнейшее занятие! По-моему, лишь немногие отважатся на подобную одинокую вылазку, большинство же предпочтет спокойно выкурить трубочку дома. Отсюда следует, что если Клайв ходил на все упомянутые зрелища, а он ходил, то, значит, ходил он в компании, а раз он ходил в компании и даже искал ее, то надо предполагать, что некое маленькое обстоятельство, огорчавшее его в Баден-Бадене, не доставляло ему прежних душевных тревог. По правде говоря, соотечественники наши в чужих краях приятней, чем дома, — они здесь отменно гостеприимны, любезны и преисполнены желания получать удовольствие и доставлять его. По шесть раз в неделю встречаете вы в тесном римском кружке какое-нибудь семейство, которое потом в огромном Лондоне не увидите и дважды в сезон. Когда же кончается пасха и все уезжают из Рима, вы прощаетесь со знакомыми, искренне опечаленные разлукой: в Лондоне вам приходится так нещадно разбавлять нектар своей любезности, что постепенно он совсем теряет природный вкус. Когда по очереди отбыли милые семейства, с коими Клайв провел столь приятную зиму, и карета увезла адмирала Фримена, чьих миловидных дочек он застал однажды в соборе святого Петра целующими ногу святого; и по улице проплыл семейный ковчег Дика Денби, со всеми прелестными маленькими Денби, славшими ему из окошек воздушные поцелуи; и эти три грации — мисс Баллиол, с которыми он провел как-то чудесный день в катакомбах; и прочие друзья, один за другим, покинули славную столицу с любезными словами, горячими рукопожатиями и обещаньями встретиться в другой, еще более славной столице на берегах Темзы, юный Клайв упал духом. Конечно, Рим есть Рим, но любоваться им лучше в своей компании; в Греческой кофейне по-прежнему дымили художники, но одних художников и табачного дыма нашему герою было мало. Коли мистер Клайв не Микеланджело и не Бетховен и его талант не сродни нелюдимому, мрачному, исполинскому гению, сияющему; как маяк, о подножье которого в бурю с грохотом разбиваются волны, тут уж ничего не поделаешь; он таков, каким создало его небо, — смелый, честный, веселый и общительный, и конечно же людям более угрюмого нрава он не придется по вкусу.

Итак, Клайв и его товарищ трудились на совесть с ноября и до конца апреля, когда наступила пасха, а с ней и блистательные торжества, коими римская церковь отмечает этот святой праздник. К этому времени альбомы Клайва были полны рисунков. Руины времен империи и средневековья; поселяне и волынщики; босоногие монахи с тонзурами; волосатые капуцины и столь же заросшие завсегдатаи из Греческой кофейни; живописцы, съехавшиеся сюда со всего света; кардиналы, их странные экипажи и свита; сам его святейшество (то был папа Григорий XVI); английские денди, гуляющие по Пинччо, и живописные римляне, члены местного охотничьего общества, — все это рисовал наш юноша и все это впоследствии вызывало восхищение его друзей. У Джей Джея было мало набросков, однако он написал две прелестные небольшие картины и продал их за такую хорошую цену, что служащие в банке принца Полониа обходились с ним весьма почтительно. У него имелось еще несколько заказов, и поскольку он достаточно поработал, то счел для себя возможным сопутствовать мистеру Клайву в увеселительной поездке в Неаполь, каковую тот полагал необходимой после своих грандиозных трудов. Последний, со своей стороны, не закончил ни одной картины, хотя начал не меньше дюжины, и оставил стоять лицом к стене; зато, как мы знаем, он делал эскизы, курил, обедал и танцевал. Итак, легонькая бричка была снова заложена и оба наши приятеля пустились в дальнейшее путешествие, провожаемые дружескими возгласами целой толпы братьев художников, собравшихся по этому поводу на торжественный завтрак в уютной гостинице близ Латернских ворот. Как они швыряли в воздух шапки и кричали — каждый на своем языке: "Lebe wohl!" [1], "Adieu!" и "Помоги тебе бог, дружище!". Клайв был среди этих артистов героем дня и баловнем всей их развеселой компании. Его рисунки они дружно признавали отличными, и общее суждение было таково, что он может все, только захоти!

Итак, пообещав скоро вернуться, они оставили великий город, который любят все, хоть однажды в нем побывавшие, и позднее тепло вспоминают, как родной дом. Друзья пролетели через Кампанью и восхитительные холмы Альбано, пронеслись по мрачным Понтийским болотам, остановились на ночлег в Террачине (совсем, кстати, не похожей на Террачину из "Фра-Дьяволо" в Ковент-Гарденской опере, что с огорчением отметил Джей Джей) и назавтра, промчавшись галопом мимо сотни старинных городов, которые понемногу обращаются в руины на живописных берегах Средиземного моря, и поднявшись к полудню на холм, увидали Везувий, чей величественный силуэт синел в туманной дали, увенчанный, точно флагом, легким дымком, тающим в безоблачной небе. И около пяти вечера (что удается тем, кто выезжает из Террачины с рассветом в сулит форейторам хорошие чаевые) наши путники прибыли в древний город, окруженный крепостной стеной и рвом, над блестящей водой которого изогнулись подъемные мосты,

— Вот и Капуя, — сказал Джей Джей, и Клайв разразился смехом, вспомнив свою Капую, которую он оставил тому назад несколько месяцев, а теперь казалось, что лет. Из Капуи в Неаполь ведет прекрасная прямая дорога, и наши путешественники добрались к ужину до этого города; и если они остановились там в гостинице "Виктория", то им было так уютно, как может только мечтаться джентльменам их профессии.

Местный пейзаж совершенно очаровал Клайва: когда он пробудился, глазам его предстало великолепное море, а вдали волшебный остров Капри, где среди аметистовых скал могли бы резвиться сирены; берег был унизан белыми домиками селений, сверкавшими как жемчужины над лиловой водой; а над этой ослепительной панорамой вздымался Везувий, и у вершины его играли облака; все вокруг было разубрано пышной зеленью — этим весенним подарком щедрой природы. Неаполь и его окрестности до того понравились Клайву, что в письме, отправленном через два дня после приезда, он сообщил мне о своем намерении остаться здесь навсегда и даже приглашал заглянуть в изумительную квартиру, которую приглядел себе в одном из соседних палаццо. Он был до того очарован красотой этих мест, что даже почитал отрадой скончаться здесь и быть похоронену, так восхитительно было кладбище, где вечным сном спали неаполитанцы.

Однако судьбе было неугодно, чтобы Клайв Ньюком остался до конца дней своих в Неаполе. Его римский банкир переправил ему несколько писем, каковые частью прибыли туда по его отъезде, частью же лежали "до востребования", и хотя имя адресата было весьма четко написано на них, почтовые чиновники, по своему обыкновению, не потрудились разглядеть его, когда Клайв посылал за своей корреспонденцией.